ВЛАДИМИР ДАЛЬ: МНОГО ЕЩЁ НАДО РАБОТАТЬ, ЧТОБЫ РАСКРЫТЬ СОКРОВИЩА ВАШЕГО РОДНОГО СЛОВА — 2

[ https://vk.com/public155688991 ?w=wall-155688991_198120|часть первая]
С 1841 года Даль — снова в Петербурге, живет и работает в Министерстве внутренних дел. Даль — управляющий канцелярией при министре, его «правая рука». Он статский советник, имеет Владимира 3-й степени, Станислава 2-й с короною, и Анну, и иные регалии. К нему обращаются: «Ваше высокородие». Много всяких бумаг — проектов, ходатайств, установлений — проходит через далевскую Особенную канцелярию: «Писать бумаги мы называем дело делать; а оно-то промеж бумаг и проскакивает, и мы его не видим в глаза...» Но все же была очевидная польза от этой канцелярии, о чем свидетельствует, например, столичная газета «Голос»: «Петербург должен быть особенно благодарен Далю, который так много сделал для больниц и учебных заведений столицы».
Но если учесть профиль Министерства внутренних дел, Даль, конечно, пользуется служебным положением. Он развернул работу по сбору местных слов, пословиц, песен, преданий и прочего — в масштабах всей империи. В канцелярию министерства приходят толстые пакеты от чиновников, учителей, директоров гимназий. Все переписывается на длинные ленты бумаги («полосы»), укладывается в коробки по губерниям, по говорам. Писцы трудятся усердно и не без удовольствия.
«Самый воздух в канцелярии был пресыщен русской филологией», — вспоминает один из сотрудников канцелярии. А по всей России продолжают растекаться предписания из Санкт-Петербурга — присылать, присылать, присылать...
Раз в неделю, по четвергам, у Даля собираются друзья и знакомые. Это не светская знать, а лица замечательные: хирург Пирогов, мореплаватели Врангель и Литке, натуралист Бэр, актер Щепкин, поэт и художник Шевченко, писатель Одоевский, товарищи по Хивинскому походу — Чихачев, Штернберг, Ханыков, Леман.
На одном из таких «четвергов» в доме Даля в 1845 году было учреждено Русское географическое общество — одно из самых славных в России. Оно составило обширную программу по сбору сведений из области географии, геологии, картографии, топографии, сейсмологии, осуществляло научное руководство собиранием фольклорных и этнографических материалов, организовало десятки экспедиций во все регионы страны и мира (даже в Китае есть 450-километровый высокогорный хребет имени Русского географического общества).
В 1846 году был разослан по стране «Этнографический циркуляр», а в следующем году через «Отечественные записки» (№ 3) Даль призвал российского читателя «помочь ему в общем деле» — присылать в журнал или в министерство простонародные слова и выражения, а также пословицы, поговорки, присловья, прибаутки, присказки, песни, думы, причитания, сказки, былины, предания, были, загадки, скороговорки, народные анекдоты, лубочные картинки, заговоры, суеверия, народные плачи, месяцесловы (календари), описания местных обычаев, свадебных и похоронных обрядов, ремесел, промыслов, занятий, празднеств, игр — и «чем ближе и вернее сведения эти будут описаны со слов народа, тем они будут драгоценнее».
Круг «доброхотных даятелей» становится шире: кроме чиновников и учителей, присылают Далю материалы студенты, офицеры, газетчики, люди разных профессий. Даль переписывается с ними, благодарит, дает советы, беседует, иногда корреспонденты приходят к нему. И писатели, ученые, общественные деятели помогают ему, добавляя в его «копилку»: Алексей Константинович Толстой, Михаил Погодин, Иван Лажечников, Иван Снегирев, Петр Киреевский, Александр Афанасьев, Павел Якушкин, Евгений Гребенка, Михаил Максимович, Василий Смирнитский, Егор Гудима и другие.
«Москвитянин» напечатал рассказ Даля «Ворожейка», в котором цыганка из табора разными плутнями и хитростями обобрала простодушную крестьянку. Автор заканчивает такими словами: «На деревне сделалась тревога. Власти, как всегда, бездействовали». Вот за эту фразу о бездействии властей (а Далю ли было не знать об этом?) писатель от самого императора — через министра — получил выговор. Испугался, что будет обыск (помнил еще тот, николаевский, когда искали эпиграмму на адмирала), и сжег все «опасные» бумаги (не столько за себя, сколько за друзей боялся: Шлиссельбургская крепость рядом...) Сжег сведения о числе погибших в Хивинском походе, о крестьянских бунтах, об эпидемиях холеры, о подготовке восстания пленных поляков и прочие. «Времена шатки — береги шапки».
Даль в 1849 году перевелся управляющим удельной конторой в Нижний Новгород. В Нижнем под началом Даля было 37 тысяч губернских удельных крестьян, принадлежащих царской фамилии. И Даль защищал их по мере сил и возможностей. «У столичных чиновников даже нет и понятия о той грязи, с которой мы возимся, — писал он в Петербург друзьям. — Но унывать нельзя, а надо бороться день и ночь до последнего вздоха».
Даль — и управляющий, и советчик (крестьянское дело он знает до таких подробностей, что его принимают за деревенского), — составляет записку «наверх» о Нижегородской губернии и лечит крестьян: накладывает повязки, рвет зубы, оперирует. И неустанно собирает слова. Ему помогает вся контора. По-прежнему приходят пакеты. Их содержимое четыре писаря переносят на длинные «полосы». Самый большой «улов» — во время знаменитой Нижегородской ярмарки, бурлящей каждый год целый месяц. Даль с записной книжкой не покидает ее.
10 лет отслужил Даль в Нижнем. Все труднее стали складываться его отношения с тщеславным губернатором, а еще больше возмущали порядки в губернии (из письма губернатору: «Чиновники Ваши и полиция делают, что хотят, любимцы и опричники не судимы. Произвол и беззаконие господствуют нагло, гласно»). Да и пора было уходить в отставку — заканчивать «Словарь». Даль в 1859 году переезжает с семьей в Москву.
Даля часто рисовали, в разные годы его жизни. Художественная «далевиана» («далиана») достаточно богата: известны портреты Петра Бореля, Эммануила Дмитриева-Мамонтова, Василия Перова, нескольких неизвестных художников. Сам Даль, подшучивая над собой, говорил: «Рос, порос да и вырос в нос». Действительно, он носастый и долговязый. Умные серые глаза. Физически крепкий. Руки умелые, мастерового: он и табурет сколотит, и книжку переплетет, и вырежет что-нибудь из коряги, и модель корабля соорудит, и борону починит, и выльет тончайшее украшение из стекла. Любил сражаться в шахматы (подчас на четырех досках сразу и даже в стужу в кибитке во время Хивинского похода); почти всегда повергая противника, объяснял так: «Это у меня счастливые фигуры: сам выточил на станке!»
Чудаковат был и артистичен. Слава чудака сопутствовала Далю до конца его дней. Сам он писал: «Чудаки не глядят на то, что-де люди скажут, а делают, что чтут полезным». Вполне мог бы стать артистом: виртуозно подражал жестам, мимике, голосу, с самым серьезным видом передавал комические сцены. Мог запищать комаром, загудеть мухой. «Даль любил всех задирать», — писал о нем декабрист Дмитрий Завалишин, знавший Владимира Ивановича 57 лет.
Задиристость и насмешливость в нем сочетались с веселым добродушием. Даль щедр, нетщеславен, дарит — «ради общей пользы» — плоды своего труда. Петру Киреевскому он передал около трехсот собранных им за многие годы песен, Александру Афанасьеву — около тысячи (!) записанных им сказок, отослал в публичную библиотеку накопленные во множестве лубочные картины, а Семену Гулак-Артемовскому подарил сюжет оперы «Запорожец за Дунаем».
Даль разнообразно талантлив. В нем гармонично сочетаются энциклопедист и собиратель, писатель и ученый, философ («Фауст» Гете — его любимая книга) и практик. Острое чувство языка — благодаря «многоязычию» родителей и среды — пробудилось в нем с детства. Он владел немецким, французским, английским, украинским, белорусским, польским, говорил по-татарски, -башкирски, -казахски, читал по-болгарски и -сербски, отлично знал латынь.
А как он ориентировался в русских говорах, в диалектном «море» России, свидетельствует такой эпизод (рассказывает сам Даль). Два монаха пришли собирать деньги на церковь. «Я их посадил, начал расспрашивать и удивился с первого слова, когда молодой сказал, что он вологжанин. Я еще раз спросил: „Да вы давно в том краю?“ — „Давно, я все там“. — „Да откуда же вы родом?“ — „Я тамодий“, — пробормотал он едва внятно, кланяясь. Только что он успел произнести слово это тамодий вместо тамошний, как я поглядел на него с улыбкой и сказал: „А не ярославские вы, батюшка?“ Он побагровел, потом побледнел, взглянулся, забывшись, с товарищем и отвечал, растерявшись: „Не, родимый!“ — „О, да еще и ростовский!“ — сказал я, захохотав, узнав в этом „не, родимый“ необлыжного ростовца. Не успел я произнести этих слов, как вологжанин мне бух в ноги: „Не погуби!..“ Под монашескими рясами скрывались двое бродяг с фальшивыми видами».
Как медик Даль увлекался офтальмологией и гомеопатией, в 1860 году опубликовал в «Северной пчеле» большую статью «Гомеопатическое лечение сибирской язвы».
Два качества в нем естественно уживались — смелость и осторожность. В 1829 году при взятии Сливно доктор Даль вскочил на коня и поскакал в бой вместе с казачьей сотней, одним из первых влетел в город и продолжал атаковать противника. Быть осмотрительным (в николаевские-то времена!) ему не всегда удавалось: в книгах своих он проговаривался и бывал за это наказан.
«Несносно честный и правдивый», «правдивый Даль» — так говорили о нем современники. Он терпеть не мог протекции, «давать ход не по заслугам». Для бюрократической системы Даль был всегда «неудобен». В ее адрес он изъясняется предельно ясно. Печально, что все это он говорит и про нас, про наше время: «А что делает департамент одной проволочкой? Это зло неисправимое, от которого самая ретивая деятельность поражается параличом. Сердце болит, глядя на это. А что делает он бестолковыми и превратными распоряжениями, ни дай, ни вынеси, никому ни на пользу, а во вред себе и людям? Но не делай своего хорошего, говорит всякое начальство, а делай мое худое. Так и будем!»
Послушайте еще: «...значительная часть постановлений, взятых с немецких образцов и порядков, не могут быть применены и также исполняются только на бумаге; но это обманчивое исполнение отвлекает все полезные силы от сущности дела, которое и оставляется в стороне. К этому нельзя не прибавить, что общий обычай взяточничества... окончательно разрушает это управление».
О Волге: «Если судить о состоянии этого пути, этой боевой жилы государства, по заботам и старанию правительства, то есть по изданным и беспрерывно издаваемым постановлениям, по ужасающей своей огромностью переписке и, наконец, по числу мест и должностей, с этим связанных, исключительно этому посвященных, — то, конечно, часть эта должна быть в самом блестящем состоянии; но на деле выходит не то». «На улучшение водных сообщений собраны огромные суммы, а улучшений нет...»
Даль был необычайно работящий. С раннего утра он уже за письменным столом, скрипит гусиным пером. И в пути, и на бивуаке в походе, и на вечеринке заполняет он свою тетрадку. «Я не пропустил дня, чтобы не записать речь, слово, оборот на пополнение своих запасов». Работая над словарем, утром, на свежую голову, он писал, а вечером складывал полосы, подписывал коробки. «Сидит, зарывшись в букву К», — говорили о нем в 1860-е годы (шутников точность не интересует: в Москве он начал уже с буквы Р). Ровно в 11 вечера, попрощавшись с гостями (пусть их хоть целый дом), уходил спать.
Вел простой образ жизни. Не любил светских визитов («человек я весьма не публичный»), довольствовался простой пищей, знал толк в простом ремесле («рукомесле»), имея наклонность «ко всем ремесловым работам», даже в старости трудился на токарном станке, мастерил ларцы, вырезал рогатые мотовила для наматывания пряжи.
Редкостная черта была в нем: он не стремился, как многие, в работе к уединению. Кабинета у него не было, любил работать на людях, в гостиной. В большой комнате рядом с его столом — рабочий стол жены и большой обеденный. Тут же ребята, они громко разговаривают, смеются, шалят, но это ему не мешает. Сначала это были дети, а потом — внуки (словарь делался почти полвека!).
Ему легче работалось, когда за его же столом, напротив, сидели дети с тетрадками и делали уроки. «Весь словарь был написан под разговоры и игры», — вспоминает внучка Даля Ольга Платоновна Вейс.
Он очень любил своих близких, свою семью. «Воскресенье было для старика большим праздником. Он непременно каждое воскресенье ездил с женою после обедни на Пресню. Старик тут всегда был весел, любя без памяти дочь, умную, живую, веселую и примерную хозяйку и нежась на большом диване, среди внучат своих, с которыми хохотал до слез и резвился сам, как ребенок», — так Владимир Иванович живописал самого себя в рассказе «Отец и сын».
«Каким-то духом мирного успокоения и тишиной веяло отовсюду в доме Даля. Русская простота, соединенная с немецкой почти педантичностью и аккуратностью, составляла какую-то специфическую особенность этой доброй, радушной семьи», —вспоминал Андрей Мельников, сын писателя Павла Мельникова-Печерского.
О вероисповедальной стороне его жизни написано очень скупо. Известно, что Даль перевел Апокалипсис, что занимался переложением первых книг Библии на простонародный язык. В старости мимолетно увлекался спиритизмом и продолжительное время — сведенборгианством (мистическим учением о контактах с потусторонним миром, ясновидением, духовидением). Следуя семейной традиции, Даль был лютеранином. Незадолго перед смертью принял православие. Якову Гроту, известному филологу, единоверцу, это свое решение объяснил так: «Надо ж о детях порадеть. Православное кладбище от нас — рукой подать, а каково бы им было тащить меня через всю Москву на Немецкое? И опять же: муж в одном месте, жена — в другом, это, может статься, и принято в нынешние времена, да все-таки негоже. Супругам надобно быть рядом».
У Даля было четыре дочери и сын. Лев (Арслан) Владимирович стал хорошим художником. Ему принадлежат замечательные мозаичные панно в храме Христа Спасителя в Москве, он построил ярмарочный собор и церковь св. Козьмы и Дамиана в Нижнем Новгороде, сделал надгробие Минину. Даль-младший пять лет изучал живопись и рисовал в Германии, Италии, Франции, за представленные работы был удостоен в 1866 году звания академика. Лев Владимирович занимался русским народным зодчеством, был избран действительным членом Московского императорского археологического общества, сотрудничал в журнале «Зодчий». Умер в возрасте 44 лет.
Ю. Костинский, к.ф.н.
Продолжение следует