Предыдущая публикация
МУЗЫКАНТ
Он приходил сюда, в подземный переход метро, каждый день в шесть часов вечера. Старый еврей с огромным мясистым носом, набухшими веками, мешками под глазами, обвисшими щеками. Помятый засаленный фрак, висевший на нем мешком, давно уже несвежая, когда-то белая рубашка, брюки пузырями, огромные, нелепые туфли с загнутыми носами. Какая-то несуразная потертая бабочка под дряблым подбородком. Одышка. Сиплое дыхание старости.
Он останавливался здесь в полутемном переходе, в дурно пахнущем, заброшенном окурками и какими-то бумажками месте. Стелил газету на грязный заплеванный пол. Осторожно и аккуратно расстегивал замки на старом потрескавшемся футляре скрипки. Бережно, как спящего ребенка, доставал скрипку, смычок и укладывал раскрытый футляр на газету. Потом долго гладил дерево скрипки, поцарапанное годами, с облупившимся лаком и затертыми струнами. Гладил ее, ощущая то, что говорят его пальцы, ощупывающие поверхность музыкального инструмента миллиметр за миллиметром, наслаждаясь прикосновениями к той, кто была его лучшей подругой долгие годы жизни. Затем, вращая колки, настраивал струны, прислушиваясь к их звучанию своими огромными ушами с торчащими из них волосами.
Мимо шли или бежали люди. Они торопились по своим каким-то неведомым делам: кто с работы, кто на работу, кто спешил в семью, кто развлекаться. Бесконечный поток людей-муравьишек, бегущих в поисках призрачного счастья. Бесконечный конвейер, бесконечно вращающаяся карусель. И каждый из них о чем-то мечтал. Люди должны о чем-нибудь мечтать, чтобы жить. И они мечтали. То ли о каких-то металлических коробочках, в виде блестящих лимузинов, то ли о бетонных коробках с железными дверями, в виде каких-то домов или квартир. Кто-то хотел встретить ту единственную или того единственного, с кем можно бежать вместе по этому колесу жизни. А кто-то мечтал избавиться от всех забот и хлопот, чтобы предаться каким-то сомнительным увеселениям, позволяющим забыть все трудности. Кто-то мечтал о беспечной, тихой старости на мешках, набитых зелеными бумажками.
Уткнувшись в экраны своих мобильников, они посылали кому-то письма, смотрели новости и кино. И им некогда было поднять голову и посмотреть друг на друга. Они шли или бежали нескончаемым потоком Один поток против другого потока.
Он заканчивал настраивать скрипку. Прижимал ее к своему усталому подбородку и брал первый аккорд. И вдруг... происходило нечто. Пространство полутемного перехода наполнялось звуками. Казалось, что в нем восходило какое-то сияние. Сначала медленно и как будто неуверенно музыка лилась из струн, потревоженных смычком. Словно спящая скрипка просыпалась, томимая обрывками исчезающих снов. Потом его прекрасные пальцы начинали двигаться все быстрее, извлекая из скрипки невероятное звучание. Он играл самозабвенно, все сильнее погружаясь в чарующий мир, наполненный волшебными звуками, в мир, ведомый только ему. Он закрывал глаза, уносясь из этого перехода, улетая в неведомые пространства, где царила только музыка. Вечная музыка. И эта музыка через его душу нисходила из этих невиданных миров и через его пальцы и струны изливалась в пространство этого мира, и отзвуки души Великого Музыканта спускались сюда, пробиваясь сквозь хаос, невежество и опустошение. Сквозь суету и бездушие.
А может, это сам Великий, живший за двести лет до этих людей, вселялся в эти прекрасные руки, чтобы дотянуться до человеческих душ из пропасти веков и разбудить в них то, что когда-то было источником и смыслом жизни. То, что было невозвратно утеряно этими душами. Людей, превратившихся в муравьев.
Люди останавливались, спотыкаясь о какую-то неведомую реальность. Кто-то замедлял свой бег, недоуменно поворачивая голову, кто-то останавливался в поисках источника звуков, кто-то застывал, непонимающе глядя на странного старика. Получался некоторый затор, мешающий движению людей. Одни, споткнувшись о невидимую преграду, бежали дальше, не придав происходящему особого значения. Другие останавливались и оставались.
Музыкант играл, отключившись от реальности, не замечая людей. Он и его скрипка напитывали это пространство жизни чем-то особенным, известным только им двоим. А его лицо! Лицо его с закрытыми глазами светилось! Оно светилось каким-то неземным блаженством, бесконечным счастьем. Светилось лицо человека, испытывающего настоящее, истинное наслаждение.
Что это было? Дуновение свежего ветра в душной пещере. Капли дождя, падающие на задыхающуюся от зноя землю. Северное сияние над ледяной пустыней равнодушия. Музыка обволакивала людей, вливалась в их души, заполняя пустоту сердец. И голос из неведомых миров слышался им звуками скрипки: "Вы – Боги".
Плохо, когда людей унижают. Когда их топчут и делают рабами. Заставляют их опустить головы и не видеть небеса. Закрыть глаза телефонами и заткнуть уши наушниками. Сделать суету их идолом. Но гораздо хуже, когда люди унижают сами себя. Пугаясь головокружительной высоты их истинного величия и боясь тех пространств, которые открываются им с этой высоты.
"Вы – Боги. И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными", – кричала и плакала скрипка. Смеялась и рыдала над человеческим безумием, их пустой и никчемной суетой. Звала их за собой в неведомые дали, к невиданной Мечте.
Полчаса музыки. На большее у него не было сил. Музыка затихала на последнем аккорде, эхом уносясь в обе стороны длинного перехода.
Люди стояли и молчали, пытаясь понять, что же именно произошло в их жизни. Им не хватало струн души, чтобы увидеть и услышать, чтобы осознать и почувствовать. Редкие хлопки ладоней в знак благодарности, брошенные в футляр медяки – это все на что они были способны. Потом толпа медленно рассасывалась, и людской поток восстанавливал свое движение.
Усталые мышцы и возраст давали о себе знать. Он сдувался, как проколотый мяч. Выплеснув свою душу на проходящих мимо людей, всю, до последней капли, он собирал из футляра брошенную людьми мелочь, пряча ее в засаленный карман фрака. Бережно укладывал, как усталого младенца, скрипку в футляр, и, сгорбившись под гнетом времени, уходил неведомо куда.
Люди расходились по своим делам, даже не зная о том, что их души посетило нечто странное, не призванное рекламой и ярмарочными зазывалами. Не зная о том, что все те, кто коснулся этого чуда, уже никогда не будут прежними. Не зная, уходили и убегали на неугомонный конвейер мелькающей, суетной жизни огромного города.
Завтра, в это же время, он придет снова. И снова его душа выплеснет на людей то, что они когда-то потеряли, то, что является подлинным Счастьем, неподвластным времени и смерти.
Николай Иванов-Горшков
Следующая публикация
Нет комментариев