Предыдущая публикация
Спиной к полю
Стадион «Колизей», домашняя арена столичных «Гладиаторов», поистине прекрасен. Грандиозное, монументальное, без преувеличения культовое для многих поколений болельщиков строение.
Архитектурная доминанта крупного спортивного и паркового комплекса, раскинувшегося в живописной пойме величественной реки.
В дни, свободные от состязаний, площадь рядом с ареной отчего-то пустынна. Редкие парочки да молодые мамы с колясками прогуливаются по ней то в одну сторону, то в другую. В это время жизнь кипит в других уголках парка. Там проводятся состязания по плаванию и стендовой стрельбе, бегу и лыжам. Проходят спартакиады и школьные дни здоровья. Собираются шумные компании и веселятся на специально оборудованной площадке юные поклонники скейта и паркура. А чаша стадиона с храмовым величием высится в молчаливом безмолвии.
Но в день игры всё меняется. Уже на рассвете появляется тут подпитая троица в черно-красных футболках и кепках. Они начали предвкушать предстоящий матч ещё накануне и ранним утром, не вытерпев, пришли к любимой арене. Стоят у памятника великому капитану «Гладиаторов», благоговейно вспоминая какие-то страницы истории любимой команды. За целый день ожидания они успеют выйти из строя, прийти в себя, влиться в ряды болельщиков, снова выйти из строя и снова вернуться. Им, как никому другому сегодня, очень важен хронометраж. Если матч назначен на шестнадцать или девятнадцать часов, их биоритмы совпадут и все трое смогут увидеть игру. Если же игра состоится раньше или позже – то игру они проспят, сидя на лавочке, что не помешает им по окончании игры включиться в общий праздник или общее же уныние.
Проходит совсем немного времени, и у станции метро появляется седая старушка с хозяйственной сумкой-тележкой. Она катит свою телегу к переходу и располагается там, внизу у лестницы, где тут же, на разложенные газеты, выкладывает самые разнообразные шарфы, футболки и кепки с красно-чёрной символикой «Гладиаторов». Она простоит тут весь день и даже после матча собираться начнёт не раньше, чем мимо неё пройдёт нетвёрдой походкой самый зазевавшийся и потерянный из болельщиков.
Зрители же начнут появляться ближе к обеду. Самые ранние успеют посетить местные магазинчики, прежде чем в них закроют отделы с алкоголем, и, закупив напитков по вкусу, отправятся оккупировать дворы. Те, кто чуть задержался, отъедут одну или две станции «выше» или «ниже» по ветке метро и отоварятся там, также оставив следы своего присутствия во дворах. Самые обеспеченные или те, кто считает себя таковыми, осядут в спортбарах – тесных, прокуренных, но по-своему уютных. Остальные же займут все доступные столики, стойки и подоконники в местных фастфудах.
И вот, часа за два до матча, от вестибюлей станций метро, из многочисленных двориков, ресторанчиков и баров, с парковок, организованных и стихийных, тоненькими ручейками двинется красно-чёрная болельщицкая стихия, чтобы затопить площадь вокруг арены и снова, как и сотни раз до этого, вдохнуть в неё жизнь.
Бурные водовороты фанатов заполняют собой пространство вокруг «Колизея». Они двигаются небольшими группками, сбиваются, распадаются, перемешиваются. Некоторые из них сбились в красно-чёрную когорту стихийно, просто «зацепившись языками», а другие – старые проверенные друзья-товарищи, много десятков лет вместе поддерживающие любимый клуб.
Есть среди этой толпы и одиночки, приехавшие на матч без компании. Невысокий, седой, коренастый старичок с неопрятной седой бородкой, двигавшийся от метро в сторону стадиона, был как раз из таких. Он шёл не спеша, чуть шаркая левой ногой. На плечах его покоился старомодный линялый шарф, да и футболка была с какого-то далёкого, давно забытого сезона. Он не выглядывал никого в толпе. Цепким, как у всех стариков, взглядом, спокойным и малость отрешенным, смотрел он на окружающий его праздник. Смотрел так, словно возвращался домой.
Благоговейно взирал одиночка на чашу стадиона, с которым был связан незримой, но совершенно неразрывной нитью многие десятки лет. Со стариковской снисходительностью наблюдал за торговцами атрибутикой, семьями болельщиков, многочисленными полицейскими – и с потаённой, отеческой любовью поглядывал на активных фанатов – бодрых, крепких, резких, или, как говорили в годы его юности, «заряженных».
Несколько десятков лет он, тогда ещё молодой, подкачанный, громогласный, находился среди них. В самом эпицентре этого полного жизнью мира. Лицом к фанатской трибуне.
Да, Виктор Михайлович Рогозин, шестидесятилетний пенсионер, много лет был активнейшим членом фанатского движения команды «Гладиаторы». Правда, в то время его, разумеется, не называли Виктором Михайловичем. Звали его в те годы Витя Камрад, и был он заводящим. Четверть века Витя смотрел на ликующую толпу истинных фанатов и давал им заряд. Четверть века он дирижировал сектором, и сектор неуклонно гнал любимую команду вперёд. Четверть века провёл он спиной к полю, не посмотрев ни единого матча и поворачиваясь к игрокам только после финального свистка, чтобы похлопать им и получить благодарность в ответ.
Трибуна в те далёкие годы жила активно. Она устраивала ярчайшие перфомансы, голосила не замолкая с первой и до последней минуты. И Витя Камрад был горд. Он физически, каждой клеточкой молодого, атлетичного тела ощущал, как помогает команде «двенадцатый игрок», и чувствовал, что не зря приносит в жертву зрелище, давая игрокам куда больше, чем просто пара глаз, следящих за игрой. Витя жил командой, и не было в активном фанатском движении ни единого человека, который бы не знал, кто такой Витя Камрад. За четверть века он посетил без малого тысячу матчей и не пропустил ни единой домашней игры.
Затем в жизни Виктора наступила чёрная полоса. Сегодня уже трудно вспомнить, что тогда произошло, но об этом в свое время много писали газеты, социальные сети и информационные каналы. Фанатское и спортивное сообщество шумело, волновалось, судило, рядило, да так и затихло. А Витя Камрад пропал. Говорили, что он уехал, умер или попал в тюрьму. Обсуждали подробности, реальные и мнимые. Но жизнь шла своим чередом, матч сменялся матчем, сезон – сезоном, поражения – победами, и о Вите стали забывать. На трибуне появились новые заводящие, арсенал кричалок обновился, и Гладиаторский движ продолжил жить своей жизнью.
Прошло пятнадцать лет, и за эти годы Витя стал Виктором Михайловичем, поседел и постарел. Голос его сделался тише, и в нём появилось неприятное дребезжание. Глаза стали менее зоркими. Тело Виктора Михайловича всё ещё напоминало о некогда прекрасной фактуре, но и оно начало утрачивать былую мощь. Но самое страшное – за эти годы Виктор не видел ни единого матча любимой команды. Даже по телевизору.
И вот сейчас, только вернувшись домой, ещё не устроив внове быт и даже не смахнув пыль с книжных полок, Виктор Михайлович купил билет на первую в сезоне игру «Гладиаторов». Он не стал звонить старым друзьям, выясняя, кто из них жив, а кто нет, ни с кем не списывался и вообще никак не объявлял о себе. Он просто хотел вновь ощутить дух стадиона. Он просто хотел вернуться домой.
Сегодня, впервые лет, кажется, с двадцати, у него была возможность посмотреть матч. Оценить красоту комбинаций, осмысленность движений, увидеть забитые голы. Он даже подумывал купить билет на семейный сектор, туда, где степенные и размеренные бюргеры, путая игроков, обсуждают слухи и рассуждают на темы, далёкие от футбола. Но не смог. Билет Витя Камрад купил по привычке на трибуну за воротами.
Пройдя неожиданно мягкий контроль, старик, шагая неспешно, влился в море активных болельщиков. Он чувствовал в душе удивительную смесь смятения и умиротворения. Он был чужеродным организмом в этой родной среде. Мимо него пробегали молодые крепкие парни в фанатской атрибутике. Татуированные, сосредоточенные, чаще трезвые, чем наоборот. Они были в своей стихии. Распевались, братались, что-то обсуждали и единодушно игнорировали старика в поношенной старомодной атрибутике.
С досады на себя Виктор Михайлович даже купил программку и, сев на лавку, принялся её изучать. Слова были вроде бы знакомы, но смысл ускользал. Небольшие предматчевые статьи ссылались на события, Виктору неизвестные, имя тренера было незнакомо, да и фамилии игроков ни о чём не говорили. Вот разве что Алексеев… был когда-то раньше в составе «Гладиаторов» полузащитник Антон Алексеев. «Может, это его сын? – подумал старик. – Было бы очень красиво». Но программка игнорировала отчества и ответа на вопрос о родстве Алексеевых не давала.
Виктор Михайлович окончательно осознал себя безнадёжно чужим. Это всё ещё был его Дом, его Команда, его Братья. Просто он стал для них никем. Отрезанный ломоть прошлой эпохи, Виктор с ужасом понял, что и на секторе не сможет он как должно поддержать современных «зарядов», потому что не знает их. Пятнадцать лет оказались слишком большим сроком.
Но даже сломленный, раздавленный чудовищным ощущением собственной ненужности, Виктор ни на миг не подумал о том, чтобы развернуться и уйти. В конце концов, он мечтал о возвращении на сектор долгих пять тысяч пятьсот семнадцать дней. Каждое утро просыпался он с мыслями о любимом клубе и каждый вечер с ними же засыпал. Каждый день перебирал в памяти самые яркие моменты, памятные матчи, легендарных игроков и не менее легендарных болельщиков. И ничто не могло заставить его уйти домой.
«Не так уж и плохо будет хоть раз посмотреть весь матч», – подумалось вдруг Виктору. В детстве, ещё до того, как он впервые забрался на трибуну заводящего, у него неплохо получалось читать и анализировать игру, объясняя себе и друзьям хитросплетения комбинаций, тайны перестроений и задумки тренерского штаба. «Возможно, я снова смогу этому радоваться», – подумал старик, и мышца на левой его щеке предательски сократилась.
Виктор Михайлович поднялся по лестнице на трибуну. Шагал он медленно, но никак не от старческой немощи. Он поднимался по этим ступеням сотни раз и знал тут каждый изгиб поручня, каждую выбоину. И сейчас с каждым шагом он испытывал трепет, знакомый только людям, вернувшимся домой после долгой разлуки. Людям, не ожидавшим возвращения и готовым к тому, что их не ждут. Он не мог надышаться воздухом «Колизея», и каждый шаг приносил ему болезненное наслаждение.
Сойдя с лестницы, он сделал рефлекторный шаг вниз, но опомнился и остановился. Щека его снова дёрнулась, взгляд на минуту расфокусировался, руки дрогнули. Он постоял несколько мгновений и, развернувшись, направился наверх, к такому незнакомому четырнадцатому ряду, не спеша поднялся к своему креслу, уселся на него, что тоже слегка покоробило старика, и принялся изучать программку, запоминая новые для него имена и факты.
До начала матча оставались считаные минуты. Фанаты распевались, игроки заканчивали разминку, а на громадных экранах реклама периодически сменялась милыми заставочками, где одни болельщики передавали привет другим, поздравляли их с праздниками и днями рождения, признавались в дружеских чувствах и даже в любви.
Виктор Михайлович сидел, листая странички и не обращая внимания на происходящее вокруг. Он со свойственным школьнику-отличнику прошлой эпохи усердием штудировал программку, извлекая из этого крошечного источника неизвестные ему фамилии и факты. Погружённый в эту неожиданную отдушину, Виктор не видел, как крутые сорокалетние мужики аккуратно показывают в его сторону, толкают друг друга плечами и перешептываются. Как они же рассказывают что-то сыновьям, которых привели с собой на сектор. Как вышедшие на поле команды после традиционных приветствий выстроились полукругом в центре, лицом к фанатской трибуне. Даже первые звуки раскатистого баса диктора по стадиону старик, увлечённый чтением, упустил.
– Дорогие друзья, – громогласно прокатилось по трибунам. – Сегодня, спустя много лет, мы рады приветствовать на трибуне нашего брата.
Стадион затих. Прекратили свою неубедительную возню даже болельщики приезжей команды. Встревоженный неожиданной тишиной, Виктор Михайлович отвлёкся от чтения. – Снова на секторе наш красно-чёрный брат.
Всё ещё не понимая, что происходит, Виктор Михайлович оглянулся. Сектор стоял. На старика уставились сотни и сотни пар восторженных глаз, и некоторые из фанатов уже разгоняли первые, пока что робкие и нестройные аплодисменты. Виктор перевёл взгляд на табло и вдруг увидел на нём фотографию коренастого, коротко стриженного, татуированного атлета, стоявшего на трибуне заводящего.
Застывший на фото фанат, размахивая над головой сорванной с себя футболкой, что-то кричал. Не сразу Виктор Михайлович опознал в этом атлетичном молодом красавце себя.
– Больше двадцати лет он был заводящим на нашей трибуне! – диктор говорил всё громче, так как приходилось перекрывать шум нарастающих аплодисментов. – Братья! Приветствуем легенду Гладиаторского движа!
Стадион зашёлся овацией, зазвучала мощная мелодия со множеством ударных и глубокими басами, стадион вставал, и команды, выстроившиеся у центрального круга, примкнули своими аплодисментами к раскатывающемуся по чаше стадиона грому.
– Ви-и-итя! – протянул диктор, уже откровенно переходя на крик. – Ка-а-амра-а-ад!!!
Буря вокруг была вполне чемпионской. Виктор Михайлович стоял растерянно, губы его дрожали, он непонимающе водил головой из стороны в сторону. А стадион безумствовал. Диктор тянул имя, флаги развевались, полыхнули файеры, а на трибуне напротив развернули огромное полотнище с гладиатором, имевшим все черты молодого Камрада, и надписью «Добро пожаловать домой, брат».
– Отец, иди! – услышал Виктор, и чья-то могучая, заботливая рука подтолкнула его в сторону лестницы.
Шаг. Ещё шаг. Сотни и сотни лиц, улыбающихся, родных, смотрели на Виктора с восторгом. Десятки тысяч людей не уставали хлопать. И с каждым шагом спина старого фаната выпрямлялась, давно ссутуленные плечи неожиданно воспряли, и в глубине глаз начал тлеть забытый огонёк. К трибуне заводящего подошёл уже не «чужой на этом празднике жизни» старик, а «свой среди своих».
Высокий, вихрастый молодец с оголённым торсом наклонился и протянул Виктору руку. Новый, молодой заводящий смотрел на живую легенду движа, как молодой служка в храме Зевса на статую праотца. Неожиданно для себя Камрад узнал этого пацана. Он вспомнил сопливого, конопатого, испуганного мальчонку, много лет стоявшего у подножья его «сцены» и завороженно глядевшего на заводящего.
– Поднимайся, Камрад! – восторженно сказал парень. – Это твой матч!
Виктор подтянулся и рванул наверх с удивительной для его лет лёгкостью. Стадион снова взревел. Заводящий протянул старику мегафон, но тот лишь ухмыльнулся. Он сорвал с себя футболку, оголив всё ещё завидное для его лет, сухое, подтянутое, татуированное тело, и, повернувшись к сектору, неожиданно глубоким и громким голосом затянул:
– Гла-а-а-а…
– Гла-а-а-а!!! – вторили ему тысячи голосов!
– …Ди…
– …Ди!!! – ревела трибуна.
– …Аторы!
– …Аторы! – раскатилось над полем.
– Гла-ди-аторы!!! – проревел Камрад.
– Гла-ди-аторы!!! – отбивая такты аплодисментами, отвечал сектор.
«Я снова дома, – пронеслось в голове у Виктора Михайловича. – Снова спиной к полю».
И Витя Камрад дал новый заряд.
#ДмитрийПавлов
Следующая публикация
Нет комментариев