Предыдущая публикация
Ночной гость
Разбирая родительскую кладовку, я наткнулся на небольшую картонную коробочку с вещами «из моего детства». Вместе с парой оловянных солдатиков, пеналом и сломанным перочинным ножиком обнаружилась затертая и выцветшая книжонка в бумажном переплете. Это была очень известная повесть известного советского писателя про разведчиков, которую читало и перечитывало все мое поколение, а ее персонажи стали культовыми для нескольких поколений молодежи.
Взяв ее в руки, я вспомнил историю появления у меня этой книжонки и событий, связанных с ее появлением.
Я из того поколения, которое Богу удалось уберечь от интернета и всевозможных путешествий в заморские страны. Детство моего поколения - это походы, отдых в деревне, книги, изучение чердаков и подвалов, лесов, а еще ночевки у костра. Нашим родителям не приходилось переживать, что нас украдут, расчленят, захватят в заложники, что мы умрем от голода.
Если у тебя дедушка с бабушкой жили где-нибудь в деревеньке, то проблема летнего отдыха решалась сама собой.
Так и меня в раннем школьном возрасте каждый год отправляли на отдых к бабушке в небольшую кубанскую станицу. Не буду тратить время на описание всех прелестей деревенского детства, отмечу лишь одну: в деревне ты полностью предоставлен себе. Все в твоем распоряжении: и двор, и речушка, и озеро, и поля; тебя никто не будет загонять домой - ты придешь сам, когда сочтешь нужным; никто не будет каждый день потчевать тебя разносолами и деликатесами - еда всегда самая простая, в большей степени - со своего огорода, а захочется рыбки или грибочков, или печеной на углях дичи-поля, то лес и озеро тебе в помощь, а нехитрые удочки, силки и ловушки смастеришь сам.
Уже не помню как, но в одно лето я познакомился и сдружился с пареньком, который жил на соседней улице. Его звали Саша. Хоть и расстояние между нашими домами было значительное, Саша частенько ко мне приходил. Я был городской, игрушки у меня были «городские»: наборы индейцев, ковбоев, викингов - таких в станице не купишь. Мы часами строили крепости, запускали самодельные корабли, рыбачили на «ямах», охотились на водяных крыс и лягушек. Саша все время предлагал мне обмены, но так как рогатки и самодельные луки меня не интересовали, то все ограничивалось только разговорами. Но однажды он меня заинтересовал: предложил настоящий финский нож, а взамен попросил масштабную модель автомобиля РАФ, которой на тот момент у меня была в городе. Было решено, что после моей поездки в пионерский лагерь мы с ним обязательно поменяемся.
Меня отправили на вторую смену в лагерь, а по окончанию на остаток каникул снова в деревню. Предвкушая обмен, я строил всевозможные планы: у меня будет нож, и я смогу спокойно разделать им пойманную рыбешку, заточить стрелу для лука, ну и все остальное.
- Бабушка, а Сашка не приходил? - выпалил я, едва ступив во двор.
Она сделала вид, что не услышала и удалилась в один из многочисленных сараев.
- Бабушка! Ты Сашку не видела? - продолжал я.
- Не, - после некоторой паузы сказала она, а потом, тяжело вздохнув, продолжила. - Утоп во вторник Сашко, на плотине утоп…
- Как утонул? - с неверием в голосе продолжал я. - Он же плавать умеет!
- Кажу тэбэ - утоп, шо я могу сробыть...
Меня обдало жаром: не верю, что Сашка утонул. Вот ловушки для сазанов, которые мы с ним делали, вон остатки нашей крепости, вон его «дежурная» удочка…
«Она обманывает, она не хочет, чтобы я с ним дружил, она не хочет, чтобы мы с ним рыбачили по камышам и ямам, он же плавал лучше всех!» - крутилось у меня в голове.
На улице я узнал, что около десяти дней назад Саша с сестрой и теткой пошли купаться на речку, которая была на другом конце станицы. Сашка нырнул с мостика и не вынырнул… Его искали почти неделю, а нашли дня три назад и «отвезли в город на исследование». Про дату похорон даже местные всезнающие старухи ничего не могли сказать. По станице шел упорный слух, что Сашино тело в городе забрали ученые на исследования, что хоронить его не будут. Сразу же местная и ничем не примечательная река Кирпили, на которой находилась плотина, обросла всевозможными жуткими историями и легендами. Старухи наперебой начали рассказывать истории про утопленников и русалок, которые по ночам заходили в станицу, что даже их видели в местном сельмаге.
Стоял август. К соседке Петровне, откуда-то из российской глубинки, приехала родная сестра – тоже уроженка нашей станицы, и, как положено, главной традицией было посещение могил родственников, а так как в станице все были в какой-то степени родней, то к ним присоединилась и моя бабушка, и соседка баба Маня.
В субботу рано утром, нагрузив велосипеды корзинками с едой и выпивкой, Петровна, ее муж, сестра, муж сестры, баба Маня, моя бабушка и я двинулись в направлении станичного кладбища. По дороге к нам присоединились еще две или три местных жительницы (тоже из дальних родственников) с велосипедами и мужьями.
До кладбища добрались за каких-то полчаса, если не меньше, и начался обход: на каких-то могилах голосили-причитали, обнимая кресты и надгробья, а на других просто молча стояли; на третьих скупо плакали, а чьи-то обходили стороной, махали руками и приговаривали: «Бог ему судья…».
К полудню, расположившись рядом с могилами особо почитаемых родственников, разложив самогон, наливку и закуски, станичники начали поминки. Мне было крайне некомфортно сидеть со стариками, слушать их бесконечные и непонятные мне истории из родового прошлого. Тем более мне, что мне, городскому жителю, не всегда понятен был местный диалект. Я занялся изучением надгробий.
Старые станичные кубанские казачьи кладбища имели свой неповторимый колорит, который ни с чем нельзя спутать: здесь нельзя было встретить помпезных гранитных постаментов, бронзовых бюстов, эпитафий «На кого ты нас покинул» или «От любящей жены и сына». Здесь все просто и лаконично: полузаросшие травой могилы, из надгробий преобладают деревянные кресты, изредка попадались металлические обелиски с красными звездами, скромные жестяные таблички с годами жизни... Раскидистые кроны деревьев, плющ и дикий виноград. Все очень скромно, но здесь помнят всех и о всех...
Я, останавливаясь у надгробий и всматриваясь в фамилии, сделал для себя открытие: пофамильно всех можно было поделить максимум на пять-шесть групп. И меня это несколько удивляло. Всех умерших тогда воспринял, как четвеюродно- пятиюродных бабушек и дедушек, дядь и теть, сестер и братьев. Мой детский мозг рисовал немыслимые утопические генеалогические деревья и родословные.
За этим делом меня и застала въехавшая похоронная процессия. Двигалась она тихо, впереди ехал грузовик с опущенными бортами и украшенный венками, а за ним шла очень небольшая группка людей. Выйдя из-за надгробий, я присел на оградку и с детским нетерпением стал ожидать, когда-же они поравняются со мной, и я увижу настоящего покойника.
В кузове стоял небольшой гроб, накрытый белой накидкой, которая четко облегала и подчеркивала контур человеческого тела. На табуретах рядом с гробом сидели три женщины и мужчина – все в черном, лица багровые от слез. Одна из женщин, опустив голову на грудь покойнику, просто вздрагивала в мелких судорогах - по всей видимости, это была убитая горем мать, уже просто не могла плакать.
«Да это же Сашу хоронят! Как же я раньше не догадался!» - пронеслось у меня в голове. Сердце застучало в груди в предвкушении перспективы первый раз в жизни попасть на похороны. Было страшно и интересно. Резкий порыв ветра на несколько секунд приподнял край головного конца накидки, и моему взгляду предстало лицо покойного: жуткое, похожее на футбольный мяч, с раздувшимися и чуть приоткрытыми веками и губами. А цвет... Это даже трудно назвать цветом - это был коллаж из пятен фиолетовых, бордовых, синюшных, белесых, которые слились воедино, но имели свои расплывчатые границы. Особенно подчеркивались уши и нос: они были практически черными на кончиках, а в основании бело-серыми.
Мужчина в кузове поправил накидку, а я, сидя на оградке и покрывшись мурашками, потерял всякое желание дальше наблюдать сам процесс похорон.
Вернул меня к жизни подзатыльник.
- Биссова душа с хлопцем! - услышал я где-то сбоку тихое шипение бабушки. - Я ж говорыла тэбе, чеб не стрибать перёд покойныком! Чо ты за неслух! А ну, гэть отсэда!
Бабушка потянулась за хворостиной, а я, не дожидаясь наказания, кинулся в сторону и между могил побежал к родственникам. Тех уже изрядно разморило: кого наливка, а кого самогон. Они уже собирали вещи, чтобы возвращаться домой.
Бабушка рассказала про мою проказу, те только очень серьезно (а может, сделали вид, что серьезно) покачали головами, но тут же обо всем и забыли.
Все возвращались навеселе, громко обсуждали насущные проблемы, по пути завернули в сельмаг, потом на рынок и с покупками, часам к трем, вернулись по домам.
Остаток дня прошел в рутинных домашних заботах: скотина, птица, огород. Бабушка на меня уже давно не сердилась и даже вручила мне незаметно купленную в сельмаге книжку про разведчиков, которую я давно хотел прочитать.
В августе темнеет рано, и около десяти часов вечера мне было велено прекратить чтение и ложится спать. Бабушка прочла молитву, погасила свет и сама улеглась в своей комнате.
Как только я услышал ее мерное посапывание, то тихонько взял книжку, включил настольную лампу и, накрывшись с головой под одеялом, продолжил чтение.
Через полчаса почувствовал, что веки тяжелеют, информация не усваивается - я засыпал. Выбравшись из своего укрытия, положил книжку на стол, выключил настольную лампу и на цыпочках двинулся к кровати. Сев на кровать, я сонным взглядом посмотрел на окно. То, что я там увидел в свете уличного фонаря, заставило меня просто дико заорать: прямо за стеклом, не шевелясь, стоял силуэт очень невысокого человека, с тем же круглым и раздутым лицом, которое я днем увидел на кладбище. Освещен он был прекрасно - в желтом свете фонаря особо зловеще выглядело лицо: те же слегка приоткрытые веки, тот же слегка приоткрытый рот, но вот только пятна были черно-серых оттенков.
Через секунду, продолжая орать, я вылетел из комнаты, едва не сбив с ног перепуганную бабушку.
- Ба, б-ба-абушка, ба-а-а! Та-ам, там Саша стоит и в окно смотрит! -трясясь и задыхаясь, выдавливал я из себя.
Очень колко взглянув на меня, бабушка перекрестилась, наскоро пробормотала какую-то молитву и, включив свет, вошла в комнату. Осмотрелась, подошла к окну, посмотрела в него, вышла из комнаты и вернулась в нее с дежурным флаконом святой воды. Крестясь и читая молитву, она от души окропляла ей стены, мебель, окно, пол, кровать, а остатки вылила на меня. Я же в это время, сидя посреди другой комнаты в состоянии некой контузии, еще около часа слушал бабушкины высказывания по поводу своего поведения на кладбище: что я неслух, бездельник, что меня нужно отправить в город к родителям, что нельзя пересекать дорогу покойнику, нельзя смотреть на лицо утопленника, ну и тому подобное.
Она уложила меня в большой комнате, еще раз прочла молитву и стала хлопотать по хозяйству. Уснул я под утро.
Проснувшись и еще какое-то время провалявшись в кровати, я не сразу вспомнил про свое ночное приключение, а как только вспомнил, сразу поник и загрустил. Когда я подошел к бабушке, та хлопотала около курятника.
- Ба, а зачем Саша ночью приходил, он меня заберет? - поинтересовался я.
- А ну, гэля! Ступай, вон утям ряски да кабков дай! - вытирая руки о передник, скомандовала она.
Сама же направилась к калитке. Спустя какое-то время она вернулась в сопровождении Петровны и бабы Мани. Все трое, о чем-то очень тихо переговариваясь, подошли к окну, за которым я видел Сашу.
Заметив, что я за ними наблюдаю, баба Маня пригрозила мне клюкой, а Петровна укоризненно покачала головой. Затем бабушка зашла в дом, а старухи ушли. Я же, как неприкаянный, бродил по двору - впечатления о ночном госте не давали мне покоя. В голове была одна только мысль: придет за мной сегодня ночью утопленник или нет? Когда я начинал думать о вечере, а тем более о грядущей ночи, то весь сжимался в тиски. Меня затягивал в себя суеверный страх.
Спустя какое-то время из дома вышла бабушка - на ней было выходное платье, лаковые туфли и сумочка, а голову покрывал тоненький белый шелковый платок.
- Ба! Ты куда?
- На кудыкину гору, чеб нэ было, раз говорю! Ботву сгорни, а мы скоро придымо. Наробыл ты, окоянный, делов... - резко ответила она и направилась к калитке, где ее уже ждали баба Маня и Петровна, тоже все разнаряженные как на Первомай.
Я не стал больше задавать им вопросов о том, куда они пошли.
Из тоски меня вырвало чтение книги про разведчиков: перед моими глазами предстала маленькая группка людей, загнанная врагами в сарай на опушке леса, без рации и с ограниченным боезапасом…
«Какие там утопленники - немцы в сто раз страшнее всяких утопленников!» - тешил я себя мыслью, и кошмар минувшей ночи несколько уходил на задний план. А тут и бабушка вернулась. Она больше на меня не ворчала и не бросала недовольные взгляды. Переоделась и снова принялась за работу по хозяйству.
Ближе к вечеру к нам во двор зашли Петровна и баба Маня, очень недолго о чем-то посовещавшись, все прошли в дом. Через какое-то время бабушка позвала меня и велела войти.
В большой комнате все было прибрано, перед иконами, со свечкой в руке и с покрытой головой, стояла баба Маня, крестилась и что-то бубнила себе под нос, и на мое появление она никак не отреагировала. Петровна сунула мне в руку зажженную свечу, поставила посреди комнаты, а сама вместе с бабушкой, покрыв головы платками, встали по обе стороны от меня.
Слова и фразы, произносимые бабой Маней, стали более понятны - она читала молитву. Тут вдруг ее голос стал высоким, и она что-то начала читать нараспев. Остальные как бы в такт и в определенных местах стали ей вторить. Из всего ими произносимого я понимал только: «Господи, поми-и-и-лу-у-уй!», а еще: «Аминь!».
Чтение молитвы с подпеваниями продолжалось минут пятнадцать. Баба Маня на самой высокой ноте, какую только могла вытянуть, нараспев в последний раз затянула: «Господи, поми-и-илу-у-уй!», затем повернулась ко мне, плеснула мне на голову святой воды. Все старухи разом перекрестились и еще раз хором произнесли: «Аминь!».
- Иды на двир, погуляй... - проскрипела баба Маня.
На дворе было уже сумеречно, и кое-где горели огоньки. Я расположился за старым столом и наблюдал за движением машин, которые то сползали, то заползали на дальнюю горку. Сколько времени я провел за этим занятием - не могу сказать, но через какое-то время в дверном проеме с иконой в руках появилась баба Маня, а бабушка с Петровной с зажженными свечками в руках двигались следом за ней. Процессия под Манино пение, окропляя все на своем пути святой водой, трижды обошла дом. Когда ритуал был завершен, старушки расположились на веранде и, распивая из маленьких рюмок наливку, наперебой рассказывали всякие небылицы про русалок, леших, утопленников и мертвецов. Я все это время тихонько сидел за столом и с открытым ртом, как завороженный, слушал их рассказы.
То и дело кто-нибудь из них давал мне ценное указание - куда можно ходить, а куда нельзя; что делать, если увидел русалку или домового...
Потом посмотрели программу «Время» и начали расходиться.
Петровна, уходя, уже в калитке, как-то ехидно погрозила мне кулаком.
- Слушай бабушку! - сказала она.
Бабушка с бабой Маней уже очень по-доброму взглянули меня, что-то буркнули, и Маня отправилась к калитке.
- Пишлы - бабушка указала на дом. - Спаты пора... не приде вон бильшки...
Я послушно подошел к двери, но переступать порог было боязно.
- Ну, шо ты за неслухляный, говорю - не приде вин... – бабушка, включая свет на веранде, слегка подтолкнула меня внутрь.
В доме пахло свечами и лекарствами бабы Мани, но темнота смежных комнат как-то меня настораживала и напрягала, что-то непонятное присутствовало в ней.
Начались приготовления к ужину и ко сну.
- Поив, иди пограйся, - бабушка указала на мою комнату, как только я закончил ужинать.
Видя, что я боюсь туда заходить, она уверенно переступила порог и включила свет. Я нехотя вошел, взял книжку про разведчиков, залез на кровать и на одном дыхании проглотил оставшиеся восемь-десять страниц.
Кошмар прошлой ночи больше меня не беспокоил, а в суете последних августовских дней и вовсе растворился.
Автор неизвестен
Следующая публикация
Комментарии 2