Татьяна Мельникова: ВОЛОНТЁРЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДУШ

В большинстве так называемых цивилизованных стран никто никому помогать не должен и не обязан, нет законов, который обязывал бы другого человека спасать тонущего у него на глазах ребенка. У нас в стране, к счастью, такой закон есть. Но нет закона, который обязывал бы другого человека помогать тебе – давать деньги, лечить, тяжести носить, место уступать, жертвовать своим временем, поддерживать морально – если это чужой тебе человек. Мы помогаем другим, и нам помогают исключительно по доброй воле. Просто по зову сердца и по воспитанию нашему. Это порыв души и личная жертва – вот что такое помощь. «Благотворительность – это добровольный, бескорыстный и естественный человеческий порыв. Жизнь полноценна лишь тогда, когда мы, выходя за границы личных интересов, находим смысл в самоотдаче и помощи тем, кому это необходимо». Это девиз одного из благотворительных фондов. Но порыв порыву рознь. Для многих благотворительность как порыв души – это «разовая акция». Кто-то где-то что-то увидел, сердце сжалось, перевел копеечку, сделал репост, подтянул знакомых. Иногда «цепляет» посильнее и человек «увлекается» подольше, но редко помощь другим входит в повседневную жизнь, как неотъемлемая ее часть. Всегда есть что-то важнее, срочнее, актуальнее – жизнь она такая... Но даже минутный порыв помочь – это очень хорошо и невероятно важно! Это говорит о том, что сострадание не покинуло наши души, и добро живет в каждом из нас... Лично я помогаю людям не для того, чтобы потом долго и громко рассказывать об этом. Порой даже сложно объяснить себе, зачем я это делаю? Это просто правило жизни, по которому живу, порыв, переходящий в состояние души, призвание. Одно дело, когда ты видишь какую-то печальную жизненную историю по телевизору, и другое – когда лично сталкиваешься с человеческой драмой. К этому трудно привыкнуть. Потому что ощущаешь каждый раз чужую беду, как свою. Отношение к чужой беде, как к своей, наверное, воспитывается в семье. Во всяком случае, в моей семье было именно так. Мои родители не были богаты, но они щедро дарили мне свою любовь, научили меня ценить духовное, а не материальное. Дали мне понятие о настоящих человеческих ценностях – честности, верности, трудолюбии. Еще в детстве мне почему-то всегда очень хотелось и очень нравилось помогать людям. Не абстрактно всем нуждающимся на планете, а конкретно тем, кто рядом со мной здесь и сейчас. Проходя мимо сидящей на скамейке бабы Сони, мне обязательно нужно было спросить как, ее здоровье, предложить ей сбегать в магазин за продуктами или в аптеку за лекарствами. А пробежать равнодушно мимо плачущего в песочнице Антошки – это вообще было выше моих сил. Этот вечный забияка Ромка опять отнял у него совок и ведерко! Если просто забрать у Романа неправедно приобретенный шанцевый инструмент и вернуть его Антону, вновь услышу рев, еще более громкий, теперь уже Ромкин. Приходится придумывать игру, где они могли бы дружно вместе играть лопаткой и ведерком... И вот такие повседневные «мелочи жизни» мне почему-то доставляли подлинную радость. А моя мама к этим моим «странностям» относилась не только с пониманием, но и с нескрываемым одобрением. Так и шла по жизни, глядя не под ноги и не в небеса, а по сторонам… * * * А вот конкретно волонтерской деятельностью я начала заниматься почему-то довольно поздно – с 2019 года. И сразу же стала всероссийским волонтером. Зарегистрировалась на сайте, и процесс пошел. До этого я 7 лет прожила на Севере, работала в социальной службе. Помогала бабушкам, дедушкам, инвалидам. Приехала в Ангарск, познакомилась с Фондом «Содействие». Подключилась к работе сразу, как будто и не прекращала. Как раз время наступило жаркое – коронавирус, пандемия, самоизоляция. Особо тяжко стало людям преклонного возраста и гражданам с ограниченными возможностями. Объезжали каждого, кто бы нам ни позвонил. Привозили продукты питания, товары первой необходимости, медикаменты. Отвозили в поликлинику и стационар, если надо, сопровождали везде и всюду. Особо вспоминается один случай. Позвонили нам соседи одного пенсионера. Мимо его квартиры, говорят, не зажав носа не пройти – такими ароматами от двери несет. Звонили и в СЭС, и в милицию, и в собес – ничего поделать не могут. Родственников его найти нам не удалось. Приезжайте, пожалуйста, и сделайте хоть что-то. Может, заберете куда-нибудь. Хоть в дом престарелых. Приезжаем, звоним в дверь, надеваем медицинские защитные маски, заходим в квартиру. И сразу же натыкаемся на когда-то аккуратно уложенные стопки под потолок всяческого хлама. Теперь они местами завалились. Между этими завалами два узких прохода: один от двери к кровати, другой от кровати к туалету. Вся остальная территория полностью забита мусором. Причем большая его часть тщательно отсортирована: бумага и картон отдельно, пластиковые бутылки и одноразовая посуда – отдельно, тряпки – отдельно, стекло – отдельно. Все это чрезвычайно грязное, прямиком с мусорных бачков в квартиру. На кровати – дедушка, по внешнему виду – глубокий старик. Полностью слепой и совершенно неухоженный (видно, сбором мусора и его сортировкой он занимался еще до того, как ослеп). Кровать – какое-то серое дурно пахнущее логово, наволочка и простыня давно потеряли свой изначальный цвет. Перед кроватью – табурет с остатками чего-то типа еды. Мухи, тараканы… Услышав наши приветливые голоса, дедушка расплакался. Лежит, голова с седыми нечесаными и нестрижеными волосами повернута в нашу сторону, а из ничего не видящих глаз по впалым щекам катятся крупные слезы. Тощие изможденные руки подрагивают поверх ветхого одеяла. У меня подкатился ком к горлу… Мы сразу предупредили Игоря Ивановича (так звали дедушку), что основательно почистим квартиру, и хлам весь вывезем на помойку. Он был так рад тому, что в его квартиру пришли, наконец, люди не с претензиями и упреками, а с участием, что покорно соглашался на все наши условия… Мы вывезли 4 грузовика мусора! Там были и крысы, и тараканы, и черви, там было все! Промыли и продезинфицировали квартиру. Перемыли посуду. Купили новый матрац, подушки, одеяло, постельное и нательное белье, кое-что из верхней одежды… В дальнейшем я стала приезжать к Игорю Ивановичу уже одна, без поддержки волонтеров. Поняла, что если оставлю его в одиночестве – начинай все сначала. Зачем тогда вообще приезжали? Дали глоток свежего воздуха, показали луч света и опять плотно закрыли ставни? Я так не могу. Мы много разговаривали… Привозила продукты, лекарства, что-то готовила, что-то разогревала. Восстановила ему паспорт, СНИЛС, полис ОМС, все документы. Мы с ним съездили в клинику, сделали операцию на глазах (у него была застарелая катаракта обоих глаз), максимально возможно восстановили зрение. Он стал зрячим! Он вновь стал видеть! Когда он впервые увидел меня, непроизвольно воскликнул: «Татьяна Андреевна, вы – чистый ангел! Мой ангел!». И опять тихо заплакал. Уже от счастья… И тут как-то вовремя объявился его родной сын из самой Москвы. Известный в столице врач, хирург, человек с положением. Приехал, чтобы забрать отца. Лет пятнадцать не давал о себе знать, ни письма, ни открытки. Может быть, поэтому Игорь Иванович мне ничего про сына не рассказывал… Перед отъездом московский сын позвонил мне и предупредил, когда и во сколько они с отцом выезжают в аэропорт. Не проводить своего бывшего подопечного, но ставшего таким близким мне человека, я не могла. Приехала. Немного удивило, что сына Игорь Иванович называл по имени – Валерий, а меня просто – дочка. Валерий Игоревич, похоже, это тоже заметил, но виду не подал. Душевно поблагодарил меня за заботу об отце. А меня в минуту расставания беспокоило только одно: каково будет Игорю Ивановичу в Москве у сына? Ведь у того своя семья, жена, взрослая дочь. Пятнадцать лет судьба отца и деда их не волновала. Но это все равно не одиночество в пустой квартире и не дом престарелых, успокаивала я себя. Радуйся, семья восстановилась, наконец. А Игорь Иванович иногда мне звонит, говорит, что у него все нормально, вот только здоровье. Голос вроде бы бодрый… Как-то незаметно для меня стала непреложной истиной простая мысль: чтобы у людей открылась перед тобой душа, ты должна сама идти к ним с открытой душой без фальши и лицемерия. Настоящая открытость – это взаимопроникающее чувство. Сейчас я работаю в Ангарском психоневротическом интернате с инвалидами детства, меня об этом попросили в Центре занятости. Группа 9 человек разного возраста (от 20 до 28 лет) с различными диагнозами, вплоть до психических отклонений. Все колясочники, абсолютно все. И все – инвалиды детства. До 18 лет они проживали в специализированных детских домах, а затем их направили сюда. Приезжаю. 9 пар недоверчивых настороженных глаз. Они смотрят на меня, я на них. Растерялась. Не знаю, как и о чем с ними разговаривать. Как найти подход, как их объединить в дружный коллектив. Они тоже зажались, на открытый разговор пошли не сразу. Но общий язык мы нашли довольно быстро, потому что как-то бессознательно поняли, что нужны друг другу. Мне их по-матерински жалко, каждый раз приходя к ним, я приношу какие-нибудь лакомства – конфеты, мороженое, пирожное, шоколадки… Мы с ними разговариваем, беседуем, делаем ручные поделки. Из глины, из теста, собираем бусы, браслеты из бисера. Я учу их мелкой моторике. Это комплекс скоординированных действий, направленных на точное выполнение мелких движений пальцами и кистями рук и ног. В этом принимают участие нервная, мышечная, костная и даже зрительная системы. Я хожу в интернат не как на работу или исполнить долг перед обществом. Я прихожу к моим великовозрастным ребятам и отдыхаю с ними душой. Они настолько искренни, настолько открыты, настолько честны перед собой и перед другими. Не лгут ни про себя, ни про других. Они просто не умеют врать, их этому не научили. И еще им нечего скрывать, а нам, к сожалению, есть что. Может, поэтому я такой открытости не наблюдаю у многих «нормальных» людей, у тех, кто с руками и ногами и без отклонений в психике. В этом «цивилизованном» мире у нас не вдруг и не сразу появились проблемы, куда страшнее, чем у моих подопечных инвалидов детства. Я называю это инвалидностью души… А в прошлом году я наняла автобус, усадила туда всех, кому разрешен выезд за пределы интерната (таких оказалось 5 человек), загрузила их с колясками, и мы отправились на Еловское водохранилище. Устроили там настоящий пикник: бутерброды, пицца, сладости, соки, фрукты. И посередине – большущий арбуз. Чуть позже подтянулись еще пятеро интернатовских, не из нашей группы, пришли пешком. Купались (мои прямо в колясках), загорали, смеялись. Отдохнули от души. Я брала с собой дочь, ей было 8 лет, она так радостно и весело плескалась с ними в воде… Назад возвращаться решили пешком, все вдесятером, мои, конечно, на колясках. Шли от «водохранки» до 17 микрорайона, где и расположен интернат. Ходячие товарищи везли моих колясочников. Возвращались в таком настроении! Всю дорогу фотографировали друг друга и всех вместе. В этом году к концу августа хочу организовать им настоящие шашлыки… Сейчас, к сожалению, я не могу регулярно приходить к ним, но мы каждый день переписываемся: «Татьяна Андреевна, как дела?» Или созваниваемся, делимся новостями. Мне с ними так легко, и они относятся ко мне ни как к руководителю группы, ни как к педагогу или воспитателю, а как к матери. И все чаще звучат от них просьбы: «Татьяна Андреевна, возьмите над нами опеку». Я уже всерьез задумываюсь над этим, и даже начала прорабатывать варианты. Понимаю, какую ответственность возьму на себя, если оформлю опекунство. Ведь кроме инвалидности практически у каждого из них серьезные заболевания терапевтического характера: у кого сердце, у кого желудок, у кого почки… У одного мальчика-колясочника трофические язвы на ногах (это варикозная болезнь, застой крови). Ему их чистят, обрабатывают, смазывают, а через короткое время они снова обостряются. Кардинально его не лечат, лишь облегчают страдания. Но я так к ним прикипела душой. С катарактой справились, может, и трофическую язву одолеем… Волонтерством сегодня занимаются многие. Одни делают это от души, другие – чтобы выложить свои благие дела в соцсети. Третьим нравится тусовка. О волонтерах часто снимают сюжеты на федеральных TV-каналах, волонтерское движение замечено и отмечено российским руководством. Но я туда пришла не из-за признания. Поэтому предпочитаю работать лично с конкретными людьми. И ничего не выкладываю в сеть. С меня вполне достаточно того, что мои усилия нашли свой отклик в сердцах стариков и инвалидов. Перед ними бесполезно лицемерить, прикидываться душечкой. Эти обойденные судьбой люди видят тебя насквозь. Если ты пришел к ним, теша свое самолюбие, вот, мол, я какой, жертвую своим драгоценным временем, помогаю убогим – лучше беги оттуда. Они тебя раскусят на следующий день. Один человек как-то сказал, что люди, которые не только искренне сопереживают чужим бедам, но и от всей души стремятся облегчить им жизнь – это волонтеры человеческих душ. Звучит, конечно, пафосно, но мне это определение понравилось.