Татьяна Корсакова
14
– Я скоро вернусь, а ты пока присмотри за ними. Мне там свидетели ни к чему. Понимаешь?
– Иди, – сказал Влас, а потом бережно положил Стеллу на землю, встал на ноги.
– Накинь что-нибудь ей на плечи, спрячь рану. Не надо, чтобы они видели, Влас.
Дожидаться ответа он не стал, вышел из башни, тихонько свистнул, привлекая внимание прячущихся в тумане ребят.
– Все внутрь, – велел, обращаясь ко всем сразу. – Я скоро вернусь.
И снова он не стал дожидаться. Отступив в туман, он тут же нырнул в поток, становясь частью этой тьмы.
Паника все-таки началась. Возле часовни метались тени, черные от гари стены подсвечивали лучи карманных фонариков. Слышались громкие голоса. Кто-то из офицеров отдавал команды солдатам. В окнах дома по-прежнему не было света. Электричество пропало надолго. Григорий подозревал, что это Танюшкиных рук дело. Или не рук, но разбираться недосуг.
Ворота охраняли автоматчики с собаками. Он насчитал четверых часовых и двух псов. Собаки почуяли его первыми. Автоматчики не успели ничего почувствовать. Он сделал все быстро. Возможно, получилось излишне кроваво, но быстро. Оставалось надеться, что в темноте никто из ребят не станет всматриваться в тела.
Так и вышло. Не растерял еще Григорий свой фарт. Хватило на всю компанию.
Из Гремучего ручья они выбрались в третьем часу ночи. Справились ли с поставленной задачей? Это как посмотреть. Танюшку спасли. А дальше что? Доктор мертв. Стелла ни жива, ни мертва. Фон Клейст то ли добыча, то ли охотник. Радовало одно. Лидия с Соней в относительной безопасности. А вот смерть Вольфа Григория скорее злила, чем радовала. С этим гадом Григорий хотел поквитаться сам, но как вышло, так вышло. Самой главной их проблемой оставался фон Клейст. И только Григорий мог превратить его из охотника в добычу. Наверное, мог бы…
* * *
К дому Тимофея Ивановича они вышли на рассвете. По мнению Власа, сейчас дом этот был самым безопасным местом в городе. О том, где искать Лидию, знал только Вольф. Была надежда, что он не успел доложить фон Клейсту. Скорее всего, не успел, слишком торопился расправиться со своей жертвой, в клочья разорвать любимую игрушку.
В дом Гриня вошел первым, сделав остальным какой-то неопределенный знак рукой. Впрочем, все поняли, затаились. Влас привалился спиной к покосившемуся забору, вгляделся в бледное Стеллино лицо. Всю дорогу он нес ее на руках, отказывался от любой помощи. Даже Грини. Особенно Грини. Он нес и прислушивался. Нес, прислушивался и ровным счетом ничего не слышал… Но Гриня сказал, что Стелла не мертва, и он будет верить. Не во что ему больше верить.
Гриня появился на крыльце через пару минут, махнул рукой, приглашая всех внутрь. За его спиной маячил тонкий девичий силуэт. Наверное, Соня.
Дом встретил гостей волнами тепла, и только сейчас Влас понял, как сильно он продрог – до дрожи в онемевших мышцах, до гусиной кожи. Остальные выглядели не лучше. Особенно Всеволод, который так же, как и сам Влас, отдал свое пальто Танюшке. Да и девочке тоже досталось. Выглядела она немногим лучше Стеллы. Им всем досталось, если уж начистоту.
Лучше и краше остальных выглядел лишь трехглавый пес. Он выступил из темноты, как только они покинули пределы Гремучего ручья, зыркнул красными глазками, тихо зарычал, а потом в один прыжок оказался рядом с Севой и Танюшкой. Когда-то у Власа был пес, самый обыкновенный, беспородный, злющий со всеми, кроме своего хозяина. Власа он любил какой-то безоговорочной, слепой любовью, бросался на грудь со щенячьим повизгиванием, как только тот входил во двор. Горыныч сейчас тоже был похож на того пса. Разве что радости в нем было в три раза больше. Он сунулся к Танюшке сразу тремя своими головами и она обхватила руками, уткнулась лицом в клочковатую шерсть, замерла. Наверное, эти объятья что-то значили, были чем-то куда более важным, чем обычное приветствие, потому что Горыныч хорошел на глазах. Если такое вообще можно сказать о нездешней твари. Как бы то ни было, а он больше не был похож на оживший труп, под черной, как ночь, шерстью, перекатываясь, бугрились мышцы, а красные огни глаз сделались ярче. Даже у Костяной башки, который никогда не славился ни красотой, ни яркостью
Так бы они и стояли, обнявшись, если бы не Гриня.
– Ребятки, нам надо спешить. – Он вглядывался в темноту, вид у него был мрачный и настороженный одновременно. – Потом намилуетесь. Горыныч, иди вперед на разведку.
На него обернулась Костяная башка, зыркнула глазюками, клацнула челюстями. Другой бы испугался, а Григорию, кажется, все было нипочем.
– Нам до света нужно быть на месте, – сказал он, глядя на всех сразу. – А для этого нужно поднажать. Поэтому, вперед!
Танюшка разжала руки, отпуская свою трехглавую зверюшку на волю, но прежде чем исчезнуть в темноте, Горыныч сунулся к Власу. Влас отшатнулся. Наверное, упал бы, если бы за его спиной не оказался Гриня. Гриня поддержал, подставил дружеское плечо, шепнул едва слышно:
– Не бойся, Влас. Горыныч может помочь.
Он боялся не за себя, он боялся за женщину, которую прижимал к груди, которая, возможно, больше не человек.
– Он ее не тронет. – В голосе Грини не было уверенности. Власу так казалось.
Не тронул. Обнюхал двумя своими живыми головами, оскалился, тихо зарычал. Влас дернулся, кажется, лишь глазом моргнул, а Гриня уже не стоял сзади, Гриня уже прикрывал его от Горыныча. Видели ли остальные этот трюк? По всему выходило, что не видели, потому что о чем-то переговаривались.
– Она своя, – сказал Григорий и без страха ухватил Горыныча за среднюю голову. Горыныч снова оскалился. В глазах его полыхал дьявольски огонь. И Влас приготовился защищаться, голыми руками, зубами рвать эту нежить, если только посмеет, если только дернется в сторону Стеллы.
Не посмел, перестал скалиться.
– Она такая же, как я, – сказал Гриня шепотом, а потом добавил: – Будет, если ты ей поможешь продержаться.
Откуда это? Откуда уверенность, что трехглавый пес захочет, а главное сможет помочь?
– Влас, не мешай. – Теперь Гриня смотрел прямо ему в глаза. Теперь в его собственных глазах полыхал этот дьявольский огонь. Или не дьявольский? – Доверься мне, Влас.
И он доверился. Он доверился Грине еще там, в кабинете фон Клейста. Что уж теперь? Только сердце все равно перестало биться, когда над бескровным Стеллиным лицом завис красноглазый череп. Власа окатило холодом, ресницы покрылись инеем. И его собственные, и Стеллины. А потом Стелла вздохнула. Он ясно почувствовал этот вздох. Впервые за все время он почувствовал, что она не мертва. А Горыныч уже отступил, растворился в темноте. Гриня тоже отступил, отошел к ребятам.
Наверное, этот холод от мертвого дыхания мертвого пса так и был с Власом до самого конца, потому что тепло, исходящее от жарко натопленной печи в первые мгновения причинило едва ли не боль. Отпустило не сразу. Кажется, прошла целая вечность.
За эту вечность в доме Тимофея Ивановича изменилось все. За эту вечность Соня со сдавленным счастливым криком бросилась на шею Митяя, и он прижал ее к себе сначала неловким, а потом по-мужски крепким жестом.
И целую вечность Гриня с Лидией просто стояли друг напротив друга. Гриня, ссутулившись, спрятав руки за спину, словно боясь сделать что-то неправильное и непоправимое. А Лидия… А Лидия вынимала шпильки из стянутых в тугой пук волос. И когда волосы эти золотой волной рассыпались по ее плечам, Гриня шагнул к ней навстречу. Она обняла его сама, осторожно, словно боясь обжечься. Она гладила его по лицу, а он стоял, зажмурившись. Это было что-то настолько личное, что Власу стало неловко и он отвернулся. У него и самого было свое личное, он прижимал его к груди и вслушивался в едва различимое, но уже различимое биение сердца.
А потом время, которое специально замедлилось ради тех, кто встретился, кто нашел себя этим серым ненастным утром, снова ускорилось. Жизнь, какой бы она ни была, забурлила, забила ключом.
Стеллу уложили в спальне и Влас не отходил от нее ни на миг. Остальным тоже нашлось дело.
Тимофея Ивановича похоронили на рассвете на берегу реки, отдали последний долг, проводили, как должно, по-человечески. И уже дома, сидя за круглым столом, молча выпили в память о нем по стопке самогона, найденного в неприкосновенных медицинских запасах доктора. Потом был военный совет. Им предстояло решить, как действовать дальше.
Гриня вошел в спальню, когда Влас придремал на своем боевом посту, мягко положил ладонь ему на плечо. Этого легкого движения хватило, чтобы Влас вскинулся, потянулся за оружием.
– Покурим, товарищ командир? – Гриня смотрел не на него, а на Стеллу, на ее уже очевидно заживающую шею. – Не бойся, она крепко спит.
– Откуда знаешь? – Ему хотелось курить просто невыносимо сильно, но оставлять Стеллу одну было страшно
– Знаю. – Гриня пожал плечами. – Выйдем во двор. Есть разговор.
Они курили, стоя под навесом старого сарая, прячась от косых струй начавшегося с обеда дождя.
– Фон Клейста в городе нет, – сказал Гриня, глубок затягиваясь.
Влас молча кивнул. Почти сразу после военного совета Гриня ушел в город на разведку. Он же принес новости, что город похож на кипящий котел и полнится жуткими слухами. Фрицы подняты в ружье и смертельно напуганы. Гарнизон обезглавлен. И в прямом, и в переносном смысле. В этом месте Гриня усмехнулся, наверное, знал чуть больше, чем хотел рассказывать. Влас не расспрашивал. Влас видел, на что способен сам Гриня и догадывался, на что способен Горыныч.
Паники добавляли сводки с линии фронта. Линия эта пока еще медленно, но уже неминуемо приближалась к городу. В воздухе, помимо весны, теперь запахло надеждой на победу. Все это, и ночное нападение на Гремучий ручей, и новости с фронта, вносили в стан врага хаос и смятение. Все это было на руку их маленькому отряду.
– Он где-то отсиживается. – Гриня глубоко затянулся папиросой, глянул на Власа сквозь облако дыма.
– Может, сбежал? – Это было нелепое, в чем-то даже глупое предположение.
– Пока нет. – Гриня покачал головой. – Ему нужна Танюшка. Рано или поздно, он возьмет след и придет за ней. Поэтому, мы должны его опередить. – Пальцы Грини сжались в кулаки. – Я должен его опередить, Влас. Это мое дело. Хочу наконец поквитаться с этой нежитью. Горыныч рыщет по лощине, ищет его логово.
– Почему в лощине? – спросил Влас, хотя спросить хотел совсем о другом.
– Потому что в лощине такие, как он… – Гриня осекся, а потом продолжил: – Такие, как мы, черпают свою силу. Он не уйдет отсюда без Танюшки. Будет цепляться до последнего за это свое призрачное величие.
– Я бы хотел тебе помочь… – Влас не договорил.
– Мне никто не нужен. – Гриня усмехнулся, покачал головой. – Оставайся тут, присмотри за… – Он вздохнул. – За всеми присмотри.
Остро заточенный осиновый кол лежал под кроватью Стеллы. Думать о нем Влас не хотел, но все равно заставлял себя думать. Теперь он в ответе не только за нее и за себя, но и за остальных. Гриня прав. Пришел его черед отвечать и платить. Он и ответит, и заплатит. Если потребуется. Дай бог, чтобы не потребовалось, но он готов
Гриня ушел на закате, ни с кем не прощаясь, никого, кроме Власа, не посвящая в свои планы. Просто шагнул с крыльца и растворился в пришедшем на смену дождю тумане. Влас докурил папиросу, загасил окурок и вернулся в дом, к Стелле.
Она лежала на спине, скрестив тонкие аристократичные руки поверх одеяла. Когда Влас выходил, чтобы проводить Гриню, одеяло доходило ей до самого подбородка. Чтобы было тепло, чтобы не было видно раны на шее. Лидия рвалась помочь: осмотреть и перевязать. Все они рвались помочь, но Гриня оградил Власа от этой дружеской, но совершенно бесполезной сейчас помощи. Что он сказал, что внушил остальным, Влас не знал. Как бы то ни было, их со Стеллой оставили в покое. Сказать по правде, Лидии и самой была нужна помощь. И ей, и этой девочке, Танюшке… Им всем досталось. Их всех нужно беречь и защищать. Но первоочередной заботой для Власа была Стелла. Безопасность его друзей напрямую зависела от того, кем или чем она проснется.
Рана на Стеллиной шее исчезла, словно ее и не было. Он видел, как медленно вздымается и опускается ее грудь, знал, что если приложиться к ней ухом, то станет слышно биение ее сердца. Тоже медленное и тоже размеренное. Он присел на край кровати, осторожно взял ладонь Стеллы в свою руку, прижал к щеке, на мгновение прикрыл глаза. А когда открыл, встретился с черным, как ночь, взглядом. Кожу на его руке вспороли острые ногти, впились в плоть, выпуская кровь… Тонко вырезанные ноздри Стеллы расширились и затрепетали. Сердце забилось быстро-быстро. Или это было его собственное сердце?
Стелла просыпалась. В этом не было никакого сомнения. И просыпалась она… чудовищем. Но даже сейчас, когда сомнений почти не осталось, Влас не мог найти в себе сил, чтобы освободиться от этой когтистой хватки.
Чувство долга… Вот что отшвырнуло его от женщины, которую он любил больше жизни, вот что вложило в его руку осиновый кол. Он давал слово! И Грине, и себе! Он справится. Надо лишь решиться на самый последний шаг. Надо найти в себе смелость, чтобы открыть глаза, чтобы видеть, как она умрет
– …А щетина вам идет, Вацлав Мцеславович. – Голос сиплый, едва слышный, но уже насмешливый. – Гораздо больше, чем козлиная бородка.
Она смотрела на него по-человечески ясным взглядом. Ее радужка была цвета кофе, от черноты не осталось и следа.
– Осиновый кол, Влас? Все так плохо? – К насмешке прибавилась горечь.
Он разжал пальцы, выпуская кол, страстно желая, но все еще боясь поверить в происходящее.
А Стелла уже разглядывала свои ногти, теперь тоже самые обычные, но со следами его крови. На ее прекрасном лице отразились страдание и борьба, а потом она слизнула кровь, крепко зажмурилась. Влас перестал дышать.
– Все плохо, – сказала она, снова открывая глаза и пытаясь сесть в кровати. – Определенно, я уже не та, что прежде. – Ее губа дернулась вверх, на мгновение обнажая острые клыки. – Придется как-то приспосабливаться. Влас, у тебя найдется закурить?
Его руки дрожали, пока он сначала искал, а потом прикуривал две папиросы. Одну для себя, вторую для Стеллы. Его руки дрожали, когда она затянулась этой ядреной папиросой с наслаждением и только ей одной присущим изяществом. Затянулась, откинулась на подушку.
– Редкостная дрянь, – сказала с усмешкой, – но за неимением лучшего.
– Ты голодна? – Нужно было спросить о чем-то другом, не столь… интимном, но с такой женщиной, как Стелла, нет необходимости ходить вокруг да около. – Если голодна, то я… – Он решительным жестом поддернул рукав рубашки.
– Ценю твою жертвенность. – Стелла покосилась на его окровавленное запястье. – Я, разумеется, пала, но не настолько низко, чтобы высасывать кровь из любимого мужчины.
Из всего сказанного он услышал лишь «любимый мужчина». Услышал и покраснел.
– А как же тогда? – спросил растерянно.
– Разберемся, – сказала она, ответила привычным словечком Грини. – Что-нибудь придумаем. Где он? – Взгляд ее сделался цепким, на дне зрачков на миг полыхнуло красное пламя. – Где эта фашистская сволочь?
– Он сбежал… – Влас устало опустился на кровать, бережно взял Стеллу за руку. Здоровой, неоцарапанной рукой взял. Не потому, что боялся, а потому, что думал, что ей может быть тяжело побороть в себе вот это все… – Гриня ушел на его поиски.
– Григорий? – Соболиные брови взлетели вверх. – Почему именно он? – Она вдруг замолчала, уставилась прямо перед собой широко распахнутыми глазами, а потом шепотом сказала: – Потому что он такой же, как я…
Влас не стал спрашивать, откуда она знает, как поняла. Наверное, все дело в связи, что устанавливается между упырем и его жертвой. Как бы то ни было, а Стелла сейчас жертва. Она не просила. Скорее всего, она даже не хотела для себя такой жизни.
– Ты знал? – спросила она, не глядя в его сторону.
– Что Гриня упырь?
При этих словах Стелла чуть заметно поморщилась, а Влас был готов откусить собственный язык. Потому что упырь – это теперь не только Гриня, это теперь и… Стелла.
– Прости… – сказал он шепотом.
– Не за то извиняетесь, товарищ командир. – Стелла села, свесила босые ноги с кровати, критическим взглядом осмотрела свое залитое запекшейся кровью вечернее платье.
– Это все я, – сказал он, как в ледяную прорубь нырнул. – Ты умирала, и я настоял. Гриня не хотел, он меня отговаривал. Понимаешь?
– Понимаю, – она задумчиво ковырнула ногтем кровяную корочку рядом с рубиновой каплей подвески. – И его понимаю, и тебя. Я бы тоже.
– Что – тоже? – спросил он шепотом.
– Я бы тоже настояла, если бы ты умирал.
Стелла смотрела прямо ему в глаза. На дне ее зрачков снова полыхал огонь, но он не боялся. Он и сейчас был готов умереть за эту удивительную женщину.
– Не надо за меня умирать, – сказала она и тут же изумленно вскинула брови.
– Ты читаешь мои мысли? – Мог догадаться, у Грини ведь иногда и не такое получалось.
– Сам напросился, – сказала Стелла и мрачно усмехнулась. – Теперь готовься.
– Я готов, – он тоже усмехнулся, только не мрачно, а радостно. – Как ты себя чувствуешь?
– Я чувствую слабость. – Стелла попыталась встать, пошатнулась. Власу пришлось подхватить ее за талию. – А еще злость и беспомощность, – она позволила Власу усадить себя обратно на кровать. – Когда вернется Григорий? Мне нужны некоторые… инструкции. Уроки выживания.
– Он охотился на зайцев, – ляпнул Влас и тут же прикусил язык.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 2