Дополнение к теме мигрантов

#политика , #экономика
Относительно мигрантов есть некоторые дополнительные соображения к статье тов. Быстрова. Почему пролетария так пугают мигрантские общины? По весьма простой причине. Дело в том, что община в разных формах - это СТИХИЙНАЯ РЕАКЦИЯ полупролетария, сохранившего связь с крестьянским хозяйством, на РЕЗКОЕ РАСШИРЕНИЕ КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ. Если лягушку, то есть, аграрное единоличное хозяйство медленно варить в капиталистическом кипятке, то она в нем таки сварится, то есть, остатки докапиталистической почти первобытной общины медленно развалятся, но в условиях резкого и быстрого превращения сельской пасторали в натуральный пролетариат, наоборот, реакцией обычно бывает сплочение по любым признакам - землячества, широкие родовые, национальные общины. Община в капиталистических условиях выступает своеобразным коллективным агентом, которая в условиях конкуренции имеет более выгодные позиции, чем атомизированный пролетариат или же атомизированные мелкие буржуа промышленно развитых государств с давно устоявшимися капиталистическими отношениями. Особенно ярко это проявляется в конкуренции на рынке труда, и менее ярко - в конкуренции с местными капиталистами. На микроуровне это хорошо видно - если сжечь ларек местного российского продавца шаурмы, то он, скорей всего, разорится, мигранту же община поможет кредитом на новый ларек, так как фактически это актив общины . Атомизированному "местному" пролетарию очень трудно пробиться в отрасль, которую контролируют мигрантские общины. Смешно - пугая детей, что "не будешь учиться - дворником станешь", где-то в глубине понимаешь, что москвичу придется постараться стать дворником, так как в Москве найм низовых кадров в ЖКХ давно идет по сговору с общинами мигрантов. Общины служат своеобразными "обществами взаимопомощи" гастарбайтеров, профсоюзом, в котором, как и в остальных профсоюзах, рулит БУРЖУАЗНАЯ ВЕРХУШКА общины. Это лишь форма приспособления к капитализму пролетария, не полностью порвавшего с натуральным хозяйством, сохраняющего с ним "пуповину" через родственные или соседские связи, которую оперативно оседлывает национальная буржуазия и делает агентом влияния на рынке.
Тюркская махалля, дожившая до 21 века, оказалась в российских условиях применима для эксплуатации - и в первую очередь, со стороны самой же национальной буржуазией из числа мигрантов. Впрочем, это общий закон империалистической стадии капитала - империалистическая стадия невозможна без некоторой консервации неравенства развития, и потому сохранять общины так выгодно всем сторонам -и верхушка общины кормится с общинников, и империалистическая буржуазия кормится с них же. В разных размерах, но всегда какие-то договоренности о разделе прибавочной стоимости с работников существуют.
Еще надо заметить, что мигрантские общины в революционном процессе подчиняются тем же социальным закономерностям, которые были выведены Марксом для общинного хозяйства. С одной стороны, они реакционны, так как управляются буржуазией (или даже полуфеодальной верхушкой), консервируют отсталый образ жизни, культуру и являются рассадниками наиболее фанатичных форм религиозности. С другой, в определенных условиях община, как нам известно из письма Маркса В.Засулич, может облегчить в революционном процессе переход к социалистическим формам хозяйства.
Если конкретнее, то Маркс пишет: Под "нормальными условиями" в настоящий момент мы должны понимать для сегодняшней ситуации в революционном процессе:
- экспроприацию, изоляцию или изъятие буржуазной верхушки диаспор наряду с остальной буржуазией;
- полное уравнивание в трудовых и социальных правах с коренным населением;
- полноценное общее среднее образование для мигрантов с изучением государственного языка страны пребывания;
- коммунистическую пропаганду в общинах.
Полноценно это возможно лишь в условиях революционной диктатуры пролетариата. Общины могут стать реальным относительно организованным коммунистическим агентом в локальных условиях. Опыт гражданской войны, например, в Таджикистане 1992-95 гг. показал, что многие общины поддержали (условных) коммунистов, хотя идейность выставленных ими бойцов была почти нулевая - воевали против отмены социальных завоеваний советского социализма. В определенный момент и такие бойцы могут быть эффективно использованы. В качестве частных успехов, возможно, коммунистам удастся вывести из-под влияния собственных буржуа некоторые общины еще в буржуазных условиях и использовать их как организованную силу в ходе подготовке революции, основываясь на стихийно-коммунистических настроениях, подпитываемых общинными укладами.
Но в целом же ведущим в капиталистических условиях является по тому же общему закону, которому подчиняются все докапиталистические общины процесс РАЗЛОЖЕНИЯ мигрантских общин. Со временем капитализм выбивает из общины все больше и больше атомизированных ячеек, которые ассимилируются, участвуют в трудовых отношениях мимо общины, и для которых общинные дела и сборы становятся дополнительной обузой на пролетарскую зарплату.
Те. кто считают, что мигранты и их общины вечны, пока существует капитализм и умрут только с ним, несколько ошибаются. Дело в том, что капитализм еще ни разу за историю не функционировал в условиях, когда капиталистическими отношениями была бы разрушено полностью отсталое полунатуральное крестьянское хозяйство, но это не значит, что такого невозможно. Капитализм на империалистической стадии систематически и методично затаптывает крестьянские хозяйства по всему миру, и на их место ставит латифундии всяких юнайтед фрутов. Процесс не быстрый, но не бесконечный. На определенном этапе одновременно с разложением мигрантских общин на родине гастарбайтеров соседская община тоже прикажет долго жить. Если мы вспомним ирландцев, которые в 17-18 веке еще жили общинами, а в 19 уже и не подумывали об организациях серьезных общин, в которых сохранялись бы какие-то протокоммунистические ростки, и уже в 20 веке серьезной организации эти общины в США уже не представляли, и коммунисты с ними работали наравне как с остальными группами.. Промышленная машина Великобритании и США пережевали ирландские общины и теперь они вспоминают, что ирландцы, только в пабах во время футбольных матчей.
Таким образом, мигрантская община может сыграть какую-то позитивную роль в революционном процессе, но только в очень узких условиях, и то если не успеет разложиться до решающих событий. В целом же община - это тупик.
Для членов же мигрантских общин наилучшим способом избавиться от эксплуатации будет скорейшая ассимиляция и участие на общих условиях в общей борьбе рабочего класса за коммунизм. То есть, рабочему-мигранту надо выйти из своей национально-кишлачной ограниченности и объединиться с остальными в коммунистическую партию, т.е. стать частью рабочего класса.
И. Бортник

По поводу творчества Булгакова

#реплика
Надо не забывать, что личный опыт Булгакова был весьма специфичный и с идеями о превосходстве интеллигенции вполне коррелировал.
Во-первых, Булгаков некоторое время работал в деревне в исключительно аграрной волости. Его рассказы из этого периода можно запросто спутать с вересаевскими, там один в один дичь и глупость народная, с которой интеллигент бессилен бороться (например, рассказ про морфий).
Во-вторых, белодельцы его мобилизовали и он помотался по югу России. Оказавшись по другую сторону баррикад с пролетариями и наблюдая эксцессы Гражданской, там особых симпатий к пролетариату родиться не могло, особенно учитывая, что основная масса низовых кадров была в Гражданскую диковата как у белых, так и у красных.
Третье, он долго-долго работал в "Гудке" фельетонистом и репортером по происшествиям. На такой работе набраться уважения к трудящимся невозможно, а вот увидеть пролетария во всей его мещанской "красе" - с пьянством, невежеством, грубостью, стяжательством, глупостью труда не составляло. Но "Гудок" был не просто газетой, а органом ж\д профсоюзов - сиречь, наследников... ВИКЖЕЛя, а чуть поздней, в дискуссии о профсоюзах, - из этих ж\д профсоюзов Троцкий лепил оказармливанине, а Шляпников и остальные - фактически, анархические синдикаты, которые должны были рулить страной. Одним словом, профкомычи там оставались в значительной массе если не напрямую те, которых в ноябре 1917 большевики уговаривали не бастовать, а в 1918-1921 -м хотя бы просто не лезть в политику больше того, что отмерит партия, то как минимум те, которые этим профкомычам, раскрыв рты, внимали несколько лет. Соответственно, и обстановка в редакции способствовала тому, что партию и что она там старалась до народа донести в грош не ставили.
Ну, и, в-четвертых, попав в нэпманскую Москву и получив доступ через журналистику к знакомству с лицами, принимающими решения, Булгаков увидел и пожиравшую советский аппарат коррупцию (а аппарат состоял не только из большевиков, большевики, собственно, даже в госаппарате были всегда в меньшинстве), и мещанство. Тут тоже не к чему было любовью проникаться (разве что к дензнакам), вот он и не проникся.
И "Собачье сердце", и "Мастер и Маргарита" - это всё отражение в кривом зеркале сложного периода борьбы коммунистов против буржуазии в условиях 20--30-х гг.
И. Бортник

Враг прогресса - враг и себе 

#беллетристика
Подлинная революция в деревне началась с комбедами в 1918 году. В городах большевики уже забрали власть, а в деревне были еще старосты и урядники. В земотделах сидели эсеры. Когда по инициативе Ленина ввелись комбеды (декрет ВЦИК от 11 июня 1918 года), беднота решительно выдвинула своим вожаком Анныча. Комбеды произвели переворот в деревне. Они добывали городу и армии хлеб, устанавливали советские порядки, выгоняли из Советов и земельных органов земских буржуазных дельцов и кулаков. Комбеды упрочили диктатуру пролетариата в деревне, снабдили бедноту хлебом, наделяли ее землей. Комбедовцы не выпускали ни на миг из рук винтовок. Поволжьем прошли, как штормы, — мятежи. Анныч уцелел. А его приятели — первые коммунисты села — окропили кровью своей свободную землю России. Комбедовцы были пионерами социалистической деревни.
Анныч со всей страстью взялся за осуществление своей мечты — кооперирование бедняков. На месте помещичьей усадьбы он создал первую в районе производственную сельскохозяйственную коммуну. Колхозы тогда возникали в поместьях. Опыта никакого не было. Все приходилось решать самому на месте, обмозговывать и мимоходом изобретать. Он объединил на свой риск пятнадцать семей с Голошубихи. Он вкладывал всю душу в это дело. Он верил, что оно открывает перед беднотой перспективу подлинной жизни, лишенной страхов за будущее. В «Договоре» коммуны «Искра Ильича», составленном самими коммунарами, говорилось: «Живя поодиночке, бороться с нашей нуждой — бесхлебьем и без средств к существованию мы не можем, и учтя при этом все наши силы и средства, и принимая во внимание настоящую дороговизну грядущей весной обработки полей, мы, пролетарии деревни и беднота, безлошадные и безынвентарные, поняли, что действительно один в поле не воин и что, работая каждый в одиночку, мы никогда себя не обеспечим даже насущным хлебом в достаточном количестве и что только соединившись для общей и дружной работы, при взаимном соглашении и единении есть возможность выбиться из нашей тяжелой нужды и сделать свое материальное положение более прочным и надежным».
То, что в коммуне была только одна беднота, это даже нравилось Аннычу. Беднота не дорожила единоличным хозяйством, дух коллективизма в ней был резче выражен, наконец, коммуна ее не пугала. Дело было в надежных руках, спорилось и ожидало расцвета, несмотря на гражданскую войну, голод, разруху, отсутствие рабочих рук. Но оказались подводные камни. Борьба против этого новшества — коммуны — приняла сразу в деревне две формы. Форму мимикрии: враги вредили коммуне, прикидываясь ее друзьями. И форму открытого бандитизма.
Чуя беду и желая избежать налогов, разверсток, контрибуций, репрессий, кулаки, монахи, беглые эсеры самоорганизовывались в коммуны на землях монастырских угодий и в помещичьих усадьбах. Там они искусно и нагло укрывались от революционных бурь, избегали карающей руки закона. Даже помещики, надеясь вернуть себе имения и взирая с надеждой на Запад, даже они, оседая в своих усадьбах и с лихорадочной поспешностью переманивая к себе родственников, приказчиков, лакеев, вывешивали над въездом в парк: «Сельскохозяйственная коммуна». Регистрировались в местном земотделе. Лжеколхозы появлялись вместе с колхозами, как тени. Эти лжеколхозы тогда же и тотчас же начали подрывать авторитет подлинных коммун. Это и была первая легальная форма нелегальной борьбы с ростками социализма в деревне. И были враги открытые. Они действовали методами разбоя. В ту пору много мятежников пряталось по лесам. Немало было и дезертиров (их звали «зелеными»), всякого рода жуликов, обиженных продразверсткой, контрибуцией. Они находили опору и убежище в лжеколхозах: пахать и сеять коммунары выходили с обрезами, охраняя друг друга. И немало коммунаров постреляли на поле, на тропах лесных. Бандиты нападали на стада, резали скот, жгли стога сена, умолот зерна на токах, угоняли оставленных на подножном корму лошадей, разрушали амбары. Коммунары жили в обстановке осады — коммуну пришлось распустить. Несмотря на неудачу эту, Анныч еще больше убедился в непреложности принципа общей жизни на селе.
Пришел нэп, и крестьянство, разделившее помещичью землю по едокам, заметно осереднячилось и принялось лихорадочно наживаться.
Анныч не расстался с мыслью о колхозе.
Нэп принес деревне большие перемены. После бурных лет гражданской войны все ушли в хозяйство. Кулака называли «культурным хозяином». Заменили продразверстку продналогом. Разрешили аренду, наем батраков. Поощрялось уважение к «культурному хозяину», который и действительно был хозяином, на выставке получал похвальные листы. Поощрение интенсивного ведения хозяйства вселяло в зажиточную часть деревни надежду на водворение капиталистических форм жизни по западноевропейскому образцу. Хвалили Англию, Америку. Даже в глухих деревнях слышали о Форде и распространялись легенды о фантастических карьерах западноевропейских рабочих и крестьян, достигающих благодаря труду и смекалке вершин приобретательства. Многие парторганизации в деревне распались. Коммунисты, работавшие при комбедах и первых сельсоветах сплоченно, распылились по сельским учреждениям или по городам. Из крестьян одни быстро начали опять богатеть, а другие беднеть. В этом процессе Анныч не видел ничего нового. Ну, пойдет дело дальше, середняк будет опять «вымываться» за счет кулака и бедняка. Знакомая история, которой партия должна же будет положить предел. Немногие в деревне в это верили. Большинству казалось, что жизнь возвращается назад с некоторыми поправками, внесенными революцией. Но это было только кажущееся явление. Под покровом хозяйственных забот и деревенской тишины зрели непримиримые силы борьбы. Ростки нового, свежего прибивались наружу. Старые силы настойчиво им противодействовали. Богатый начал водворяться во все сферы деревенской обстановки. Анныч в это время сколотил опять коллектив, и назвал его по-старому: «Искра Ильича». Открытых бандитов теперь не было, но борьба стала изворотливее, хитрее, не менее, чем в открытом бою, жестокой. Вышедший из периода гражданской войны, из-под комбедов, продразверсток, конфискаций, мятежей изворотливым, проницательным и злым, кулак теперь зорко следил за всем на селе, охотно приспособлялся, атакуя активистов советским же оружием: так возникали на селе лжеактивисты, лжеколхозы, лжесоветы, лжеячейки. История расскажет об этом. История расскажет, как подкупали бедняков, проходящих в сельсовет, как зажиточные выбирали негласно своего «начальника по зарплате» — мирского смотрителя за сельсоветом, как обходили избирательный закон, дурачили налоговую комиссию, скрывая от гласности свои доходы и пожитки, промыслы, торговлю, делились семьями, дробились, чтобы избежать «твердого задания» и «индивидуального обложения», переписывали часть имущества на бедных родственников, скрывали отел коров, никогда нельзя было узнать, чей скот на бедняцких дворах. Всего не перечтешь. Декреты, указы, постановления, решения, относящиеся к сельскому быту, налогу, урожаю, — все это уяснялось отчетливо и твердо, обсуждалось по избам, по шинкам, по трактирам, которые заменяли мужикам в ту пору клубы. Кулаки научились оплетать сельсоветы тонкой паутиной козней, в которую попадали даже самые опытные активисты. Жизнь для кулаков была темной, лукавой и отчаянной борьбой.
Анныч, прошедший в период комбедов суровую школу деревенских университетов, сам был потом, когда пришел нэп, удивлен немало, сколько у них еще всего уцелело и как много способов их мимикрии он в свое время не разгадал. Припрятанное от местных властей добро позволило им при нэпе быстро опериться. И внешность кулака теперь стала другой. Вовсе не той, как изображали на плакатах. На плакате показывали кулака в жилетке с цепью, пузатым, сапоги лаковые и бутылкой, волосы стрижены под горшок, борода до пояса. А на самом деле кулак был брит, в солдатской заштопанной гимнастерке, тонок и тих, иногда в лапоточках, в рваном картузишке, стоял смирно на сходках, голосовал за советские декреты, ратовал за культуру, выписывал газеты, селькорствовал. «Нутро не выворачивай» — вот его постоянная присказка в своей среде. За звание «середняк» он боролся до изнеможения, до седьмого поту. Когда-нибудь история доберется до этих шахт быта, и мы удивимся ярости подземных вод, бушевавших в них.
Кочин Н.И.
«Девки»