Предыдущая публикация
30 октября 1936 года писатель Николай Островский, автор книги "Как закалялась сталь", дал интервью корреспонденту английской газеты.
Николай Островский давал интервью московскому корреспонденту английской либеральной газеты «Ньюс кроникл» С. Родману лёжа больным. О тяжести болезни сейчас можно судить только потому, что уже через два месяца остановилось его сердце. Николай Островский умер 22 декабря 1936 года. Это было последним публичным высказыванием писателя.
Интервью нужно обязательно прочитать, не забывая о том, что в нём каждое слово, слово смертельно больного, но несгибаемого, не сломленного человека, беспредельно верующего в своё дело:
Н. ОСТРОВСКИЙ: НЕ СДАДИМСЯ!
В канун юбилея мы воспроизводим интервью, данное московскому корреспонденту английской либеральной газеты «Ньюс кроникл» С. Родману за два месяца до смерти Николая Островского: его сердце остановилось 22 декабря 1936 года. Это последнее публичное высказывание писателя, до сих пор остающееся малоизвестным. Послушайте, как звучит и резонирует каждое слово смертельно больного и несгибаемого человека:
Корреспондент. — Я хотел встретиться с вами еще в Москве, по возвращении из Лондона, но не застал вас там: вы уже уехали в Сочи.
Островский. — Да, я уехал пятнадцатого мая.
К. — Скажите, где вы работаете летом?
О. — Я работаю здесь, на этом балконе, или на веранде, где больше тени и прохладнее.
К. — Вы знаете, за последнее время вас очень много читают за границей.
О. — Да, книга переводится на французский, голландский и английский языки. Уманский, который ведает переводами произведений советских авторов на иностранные языки, подписал уже договор с одним из английских издательств, но не знаю, с каким.
К. — Возможно, что это «Голланс» или «Юнвин».
О. — В английском издании книга будет сокращена на пятьдесят три страницы, но это не из политических, а только из коммерческих соображений. Три месяца назад перевод был готов, так что скоро книга, вероятно, выйдет в свет. Книга издана на чешском языке и на японском. Готовится к изданию в Канаде. В Нью-Йорке печатается в ежедневной газете «Новый мир» на русском языке. Намечается еврейское издание книги в Америке.
К. — Коммунистическим издательством?
О. — Нет, в этом году СССР посетил один американский издатель, который приобрел для себя много произведений советских авторов и, между прочим, «Как закалялась сталь», в которой его внимание особенно привлекли сцены погрома — в четвертой главе первой книги. Он считает, что она будет интересна для евреев.
К. — Я только недавно начал читать «Как закалялась сталь» и прочел совсем мало: мне трудно читать по-русски. Очень немного из советской литературы переведено на английский язык.
О. — Да. Только «Тихий Дон», частично «Поднятая целина»...
К. — И еще есть антология. Но вы следите за советской литературой и знаете, что за последнее время советская литература дала мало хороших произведений.
О. — Вы думаете, что мало? Для меня было большой неожиданностью издание «Как закалялась сталь» в Японии: ведь там такая суровая жандармская цензура.
К. — Но цензура эта строга только к политически опасным вещам. В Японии очень большая интеллигенция.
О. — А «Как закалялась сталь», по-вашему, не опасна?
К. — Я прочел совсем немного, не могу судить. Но я знаю, что сейчас за границей большой интерес к вашей личности. Ведь в романе ваша личность играет большую роль.
О. — Раньше я решительно протестовал против того, что эта вещь автобиографична, но теперь это бесполезно. В книге дана правда без всяких отклонений. Ведь ее писал не писатель. Я до этого не написал ни одной строки. Я не только не был писателем, я не имел никакого отношения к литературе или газетной работе. Книгу писал кочегар, ставший руководящим комсомольским работником. Руководило одно — не сказать неправды. Рассказывая в этой книге о своей жизни, я ведь не думал публиковать книгу. Я писал ее для истории молодежных организаций (Истомол), о гражданской войне, о создании рабочих организаций, о возникновении комсомола на Украине. А товарищи нашли, что книга эта представляет и художественную ценность.
Если рассматривать «Как закалялась сталь» как роман, то там много недостатков, недопустимых с профессиональной, литературной точки зрения (ряд эпизодических персонажей, которые исчезают после одного-двух появлений). Но эти люди встречались в жизни, поэтому они есть в книге. Если бы книга писалась сейчас, то она, может быть, была бы лучше, глаже, но в то же время она потеряла бы свое значение и обаяние. Книга дает то, что было, а не то, что могло быть. В ней суровое отношение к правде. И в этом книга неповторима. Она не создание фантазии и писалась не как художественное произведение. Сейчас я пишу как писатель и создаю образы людей, которых не встречал в жизни, описываю события, в которых не участвовал.
К. — Я читал эпизод — возвращение Павла к матери — и думал, что Роллан посвятил бы этому целую главу, а у вас очень скупо. Но читается с большим интересом, хотя я читаю очень критически. Тут как бы видишь возникновение писателя. Интересно, каков будет роман «Рожденные бурей».
О. — Вторая моя книга отличается от первой и по стилю, и по построению сюжета. Может быть, книга будет интересна фабулой, романтической подкладкой, будет увлекательна, но навряд ли будет иметь такое значение, как «Как закалялась сталь», она в полной мере — создание фантазии: ни герои, ни поступки их не идентичны фактам. Я пользуюсь правом художника, — не искажая исторических событий, дать их в своем преломлении.
К. — Каков сейчас тираж «Как закалялась сталь»?
О. — Тираж ее сейчас достигает 1 500 000, и до конца года будет еще несколько изданий, всего будет 1 750 000 — 2000000 экземпляров. В два-три года книга выдержала пятьдесят два издания. В одном 1936 году она издана тридцать шесть раз. Даже для наших темпов это грандиозно. Она нашла пути к сердцам читателей, особенно к молодежи, потому что, помимо своих художественных достоинств, без которых она не волновала бы, она сурово-правдива. Книга нашла людей, о которых в ней рассказано: они пишут мне, и ни один не сказал, что я как-то исказил события или характеры.
Все события и участники их даны без прикрас, со всеми плюсами и минусами, со всеми страданиями и радостями.
К. — Искренно говоря, на меня сильнее всего действует ваша преданность идее коммунизма. Человек поставлен жизнью в такое положение, что не может быть активным на фабрике, заводе, и он находит иной способ работать. Чувствуешь большое уважение к такому человеку, поэтому у меня явилось желание увидеть вас.
Вы не только большой художник, вы своей жизнью возбуждаете в людях стремление работать, быть полезным обществу, делать, как вы. Ваш лозунг «не сдадимся» увлекает за вами многих и многих. Был ли у вас Роллан?
О. — Меня не было в Москве во время его пребывания там, но в следующий его приезд в СССР я надеюсь встретиться с ним.
К. — Когда-то будет написан роман о вас, я в этом убежден. Пока еще это время не наступило. Но вас уже знают за границей. Вы, несомненно, завяжете связь с большими писателями Запада. У вас был Андре Жид. Скоро Островский будет известен во всем мире так же, как в своей стране. Буржуазия ценит мужество в людях. Ваше мужество вдохновляется большевистским духом. Буржуазия будет вынуждена узнать, что такое большевистское мужество и как его воспитывает партия. Из книги узнают человека, которого любит вся страна, которого уважает и бережет правительство.
О. — Товарищ (не обижайтесь, что я называю вас таким словом, это одно из прекраснейших слов, созданных революцией, по тому содержанию, которое в него вкладывается), я хочу спросить вас о ваших убеждениях.
Вы — представитель буржуазной газеты, а ваши личные убеждения? Если вы — мужественный человек, вы должны сказать мне правду.
К. — За пять лет жизни в Москве я приобрел много друзей-коммунистов, которые относятся ко мне с полным доверием. Меня знают в НКИД как дружественного журналиста... <нрзб>. «Ньюс кроникл» — либеральная газета. Мне приходилось не раз бросать работу в газетах, которые начинали вульгарно относиться к СССР. Я приехал сюда работать, так как мне хотелось жить в СССР и изучить его. Для меня несомненно, что коммунизм — следующий этап цивилизации.
О. — Безусловно! Но сейчас в капиталистических странах журналисты вынуждены прибегать ко лжи. Больше того, целые политические партии лгут в своей работе. Правды они говорить не могут, так как массы отойдут от них, и они должны маневрировать между двух групп — правящей группой и трудящимися массами. Наша партия состоит на восемьдесят процентов из пролетариев. Они честны своим трудом, и только они имеют право быть хозяевами страны. Нас обвиняют в разрушении творений искусства, но вы видите всю подлость этой клеветы. Нигде искусство так не охраняется, как у нас. А читают ли где-нибудь Шекспира так, как у нас? И это рабочие, которых считают варварами. А вопросы гуманизма! Говорят, что мы забыли это слово. Подлая ложь. Наоборот, гуманизм по отношению к врагам был причиной многих ошибок. Наша мечта — возрождение человечества.
К. — Да. В Сочи хорошо видишь заботу правительства о здоровье и отдыхе трудящихся.
О. — Это только начало. Ведь колесо в начале вращения не дает 1500 оборотов, это приходит постепенно. А помните «Россию во мгле» Уэллса? Он считал, что в Кремле сидят мечтатели и романтики и сочиняют сказки. Странный он человек — при огромном уме и таланте в нем все-таки такая ограниченность. Он пишет фантастические вещи и видит (правда, искаженно видит) на 1500 лет вперед, но не хочет видеть того, что творится сегодня у нас. Бернард Шоу — огромная личность, с необыкновенно острым умом, и его у нас прекрасно знают, и не только в городах, но и в селах.
К. — И Уэллс и Шоу — отсталые люди по сравнению с Ролланом, А.Жидом, Барбюсом. Вот это настоящие люди.
О. — Но Бернард Шоу выше Уэллса. Мы ему прощаем, что он не двигается вперед. Это ведь не так просто в семьдесят восемь лет.
К. — Шоу нельзя верить. Из-за хорошей поговорки он готов изменить политическим убеждениям. Вы знаете, что английские газеты рассматривали процесс троцкистов как инсценировку, и только «Ньюс кроникл» была исключением. Я добился, чтобы видный юрист и общественный деятель Притт дал в «Ньюс кроникл» статью о процессе. Это стоило газете двадцать пять фунтов, но это было авторитетно. Когда в «Ньюс кроникл» была помещена статья о стахановском движении, то редакция стала получать много писем, в которых были высказаны опасения, что при стахановских темпах добычи угля в СССР Англия не сможет конкурировать с ним в экспорте угля. Письмо это я показал в НКИД Уманскому, потом Орджоникидзе, и на следующий день я ехал в Донбасс, откуда и давал корреспонденции.
Во время процесса Пикель одним примером характеризовал Зиновьева. Зиновьев написал книгу и в ней привел цитату, которую он считал принадлежащей Ленину. Пикель установил, что эта цитата из произведений Сталина. На следующий же день цитата была раскритикована. Вот такую искренность можно найти и у Бернарда Шоу. Ему уже не верят. А Роллан — это вершина цивилизации и гуманизма, как Жид и Барбюс. У англичан нет таких людей, кроме Томаса Манна. В Америке есть Драйзер, но на него не вполне можно положиться. Ведь выступил же он в 1935 году в защиту антисемитизма. Сейчас в Америке рост фашизма и антисемитизма. Самая светлая личность в мире — это Роллан.
О. — Да, и он привлекает к себе все чистые сердца. У него огромное сердце.
К. — Теперь самое острое оружие в разговоре с интеллигентами на Западе о коммунизме — это слова Роллана, Жида, Барбюса.
Человечество понимает, что у вас дело идет хорошо. СССР посетил недавно один литовец, профессор, турист. Он не был здесь двадцать лет. В беседе со мной он сказал, что они думали, что без частной собственности у большевиков не может дело пойти: стимула нет. Но, оказывается, дело идет. Он видит: идут поезда, работают гостиницы и так далее. Больше — он видит огромные стройки. Он видит громадную работу по поднятию культурного уровня населения. И вот, настроенный против при приезде, он уезжает убежденный, что коммунизм — большая сила. Он профессор философии, религиозен и очень недоволен, что в СССР царит атеизм. Он говорит, что коммунисты, которые работают по принципам христианства, невольно, но обязательно станут христианами.
О. — Это парадокс. Великий ученый Павлов был очень долго религиозен. Но понятно, что у него это шло от воспоминаний детства и еще от некоторого фрондерства. Хочу — и иду в церковь, и никто запретить мне не может. Мы — коммунисты-материалисты и понимаем, как страшна машина угнетения человечества. Она уже отработала. Когда-то капитализм имел цивилизаторскую роль, созидательную. Хоть и на основе эксплуатации, но он создавал огромные ценности. Этого не будешь отрицать. Но то, что делается сейчас: выбрасываются в море бочки масла, тысячи тонн кофе...
К. — Известно ведь, что Рузвельт платил фермерам, чтобы они уничтожали свои посевы.
О. — Разве это не признак распада, гниения капитализма? Англия, огромная культурная страна в прошлом, сейчас не продолжает культурного роста. Там только старые ценности, сложенные в ящики, заплесневелые, и ничего нового. Наступил паралич, нужна новая свежая кровь, чтобы снова развиваться и творить. А новой крови они не могут взять, так как она только в коммунизме. Коммунизм — возрождение всего мира. А это для правящих классов звучит страшно. Политикой Англии руководят люди, место которых в доме умалишенных. Если страшен один сумасшедший с револьвером, то что же сказать о таких, которые могут бросить в бойню сорок пять миллионов человек, всю нацию и залить кровью весь мир? Как до сих пор не стало ясным за границей, что СССР не ставит своей целью все истребить?
К. — Нет, теперь уже начали это понимать.
О. — Да? В истории останутся имена одиночек-властителей, ужасных и жутких: Гитлера, Муссолини. Но самое отвратительное чудовище — это буржуазная печать. Каково положение журналиста: или лги и получай деньги, или будешь вышвырнут вон? У кого честное сердце, тот откажется, а большинство пойдет на это.
Трудно удержать там честное имя. А ведь страшно жить так. Журналисты лгут сознательно. Они всегда знают правду, но продают ее. Это профессия проститутки. Фашисты видят отлично, где хорошо, но они будут уничтожать это хорошее из ненависти. И вот рабочие массы читают газеты, многие верят им. Это страшнее всего.
Мы уважаем честную открытую борьбу с оружием в руках. Я сам дрался и убивал и, будучи впереди цепи, вел на это других. Но не помню случая, чтобы мы уничтожали сдавшегося, безоружного врага. Это был уже не враг. Откуда осталась у бойцов теплота к этим людям, которых десять минут назад они без пощады рубили? Я сам отдавал последнюю махорку. Были отдельные, единичные выступления махновцев, недавно попавших в отряд, но мы их перевоспитывали и боролись с ними.
Я, если бы чувствовал неправоту дела, которое я выполняю, мне кажется, я не мог бы никогда улыбаться. Вы знаете, не надо было агитаторов, чтобы сделать пленных своими товарищами. Лучше агитатора — бойцы с их теплым отношением, которое разоблачало ложь офицеров. Пленный солдат, познанский крестьянин, чувствовал полное спокойствие за свою жизнь и быстро становился нашим. И совершенно другое отношение к пленным красноармейцам со стороны польских офицеров. Как они издевались: выкалывали глаза, истязали, уничтожали попавших в плен бойцов, эти носители культуры! А ведь говорили на Западе, что Польша — страж культуры?! Я сам видел все издевательства польских офицеров. Я могу смело говорить о них, я испытал их: вот откуда и пламя ненависти к фашистам.
Я знаю, что такое гнет капиталистической эксплуатации. Я работал с одиннадцати лет, и работал по тринадцать-пятнадцать часов в сутки. Но меня били. Били не за плохую работу, я работал честно, а за то, что не даю столько, сколько хозяину хотелось взять от меня. Таково отношение эксплуататоров к трудящимся во всем мире. И эти люди говорят о гуманности! А дома они слушают Вагнера и Бетховена, и призраки замученных ими людей не смущают их покоя. Их благополучие построено на нечеловеческом отношении к рабочим, которых они презирают за некультурность.
Следующая публикация
Нет комментариев