Предыдущая публикация
Прости меня, моя родная
Есть на карте нашей Родины небольшой город с красивым, звучным, мягким именем Великие Луки. Ухоженный, чистый, уютный, родной… Стоит он на двух берегах тихой Ловати с ее заводями и пляжами, где мы, довоенная малышня, проводили безмятежное время…
Это время закончилось для меня, шестилетней Клавы Князьковой, в тот момент, когда над городом показались самолеты. Они надрывно гудели… Звук был чужой и тяжелый. Началась бомбежка. Помню, как мама схватила нас и упрятала в подвал. Было слышно, как там, наверху, что–то рвалось и гудело. Через некоторое время взрывы стали стихать, и мы открыли люк. Первым шел Ваня, мой старший брат. «Горит!» - страшно закричал он. Горела крыша. Вмиг почерневшая наша мама выкидывала нас из полыхающего дома. Мы укрылись в саду, а наш дом, в котором прошло мое счастливое детство, сгорел дотла. Наверное, тогда оно и закончилось, мое детство, и остались лишь яркие воспоминания о запахе, наполнявшем родную обитель, запахе хлеба и счастья… Эти воспоминания помогли мне выжить.
Мы двинулись по дороге вместе с огромной толпой. …Началась наша бездомная, голодная, холодная, вшивая жизнь. Мы все время шли. Шли, не зная куда. Проходили через пустые, разгромленные села, попадали в населенные пункты, занятые немцами, бывали на линии огня, когда начиналось наступление. Во время таких боев все вокруг превращалось в страшный ад. Ревели танки, самолеты. Мы как будто кипели в котле, спрятаться было негде. Прятались в воронках от бомб, в ямах. Однажды забежали в какое-то строение, забились в угол, а вскоре военный, красноармеец, ворвавшийся туда, дико закричал, что сейчас рванет. Оказалось, что это был склад с боеприпасами. Мы выскочили оттуда, а вскоре склад взлетел на воздух…
С 1941 по 1943 год мы были на фронте. Добыть пищу было невозможно. Нестерпимо хотелось есть. Думы о хлебе занимали все мое существо. Какое счастье было до войны! Воспоминания об этом счастье спасало мне жизнь, когда я, голодная, съежившись в комок в холодной землянке, наслаждалась удивительными видениями…
Немного забывались, когда играли с распухшими ногами. Привалимся спиной к стене, без опоры просто валились на пол, и делаем пальцем углубление в распухших ногах. Углубления не выравнивались. Мы считали – у кого больше дырок на ногах…
С приходом тепла становилось больше надежды на еду. Питались по дороге разными травами – только бы набить животы. На полях вытаивала картошка. Мы жадно искали ее, набирали и на костре пекли лепешки. А однажды беженцы устроили передышку. И мы, большие и маленькие ребятишки, пошли на добычу в надежде: вдруг что-нибудь попадется… На берегу какой-то речушки мы увидели голубое чудо – берег реки был из глины невиданного цвета. Мы попробовали и начали есть. Во рту она превращалась в сметану. Мы набили полные карманы, рассказали всем, и толпа голодных людей ринулась к спасительному берегу…
Сказать к слову, в жизни своей я ничем никогда не болела, только тифом. Нас в буквальном смысле съедали вши. На моей голове образовалась корка, волосы слиплись. Голова очень чесалась. Сковырнешь ногтем корку, а из-под нее кучками падают вши. Иногда по дороге нас останавливали, заставляли снять одежду и выжаривали вшей. Одежду снова надевали, а в швах и на воротниках слоями были нанизаны гниды. Скоро из них снова появлялись вши. Это мучение казалось нескончаемым. Вскоре почти все беженцы заболели тифом. Справа от меня лежала мама, она разговаривала в бреду. Я открыла глаза, взглянула в сторону и дико закричала – на меня ползла серая лента, она шевелилась. Мама перестала бредить, вскочила и отбросила меня в сторону, а сама снова стала разговаривать сама с собой. А я встала на ноги, ухватилась за земляную стену и пошла. Я поняла, что осталась жива и что выздоровела. А серая лента была из вшей, которые переползали с остывающих мертвых на еще живых…
Особенно нестерпимой казалась жизнь зимой. Хорошо помню, как молчаливая толпа брела по пустынному полю. Мела поземка, одежку нашу плохонькую продувало насквозь. В толпе мама наша. У нее на руках мои маленькие сестры – полуторагодовалая Надя и трехлетняя Люба. Мне велено было крепко держаться за мамину юбку – чтобы не отстать. Идти не было сил, и я села на снег, сказав, что больше не пойду. Меня уговаривали старшие сестры, Валя и Тоня, плакала мама, приговаривала сквозь плач: «Дочушка, вставай, мы скоро придем. Дочушка, потерпи, мы скоро придем…». Но я не встала. Тогда сестры взяли меня за руки и поволокли по снегу. Мы отстали, толпа беженцев ушла. Вскоре показались строения. В первом доме горела лампа. Когда мама стала стучаться, лампа погасла. Мама кричала: «Люди! Дети замерзают! Люди!» Но никто не откликнулся. Мы долго шли. Все дома были заняты. Пустил нас слепой дедушка, чей дом стоял на краю деревни. Пустил, хотя изба была переполнена… А наутро в село вошли немцы. Они стали выбрасывать нас на снег. Мы сидели на снегу очень долго. Вдруг люди заволновались: наша маленькая Люба оказалась под копытами лошадей – немцы были на конях. Никто не решался ее вытащить. Какой-то отчаянный мальчишка подполз под копыта и вытащил ее живой и невредимой… Потом немцы стали топить баню, они долго носили воду. Вымывшись, велели нам идти ночевать в баню. Народу набилось так много, что почти все стояли. Меня запихнули на полок, других детей уложили на лавки вдоль стены. Наутро немцы стали нас выгонять, а мама лежала на полу недвижимая. Наши Люба и Надя в эту ночь замерзли. Уже начинался бой, горели дома, люди бежали прочь, а мама не слышала ничего. Она крепко держала два маленьких худеньких тельца, и никто не мог их отнять. Какая-то женщина сумела их оторвать от мамы. Женщина перелезла в огород через изгородь и закопала девочек в снег. До сих пор неизвестно, где они похоронены… А я все эти годы чувствую страшную вину – а вдруг, если бы мы тогда не отстали из-за меня, все было бы по-другому. Прости меня, мама моя, прости, родная, за это…
И снова мы в походе. Теперь мы оказались у немцев. Огромную толпу людей согнали на вокзал. Мама сказала, что нас отправляют в Германию, что нас будут хорошо кормить. Но отправка не состоялась. Железная дорога была повреждена самолетами - наступала наша Армия. Тогда всю толпу погнали к какому-то большому зданию – я помню круглые ступени. Здесь нас закрыли на замок. Женщины кричали, били в дверь. А потом дверь распахнулась и уже красноармеец громко сказал: «Выходите!».
В 1943 году нас отправили в тыл. Остановились мы на станции Бологое, а поселились на станции Березайка. Там я пошла в первый класс. Учила нас старенькая учительница, Людмила Валентиновна. Мы, первоклассники, выстроились все босиком, одетые кто во что. У меня было платье из старой наволочки. К холодам мне нашли два ботинка. Один большой, черный, другой – коричневый, маленький, к тому же он сильно скрипел. Все завидовали мне, и все хотели «поскрипеть». На перемене занимали очередь и «скрипели». Писать было не на чем. Собирали на станции всякие бумажки, сшивали их, обрезали, подравнивали. Попадалась оберточная бумага, но она была со щепками – щепку выдернешь, и слова нет. Однажды Людмила Валентиновна спросила, кем мы хотим стать. Все хотели стать продавцами хлеба…
Хлеб давали по карточкам. На семью мы получали 950 граммов. Хлеб был сырой, тяжелый и липкий. С замиранием сердца следили мы за руками продавца, взвешивавшего хлеб. Каждый из нас мечтал, чтобы ему обязательно был небольшой довесок. Большого довеска нам не хотелось – чтобы домашние не заметили недостачи. Труднее всего было тем, кому хлеба отрезали столько, сколько надо на семью – тогда довеска не полагалось. Неудачнику так приходилось обтачивать хлеб зубами, как будто он был обрезан ножом. Компания наша шла домой молча. Все были заняты обработкой хлеба. Дома меня ждал каждодневный допрос. Сестра Тоня взвешивает на руках хлеб, заранее подозревая меня в обмане. После начинается дележка. Хлеб… Мне всегда казалось, что моя доля меньше, и я просила поменяться с сестрой, та соглашалась. А теперь мне чудилось, что я прогадала и просила вернуть мою долю…
Однажды случилось, - на тот момент мне казалось, - непоправимое… Однажды мы шли с драгоценной ношей домой. Что можно – съедено, обтесано, заглажено. И вдруг Колька, по прозвищу Колчак, произнес: «А давайте съедим весь хлеб,» Мы остановились, потрясенные. Это было немыслимо! Это было невозможно! С нами случилось что-то необъяснимое. Мы расправились с хлебом в считанные минуты… Я опомнилась, когда у меня в руках остался крошечный кусочек. Тогда я осознала, что совершила нечто страшное, постыдное, чего поправить уже нельзя. Дома ждала семья, мама моя ждала. Она тогда уже тяжело болела. Все разошлись, а я так и стояла на дороге одна, не в силах двигаться. Наступила ночь. Я слышала, как звали меня сестры, Валя с Тоней. Но я всю ночь просидела за бараком. Только утром я осмелилась заглянуть в мамины глаза. Я свалилась перед ней на колени, а она гладила мою голову, тихо плакала и что-то шептала ласковое. Мне до сих пор стыдно. Прости меня, мама моя, прости, родная, и за это тоже…
В апреле 2025 мне исполнится 90. Оглядываясь на прожитые годы, часто думаю обо всем, что довелось мне повидать в своей жизни. Самые горькие воспоминания приходятся на то время, когда пришлось увидеть страдания мамы моей. Сколько их было таких мам, переживших смерть своих детей, испытавших голод, холод, страх детей, оставшихся в живых. Для меня она олицетворяет горечь и боль моей многострадальной страны, пережившей страшные потери – потери своих дочерей и сыновей.
Наверное, я не зря прожила свою жизнь – она была сохранена для меня для того, чтобы я сумела построить дом, посадить сад и вырастить детей. Детей, которые ценят мир и хранят память о тех, кто его отстоял.
Елена Гордеева (со слов Клавдии Николаевны Гордеевой) учитель МБОУ «Боровихинская ООШ»
Следующая публикация
Комментарии 3