Предыдущая публикация
Автор:Священник Игорь Сильченков
ТЁТЯ ВАЛЯ
Шла зима 1943 года, тяжелейшее время для блокадного Ленинграда. На набережной в квартире на втором этаже умирала десятилетняя Наточка. Мама ее погибла еще в прошлом году, а бабушка ушла за хлебом и не вернулась позавчера.
Лежала Ната в ледяной комнате в полной темноте под тремя одеялами и уже не могла пошевелиться. В голове ворочались неуклюжие мысли о том, что летом солнце было очень яркое, оно ослепило фашистских летчиков, и они не разбомбили город. Сейчас тоже слышались взрывы, но они были глухие, далекие. Или бомбы рвались далеко, или у нее не слышали ушки.
Ната вспоминала солнце. Оно – наш друг, и скоро весна. Значит, мы скоро победим. «Только я это не увижу, потому что умру», - спокойно думала Наточка. Есть ей уже не хотелось. Больше хотелось согреться. Еще хотелось к маме. «Мамочка будет очень рада меня увидеть» - думала она.
Наточка представила себе, что мертвые не умирают и не лежат бесчувственными бревнами. Они просто переселяются в красивый город из белого камня. Нет, из чистого золота. И на каждом углу стоят котлы с супом, и он пахнет на всю округу. Красивые солдаты разливают суп всем желающим в золотые мисочки. Все улыбаются. Даже есть те, кому суп не нужен! Они просто гуляют. Там еще собаки бегают радостные. Им наливают суп, и они бегают и не боятся, что их съедят. И солнце – на полнеба.
«На златом крыльце сидели… Мороз-воевода дозором обходит…» Наточкины мысли путались. Еще она помнила песенку: «Тирли-тирли-ти-ти-ти…» Как звали бабушку? Света. А маму? Таня. А папу? Митя. А соседку из двенадцатой квартиры? Не помню. В комнате было тихо-тихо. «Все, наверно, умерли», - рассуждала Наточка и вдруг услышала громкий стук в дверь. «Бабушка пришла! Ключи потеряла» - прыгнуло застывающее сердце, только ноги не слушались. Но что-то придало ей сил, и она еле-еле доползла до двери, открыла ее негнущимися пальцами.
На пороге стояла закутанная до бровей незнакомая женщина с котомкой. Наточка так ждала бабушку и столько сил потратила на последний рывок к двери, что теперь обмякла и села на пол, вернее свалилась кулем прямо под ноги вошедшей. Та расторопно схватила Наточку на руки, уложила в постель. Укрыла еще сверху своим пуховым платком и затараторила: «Ой, Натусик, да ты совсем слабая. Твои просили, чтобы я тебя покормила. Сейчас я тебе супчика дам».
Из котомки она достала флягу. Наточке прямо в рот полилась ароматная, еще теплая жижица. Женщина наливала несколько капелек и отставляла флягу. Сначала Наточка не поняла, а потом потянулась за флягой, но услышала: «Нет. Тебе надо по чуть-чуть». Кормление длилось долго.
Наточка молчала, а женщина с прибаутками рассказывала ей свою жизнь, что училась в школе хорошо, а потом рано замуж выскочила, и в институт не пошла, а надо бы. «Меня тетя Валя звать. Я в сорок шестой квартире живу» - сказала она. Наточка кивнула и спросила, впервые подав голос: «Что это?» «Ты о супе? Куриный бульон, настоящий. У меня курица есть».
Наточка засыпала, но даже во сне удивилась, откуда в Ленинграде курица, если тут не деревня и почти все люди умерли.
Проснулась она покрепче, чем была. Решила, что тетя Валя ей приснилась. А потом на столе обнаружила сухари и два кусочка сахара. В ведре стояла вода. Так Наточка продержалась еще три дня. А потом снова пришла тетя Валя. Принесла тушенку красную, очень вкусную, и хлеб теплый. А под конец, уходя, оставила еще картошки вареной и сахар.
Тетя Валя приходила два раза в неделю два месяца, всегда радостная, громкая. Наточка стала согреваться и оглядываться по сторонам. Захотелось книжку почитать, ту, что мама читала. «Там чудеса, там леший бродит…» И она спросила напрямик: «Тетя Валя, а ты волшебница? Из сказки? Ты меня спасти решила?»
Тетя Валя засмеялась и рассказала снова одну из своих бесконечных историй о том, что хорошо бы родить трех сыновей. Чтобы были они как три богатыря. Тогда старший поможет младшим. Будет оберегать, защищать. Девчонки тоже хорошо. Но мальчишки лучше. Когда война кончится, надо Наточке замуж за Костю соседского и мальчишек рожать.
Ната засыпала под убаюкивающий разговор. Тетя Валя уходила, закрывая за собой дверь. Наутро дверь оказывалась закрытой на ключ и на цепочку.
Вскоре Наточка окрепла настолько, чтобы навзрыд поплакать. Она вспоминала маму, как она уходила в госпиталь в последний раз и особенно крепко прижала дочку к себе со словами: «Мы с тобой крепкие, все сдюжим». Очень исхудавшая бабушка ничего не сказала, только теребила бахрому на скатерти и смотрела на «своих девушек» черными глазами. «Почему у всех очень голодных людей черные глаза?» - удивлялась Наточка, однажды разглядывая себя в зеркало платяного шкафа.
Тетя Валя приносила всякие вкусности. Пшенная каша с настоящим маслом чудо как была хороша! Вспомнилось лето на даче у другой бабушки, и папа с мамой на речке. Там еще куст был с ягодами. Как называется? Наточка не помнила.
Самые лютые морозы кончились. Начиналась капель. Хорошо, но тетя Валя сказала: «Надо уходить. Вечером дом разбомбят». Наточка не сопротивлялась. Только снова удивилась: «Откуда она знает?» «Ты не бойся, детка. Я тебя другим передам. Теперь тобой тетя Оксана будет заниматься». Наточка ничего не поняла.
Валя закутала ее потеплее, сверху крест-накрест пуховый платок повязала, ее рукавички, давно потерянные, из своего кармана вытащила, надела. И повела она Наточку к метро.
Там ящики были свалены в кучу. Странно, что не растащили, ведь это фанера, гореть может. Котомку с фотографиями родителей, двумя кофточками, юбкой, жакетом, детской книжкой и бабушкиной иконой Валя поставила рядом с Наточкой и сказала: «Не бойся. Сейчас тебя заберут». Усадила девочку на ящик и быстро-быстро пошла по улице.
Прошло всего минут пять, и Наточку окликнула высокая девушка в форме санинструктора:
- Эй, ты что тут делаешь?
- Жду, - сказала Наточка. – Меня сейчас тетя Оксана заберет.
- И куда твоя тетя пошла? Сейчас налет будет!
- Это какая-то тетя чужая. Я ее никогда не видела..
- Это ты, наверно, от голода бредишь. Нельзя тут сидеть. Надо в бомбоубежище. Я тоже Оксана. Пошли со мной, - сказала девушка и потащила Наточку в длинный подвал, где сидели разные молчаливые люди.
Пока пережидали налет, Оксана выспрашивала Наточку о жизни, поняла, что та абсолютно одна. Потом дошли до того, что дом ее сейчас разбомбят.
- Откуда ты знаешь? Раньше же не разбомбили. Почему сегодня должны?
- Просто знаю и все, - нахмурилась Наточка, умалчивая о тете Вале. Какое-то было чувство, что не надо о ней никому говорить.
Через два часа, когда налет кончился, и уже можно было выходить, Оксана проводила Наточку к ее дому, и оказалось, что он действительно разрушен. Уцелела только одна стена и часть лестницы. Высокая девушка Оксана посмотрела на Наточку уставшим, сочувствующим, но в то же время каким-то странным взглядом, и повела извилистым путем, огибающим руины, в госпиталь. Там пожилой военврач с буденовскими усами дал Наточке чая с сахарином и говорил Оксане, уже облаченной в белый халат: «Ребенок не истощен. Худенькая, конечно. Но чем-то она питалась. Манной небесной, что ли?»
Ее отправили на большую землю по таявшему льду. Наточка не боялась. Она знала неведомым чувством, что тетя Валя кормила ее блокадными деликатесами не для того, чтобы сейчас бомба или снаряд утопили машину. Смерть отодвинулась от нее. И лед не разверзнется под колесами. И не заболеет она теперь тифом, как дети, которых не смог спасти в Гражданскую войну старый военврач.
Он однажды рассказывал о них, прикрывая толстыми веками слезящиеся глаза, потому что это были первые дети, умершие на его руках. А ему нужно было говорить о них, чтобы каяться. Так сказала бы бабушка. Это происходит с людьми, если они готовятся умирать или жить заново.
Еще Наточка думала о тете Вале и никак не могла понять, почему не может вспомнить ее лица. Вроде бы круглое с носом-пуговкой и оттопыренными губами. А потом рисовались темные глаза с кукольными черными ресницами и носом как у тети Аси, про которую говорили: «Гречка». Будто вообще никакого лица не было, только улыбка живая и искорки из глаз, а еще руки почти мамины, горячие, добрые.
В дребезжащей разболтанной машине, под колючим ветром, выстуживающим душу и тело, Наточка спала с блаженной улыбкой на лице. Ей снились мама, бабушка и тетя Валя. Они сидели под раскидистым деревом за деревянным столом, на котором стояла одна плошка с какой-то вкуснятиной. Они смотрели строго и весело одновременно. А когда Наточка вскинулась, чтобы бежать к ним, вдруг огромное белое крыло закрыло картинку и стало тихо-тихо. В такие моменты тишины бабушка всегда говорила: «Это ангел пролетел».
Наточка выжила в войну. Не все сохранила ее память. Самая большая боль вытеснилась куда-то очень далеко, чтобы сохранить ее разум. Но сохранилось главное – не очерствевшая душа, знающая о чуде.
Вернулась Наташа в Ленинград из Сибири уже после института двадцатидвухлетней красивой девушкой. Нашелся брат ее отца дядя Леня, который потерял в войну свою семью – жену и двух девчонок девяти и пяти лет. Он приехал домой через полгода после снятия блокады и обнаружил пустую открытую настежь квартиру, в которой сохранились лишь маленькие детские сандали и простые керамические вазочки на подоконнике. Словно и не было там никого и никогда. А потом на стене над некогда стоящей кроватью он прочел коряво нацарапанное: «Папочка, мы все умерли. Убей фашистов».
Леонид сильно пил почти год, а потом взялся за ум, работал отчаянно, чтобы не думать о своем горе. В 1955 году он получил солидную должность, и вызвал Наташу к себе на завод молодым специалистом.
Так Наташа впервые за долгие годы оказалась в родном городе. И нахлынули на нее детские воспоминания. Дом, в котором она чуть не умерла двенадцать лет назад, отстроили заново. Она ходила на него смотреть.
Там она и столкнулась со своей первой учительницей Марией Федоровной, которая жила в ее доме на первом этаже. Она уехала из города в первые дни войны к матери и осталась жива.
Они узнали друг друга не сразу, а потом кинулись навстречу, спеша рассказать самое сокровенное, страшное.
Наташа впервые рассказывала, что с ней было здесь. Дошло и до тети Вали. Тогда у Марии Федоровны расширились глаза, и она сказала: «Детка, не было в нашем доме сорок шестой квартиры. Три парадных. Пять этажей. На каждой площадке три квартиры. Сколько получается? Сорок пять. И о Валентинах я сроду не слышала. Я всех знала поименно. Ко мне все за советом бегали, кто с дитями, кто с мужьями. Разные были, даже Феодора с Капитолиной, а Валентин не было. Что-то ты путаешь. Да видано ли, такое бедствие для ребенка? Конечно, спутала».
Наташа не стала спорить, а потом заметила, что Мария Федоровна смотрит на нее по-особенному, словно хочет высказаться, но боится.
Стала Наташа к учительнице заходить. А потом в соседском дворике она столкнулась с долговязым парнем, который покраснел до макушки и спросил, как пройти в аптеку. Вывеска «Аптека» была ровно перед его глазами, поэтому Наташа, знающая о своей красоте и привлекательности для парней, громко расхохоталась и предложила зайти в аптеку вместе. Парень еще больше покраснел, но смог выдавить из себя неглупую шутку, и ушли они из аптеки вдвоем, чтобы никогда не расстаться.
Дядя Леня со слезами на глазах благословил их брак, так жаль ему было, что ставшая дочкой племянница уходит от него. Свадьба была тихой, еда простой и вкусной, но молодые не видели ничего. Они видели только друг друга.
Костик оказался любящим, сильным, надежным, и трое мальчишек, родившихся друг за другом, соединили их в настоящую семью. Когда на третьих родах Наташа услышала слова акушерки: «Мальчик!», она вдруг вспомнила слова тети Вали о том, что надо замуж за соседа Костю и трех мальчишек рожать. Она была уверена, что ей это не приснилось.
Она настояла, чтобы детей окрестили, потому что этого захотела бы ее бабушка. В городе крестить побоялись, поехали в деревню. Лобастые мальчишки, сидя на родительских руках, серьезно молчали и внимательно смотрели Таинство. Наташа тогда что-то почувствовала, словно давно забытое. Словно дети на руках были ее и не ее, какие-то очень важные дети, а она так себе, кормилица.
«Не кормилица, а мать, самая любимая, единственная, родная», - пронеслось в ее голове знакомым голосом. Она вздрогнула и вспомнила тетю Валю. От этого стало еще светлей. Захотелось узнать поближе мир церкви, как сказку, которую бабушка начинала рассказывать, да не рассказала до конца, потому что умерла. Стала Наташа заходить на богослужения.
Вася, Ваня и Вадик выросли замечательными, игривыми, конечно, но очень целеустремленными. Откуда-то в них взялась неуемная тяга к медицине. Они то с котятами больными возились, то лягушку полураздавленную откуда-то принесли, мудрили с ней, жалели, а потом она до лета в банке жила. Они и папу стремились лечить, когда он болел, а болел он все чаще.
Наташа, стремительно становящаяся Натальей Дмитриевной, вкладывала в своих мужчин всю душу.
Мальчишки выросли, возмужали - высокие, крепкие, как дубки. Друг за дружку – горой. Вместе на каток, на футбол, но все чаще в библиотеку. Наташа как никогда любила их, восхищалась их школьными успехами, нежно, трепетно наставляла, учила терпению и стойкости. Не отступать перед трудностями! Не лгать! Не хитрить! Не гордиться! Смотрите, как папа! Он как раз такой.
Костик умер от инфаркта, когда Вася первым из всех только окончил школу. «Не уберегли», - сказали мальчишки, сетуя горько, что еще не врачи. Строже стали, складки суровые у ртов. Лет по пять на вид добавили.
Наталья плакала месяца два, а потом решила слезы высушить, черное платье сменить и жить дальше. У нее оставалось главное – мальчишки и молитва о Константине. Она к этому моменту уже научилась по-детски простыми чистыми словами молиться, и переписанные от руки «Отче наш», «Живые помощи» и «Да воскреснет Бог…» читала каждый день. На кладбище ходила редко, все больше в храм, последний действующий на ее улице. Потом умер дядя Леня, и совсем грустно стало, ведь он здорово им помогал. Теперь Наталья молилась и о его упокоении.
Тем временем годы в медицинском институте проскочили на одном дыхании, и пошли мальчишки дальше: Вася - в детскую хирургию, Ваня - в акушерство, Вадик - в нейрохирургию. Наталья и опомниться не успела, а уже о ней стали говорить как о матери Василия Константиновича, который в тридцать лет – светило. К нему, мол, даже из Москвы начальство детей на операции возит, руки золотые, умница. А больше не начальство – простые сердечные люди с горем на руках.
Потом Ивана Константиновича стали взволнованно-торжественные женские голоса к телефону звать, благодарить спустя несколько дней или недель после родов. Пока рожаешь, знала по опыту Наталья, не до душевных благодарностей. Мамаши трубку детям подносят новорожденным, и такое веселенькое агуканье слышится. Сплошное умиление. Ванечка – молчун, но по глазам видно, что радуется вместе с мамочками, очень.
А Вадик все сидит ночами, статьи пишет, а днями на операциях пропадает. Приходит часто чуть живой, но радостный. С порога кричит: «Мамочка, молись, мой сегодняшний, наверно, выживет!» А когда приходит хмурый, то дольше обычного с книжками сидит.
«Вася женился на хорошей докторице и получил квартиру. Диссертацию защитил. Скоро малыш у них будет. Ванечка уже с Любочкой встречаются. Девушка славная», - так думала Наталья Дмитриевна, когда лежала однажды ночью, мучаясь от бессонницы. Она все удивлялась, как ей повезло с мальчишками, и вдруг почувствовала холод. Холод, знакомый с далекой блокадной поры, когда стынут все члены. Три одеяла не спасали. Душа отлетала. Вот какой холод.
Она, кряхтя, кое-как поднялась. Подошла к окну. Соседний дом ускользал куда-то в сторону, освобождая бесконечное ледяное поле, изрытое воронками взрывов, с темной водой. По колее шла колонна грузовиков. Война приблизилась вплотную. Сошлись и проникли друг в друга два мира, два времени. Над снежным полем поднялся сноп света, и Наталья Дмитриевна увидела, как ослепительной белизны Ангел поддерживает крыльями машину, в которой едет маленькая Наточка. И голос тети Вали сказал прямо в сердце: «Собирайся, Наточка, я тебя никогда не оставлю».
«Да, время пришло. Дети выросли. Теперь сами справятся. Они спасут тысячи других. Не солгут, не обидят, не возгордятся», - Наталья Дмитриевна вздохнула и вышла в коридор. Она сразу смирилась с тем, что жизнь заканчивается. Наталья понимала всегда, что ей в войну жизнь была дана как бы взаймы для важного дела, потому что умирающие или уже умершие мама с бабушкой так горячо просили у Господа ее накормить. И Господь через Ангела Своего дал ей и телесную, и духовную пищу.
Наталье Дмитриевне хватило сил приоткрыть дверь спальни, где посапывали такие уже взрослые ее мальчишки, и перекрестить их. Потом она взяла икону Пресвятой Богородицы с Младенцем «Казанская» и вернулась в постель. Она подумала, что встретится с мамой, Костиком, бабушкой, папой, дядей Леней. Она снова ощущала себя маленькой девочкой на войне. Скоро мы победим, и придет весна – весна Вечной жизни.
Вдруг стало тепло-тепло. Поверх одеяла лежал старый пуховый платок. «Спасибо, Ангел», - сказала Наточка в сердце своем, и через мгновение звезды стали близкими, горячими. И музыка «тирли-тирли-ти-ти-ти» звучала далеко-далеко, постепенно затихая. Время остановилось, последний удар сердца, и оно полетело дальше на ангельском крыле.
Слава Богу за все!
священник Игорь Сильченков.
Следующая публикация
Нет комментариев