Предыдущая публикация
ИСТОРИЯ ИНАКОМЫСЛИЯ В СССР
Людмила Алексеева
40 ДВИЖЕНИЕ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА
После смерти Сталина освободили и врачей и Писарева, а диагноз о его невменяемости был признан неверным.
После трех лет усилий, в 1956 г., Писарев добился назначения специальной комиссии ЦК партии, которая обследовала Институт судебной медицины им. Сербского, где, по утверждению Писарева, неоднократно ставились диагнозы, обрекавшие психически здоровых людей на бессрочную изоляцию в спецпсихбольницах-тюрьмах. Комиссия ЦК подтвердила обвинения Писарева, и сотни здоровых людей были выпущены из психиатрических больниц, а виновники их диагнозов отстранены от дел. В частности, не у дел оказался Д. Лунц - ведущий психиатр Института им. Сербского. Этот Институт, как и спецпсихбольницы, находился не в ведении органов здравоохранения, а в ведении следственных органов, что способствовало злоупотреблениям. Комиссия рекомендовала изменить систему подчинения Института им. Сербского и спецпсихбольниц. Однако материалы комиссии ни в одной инстанции рассмотрены не были, через два года их сдали в архив. Участники комиссии под разными предлогами были удалены из аппарата ЦК, отстраненные комиссией врачи и администраторы вернулись на свои места, а к прежним психиатрическим тюрьмам прибавились новые. [146]
О психиатрических преследованиях постоянно писала ХТС, [147] этой проблемой занимались и Инициативная группа, [148] и Комитет прав человека. [149] Существенный вклад был сделан Владимиром Буковским. Он сам дважды испытал ужасы психиатрического заключения (в 1963 и в 1965 гг.), пробыв в психбольницах в общей сложности около 3 лет. [150] Буковский сумел раздобыть медицинскую документацию на шестерых узников психбольниц: свою собственную «историю болезни», П. Григоренко, Н. Горбаневской и других инакомыслящих. В 1971 г. он передал эти документы международному съезду психиатров, который должен был собраться в Мехико. Буковский просил участников съезда изучить эти документы и сделать заключение, обосновано ли помещение в психбольницы на изложенных там основаниях. Но руководство съезда не сочло возможным заняться этим - ученые свободного мира не захотели «вмешиваться в политику». Буковский был арестован [151] и получил 7 лет лагеря и 5 лет ссылки за «антисоветскую агитацию». Этот суд пришелся на январь 1972 г. и стал провозвестником генерального наступления на правозащитное движение. [152]
Основной удар пришелся по «Хронике текущих событий». Арест ее создательницы - Натальи Горбаневской (24 декабря 1969 г.) [153] не остановил издания - 11-й выпуск вышел через неделю после ее ареста. На последней странице редакция поместила объявление:
«Год прав человека в Советском Союзе продолжается».
«Хроника» будет выходить и в 1970 г." [154]
Последующие выпуски выходили регулярно, как и прежде - раз в два месяца и не отличались от предшествующих ни стилем, ни содержанием, ни объемом, только на некоторое время прервалась связь с частью информаторов. Было очевидно, что редакция «Хроники» и круг сборщиков информации неизвестны КГБ, они продолжали работу. Редактором «Хроники» стал Анатолий Якобсон. Выходом в свет 23-го выпуска в январе 1972 г. был начат пятый год ее издания.
До правозащитников дошли слухи, что в декабре 1971 г. ЦК КПСС принял специальное постановление прекратить «Хронику» и вообще самиздат - его распространение внутри страны и утечку на Запад.
14 января в Москве было проведено 8 обысков, в том числе у Петра Якира и его дочери Ирины Якир. Обыски проводились по разным делам, но превалировало среди них дело № 24. Одновременно по этому же делу были обыски в Вильнюсе, в Ленинграде, в Новосибирске, в Умани, в Киеве. [155] Киевлянин Леонид Плющ был арестован по делу № 24. [156] По этому же делу были арестованы Вацлав Севрук в Вильнюсе и Юрий Мельник в Ленинграде. До конца января и весь февраль в городах, затронутых обысками и арестами, шли массовые допросы. Допрашивали не только тех, у кого были обыски, но и их родственников, знакомых и сослуживцев. Только в Вильнюсе допросили более ста человек. [157]
Из допросов стало ясно, что все аресты и обыски - по поводу самиздата. Вызванных по делу № 24 расспрашивали в основном о том, что им известно об изготовлении и распространении «Хроники текущих событий». Последующие события подтвердили, что дело № 24 - это дело о «Хронике». 6 мая в Москве было еще 15 обысков по этому делу, один из них повторный - у Петра Якира.
12 июня 1972 г. он был арестован. В 26-м выпуске «Хроники», вышедшем 5 июля, сообщение об аресте Якира стоит первым. [158]
Сын расстрелянного командарма Ионы Якира, он пробыл в сталинских лагерях и тюрьмах 17 лет - с 14-летнего возраста. [159] Петр Якир вел активную борьбу против ресталинизации и был широко известен не только внутри страны, но и на Западе. В день его ареста иностранным корреспондентам в Москве было официально сообщено, что Якир обвиняется по ст. 70 УК РСФСР.
До сентября по самиздатским делам, связанным с Москвой, были арестованы Александр Рыбаков в Новосибирске (у него нашли стеклограф), [160] Георгий Давыдов и Валентин Петров в Ленинграде (у них нашли мимеограф), [161] В. Шаклеин, А. Болонкин и В. Балакирев в Москве (у них тоже нашли самодельное множительное устройство), [162] а также П. Старчик, которого арестовали за листовки, но на обыске изъяли 41 экземпляр «Хроники текущих событий». [163] В. Попов был арестован по делу находившегося с 1971 г. в тюрьме Кронида Любарского, астронома из подмосковного научного городка Черноголовки, которому инкриминировали распространение самиздата, в том числе «Хроники». [164] Был арестован москвич Юрий Шиханович, тоже связанный с «Хроникой», [165] Роальд Мухамедъяров - за самиздат, [166] и активный участник Инициативной группы по защите прав человека в СССР Виктор Красин - по делу № 24. [167]
Несмотря на все это 15 октября 1972 г. вышел (правда, с полуторамесячным опозданием) 27-й выпуск «Хроники текущих событий». В нем содержалась информация об арестах, обысках и допросах по делу № 24 и другим самиздатским делам, а также о событиях в Литве, о преследованиях крымских татар, публиковались вести из политических тюрем, лагерей и из психбольниц, дополнительные данные о «самолетном процессе» 1970 г. в Ленинграде, новости самиздата и другие сообщения.
IV. КРИЗИС (1973 - 1974 гг.)
4 ноября дочери Петра Якира разрешили свидание с отцом в Лефортовской тюрьме. Свидание происходило в присутствии двух следователей. Якир сказал, что он изменил свое отношение к демократическому движению и к своей деятельности в нем. По его словам, предъявленные ему на следствии материалы убедили его в тенденциозном характере и объективной вредности «Хроники текущих событий». Он пояснил, что каждый следующий выпуск «Хроники» будет удлинять ему и Красину сроки заключения и просил прекратить выпуск «Хроники». В подкрепление этой просьбы он добавил, что с выходом каждого выпуска будут производиться новые аресты, причем арестовывать будут не обязательно тех, кто непосредственно принимал участие в работе над новым выпуском. Стало очевидно активное сотрудничество Якира со следствием. [168]
Через девять дней после этого свидания произошел еще один обыск на квартире Якиров, и был изъят только вышедший 27-й выпуск «Хроники». 3 января 1973 г. арестовали Ирину Белогородскую. Следователь, ведущий дело, заявил ее мужу, что арест этот вызван выходом 27-го выпуска «Хроники», хотя КГБ известно, что Белогородская, прежде связанная с «Хроникой», не принимала участия в издании этого выпуска. Таким образом, сотрудники госбезопасности выполнили свое обещание, данное устами Петра Якира. [169]
Редакторы «Хроники» были поставлены тем самым перед необходимостью решать не только за себя, и в этой тяжелой нравственной ситуации медлили с публикацией следующего выпуска.
Между тем продолжались допросы - теперь уже не только по делу Якира, но и по делу Красина, который тоже стал давать показания. Допросы дополнялись многочисленными очными ставками с ними - их устраивали тем, кто отказывался подтверждать свидетельства Якира и Красина. [170]
Ни Якир, ни Красин не входили в редакцию «Хроники», но они были активными поставщиками информации для нее. Оба они были известны правозащитными выступлениями в самиздате. Вследствие впечатляющей биографии Якира его деятельности уделялось особенно большое внимание в передачах зарубежных радиостанций на Советский Союз, и люди, к «Хронике» отношения не имевшие, но стремившиеся получить ее выпуски для чтения и распространения, а также хотевшие сообщить редакции известную им информацию, искали способов познакомиться с Якиром, полагая, что он знает путь к «Хронике», - и доверялись ему. Это особенно относится к людям не из Москвы, а из других городов и из нерусских республик. Поэтому Якир и Красин знали главным образом, так сказать, второй эшелон корреспондентов «Хроники», которые непосредственных контактов с ее редакцией не имели. О тех, кто имел самостоятельные связи с редакцией, Якир и Красин могли лишь догадываться или располагали отрывочными, случайными сведениями. Поэтому, несмотря на обилие сведений о «Хронике», полученных следствием от Якира и Красина, (они дали показания более чем на 200 человек), [171] многие участники издания «Хроники» остались следствию неизвестными или стала известна лишь не подтвержденная фактами их причастность к «Хронике». Следствие добивалось показаний от людей, названных Якиром и Красиным. Это было важно по психологическим соображениям: показания на следствии подрывают самоуважение, лишают доверия окружающих. Следователи стремились поставить в такое положение как можно больше людей.
Случаи сотрудничества со следствием очень редки среди диссидентов, но все же бывали. Людей, склоненных к такому сотрудничеству, или освобождали от наказания или они получали весьма смягченное наказание.
Как правило, это исключает возвращение к прежней деятельности: они или сами отстранялись от нее или вынуждены были от нее отказаться из-за невозможности ни старых, ни новых деловых контактов: ведь, согласно пословице, дурная слава бежит…
Следователи еще и потому добиваются от диссидентов показаний на себя и на других и осуждения прежней деятельности, что каждый такой факт снижает нравственную привлекательность диссидентского движения, особенно для тех людей, которые знают о нем понаслышке, скажем, из передач зарубежных радиостанций. В этом смысле дело Якира и Красина было беспрецедентным, так как среди ведущих правозащитников ни до ни после не было случаев столь нестойкого поведения.
От всех названных Якиром и Красиным людей добивались показаний не только запугиванием и уверениями, что про них и так все известно, и признание облегчит их положение, но и апеллируя к нравственному чувству: «вот вы на воле (пока, пока), а отказываетесь подтвердить показания арестованного и тем утяжеляете его участь». Это обычный следовательский прием, но Якир и Красин были подключены к усилиям следователей, и на очных ставках повторяли этот довод, упрекали упорствующих в эгоизме, утверждая, что сокрытием своего участия в «Хронике» они перекладывают всю тяжесть ответственности за ее издание на них двоих. Под таким моральным прессом дочь Якира Ирина стала давать показания - лишь на саму себя, больше ни на кого, и взяла на себя ответственность за «Хронику». Она заявила на допросах, что это она редактировала все выпуски «Хроники» начиная с 12-го, т.е. с момента ареста Горбаневской, и до последнего 27-го. [172]
Чтобы вынудить показания у других, применили экстраординарный прием: из Лефортовской тюрьмы были доставлены от Якира и Красина письма. Письмо Якира А.Д. Сахарову принес на дом офицер КГБ. Засвидетельствовав Сахарову свое глубокое уважение, Якир призывал его прекратить всякие выступления, поскольку, как считал теперь Якир, они вредны людям и используются антисоветской пропагандой. Красин передал письмо «друзьям на воле» через следователя. Он писал, что в последнее время «демократическое движение» приобрело опасное для государственной власти направление, и государство вынуждено и вправе защищаться. Наступление властей на движение привело к его разгрому, и нужно думать о спасении людей. Но прекращение оппозиционной деятельности недостаточно для спасения от репрессий. Властям необходимы гарантии, что такая деятельность не будет возобновлена, и эти гарантии могут быть обеспечены лишь содействием следствию. Красин призывал оставшихся на воле преодолеть психологический барьер и давать откровенные показания не только о своих действиях, но и о действиях других лиц. [173]
Эти письма тоже не принесли ощутимого результата. На сотнях допросов по делу Якира и Красина лишь несколько человек подтвердили их показания, касавшиеся «Хроники текущих событий», но малодушие этих людей тоже усугубляло тяжелое настроение от арестов друзей и сознание личной опасности, которое испытывали оставшиеся на свободе сотрудники ХТС.
В июле 1973 г. состоялись новые аресты по делу № 24; Габриэля Суперфина в Москве, Виктора Некипелова во Владимирской области и Сергея Пирогова в Архангельске. [174]
В августе судили Якира и Красина. Оба подсудимых признали свою вину и выразили раскаяние по поводу содеянного. Оба признали свой умысел в подрыве советского строя и «клеветнический характер» своих прежних правозащитных выступлений, в том числе в составе Инициативной группы, и «клеветнический, подрывной» характер «Хроники». Особое внимание было уделено проблеме психиатрических репрессий: среди свидетелей находился ведущий советский психиатр академик Снежневский, который заявил, что в советских психбольницах никогда не было и нет здоровых людей. Якир назвал заявления правозащитников об использовании психиатрии в политических целях клеветническими.
1 сентября суд вынес решение: по 3 года лагеря и 3 года ссылки. 5 сентября в Доме журналиста в присутствии иностранных корреспондентов состоялась пресс-конференция с участием Якира и Красина, которая в тот же день в отрывках транслировалась по телевидению. Они подтвердили заявления, сделанные на суде. [175]
28 сентября Верховный суд снизил обоим сроки заключения до отбытых, и оставил фактически лишь ссылку. Местом ссылки были определены большие города недалеко от Москвы (для Красина - Калинин, для Якира - Рязань). [176]
Четыре оставшихся к этому времени на свободе члена Инициативной группы (Татьяна Великанова, Григорий Подъяпольский, Сергей Ковалев и Татьяна Ходорович) выступили с заявлением, что Группа не разделяет позиции Якира и Красина, не признает свои документы клеветническими и отрицает их не только подрывной, но и вообще политический характер. Члены Группы повторили утверждение, что в Советском Союзе имеют место психиатрические расправы с неугодными власти людьми. Относительно суда над Якиром и Красиным и их пресс-конференции Группа писала:
«Мы протестуем против таких методов воздействия, которые ломают человеческую личность, вынуждают оговаривать свои деяния, деяния своих товарищей, самих себя».
Это заявление было единственным заявлением Группы с января 1972 г. и до января 1974 г. [177]
Чувство морального поражения, вызванное беспрецедентным «показательным» судом усугублялось разнузданной кампанией советской прессы против Сахарова и тем, что в этой кампании приняли участие коллеги Сахарова по науке (письмо 40 академиков), среди которых были и его личные друзья. [178]
Крайним проявлением общего тяжелого настроения московских правозащитников в то время стало самоубийство Ильи Габая (20 октября 1973 г.).
Габай, близкий друг Якира, отец двух детей, школьный учитель и поэт, был одним из наиболее активных и уважаемых участников правозащитного движения. Как писала о нем впоследствии «Хроника, он был наделен высокой чувствительностью к чужой боли и беспощадным сознанием собственной ответственности. С представлением о нем никак не вязались такие объяснения его отчаянного поступка как пришедшиеся на его долю тюрьма, допросы, вынужденная бездеятельность талантливого человека… [179]
С конца 1972 г., примерно тогда же, когда приостановился выход «Хроники текущих событий», замолк и Комитет прав человека. В сентябре 1972 г. вышел из Комитета Валерий Чалидзе. В ноябре он получил разрешение на выезд в США для чтения лекций и почти сразу же был лишен гражданства (это был первый прецедент избавления от неугодного гражданина таким способом). [180] В декабре вышел из Комитета Андрей Твердохлебов. [181] В Комитет был кооптирован Григорий Подъяпольский. [182] В этом составе Комитет заслушал в январе 1973 г. доклад И. Шафаревича о религиозном законодательстве в СССР. К октябрю 1973 г. Комитет выпустил еще три документа, и на этом практически прекратил свою деятельность. [183]
Единственной формой открытых выступлений, как и в самом начале движения, опять стали индивидуальные и коллективные письма (но они были редки и с очень небольшим числом подписей).
В 1973-1974 гг. о правозащитном движении говорили в прошедшем времени не только его враги, но и доброжелатели - оно почти не проявлялось вовне. Но есть такая примета: кого ошибочно похоронили, тому предстоит долгая жизнь.
V. ПРЕОДОЛЕНИЕ (1974-1975 гг.)
Наступление, предпринятое на правозащитное движение в 1972-1973 гг., имело целью разрушение механизма неподконтрольного распространения идей и информации. Видимую часть этого механизма удалось разрушить почти полностью: было устранено большинство ведущих деятелей правозащитного движения 4, была прервана работа правозащитных ассоциаций, прекратилась «Хроника текущих событий».
Перемещение большей части правозащитников в места заключения сказалось на атмосфере в политических лагерях. Правозащитники и там требовали соблюдения законности, протестовали против самодурства начальства и жестокости. Наравне с ними стали выступать и участники национальных движений, и другие политзаключенные. Создалось парадоксальное положение: в годы. когда на воле правозащитное движение переживало кризис, в политлагерях оно, напротив, бурно усилилось. Оттуда в разные инстанции шел поток жалоб на жилищные условия, на медицинское обслуживание, на грубость и самоуправство начальства и т.д. Эти жалобы попадали не только в инстанции, куда были адресованы, но и в самиздат, а оттуда - на Запад. Зарубежное радио, по свидетельству Буковского, отбывавшего тогда срок, слушали и надзиратели и их начальники. Они знали - стало известно на Западе о безобразиям в их лагере - жди обследования «сверху», будут неприятности. Иной раз заключенные именно от надзирателей или от обслуги тюрьмы узнавали об очередной радиопередаче об их собственном положении. [184] Это придавало им силы. Обычными стали прежде чрезвычайно редкие выступления политзаключенных не только на лагерные, но и на общеполитические темы. Отмечу посвященные национальным проблемам в Советском Союзе - такие заявления подчеркнуто совместно делали активисты разных национальных движений и русские. [185] В 1975 г. в мордовских лагерях был разработан Статус политзаключенного. Он включал следующие требования:
Перемещение большей части правозащитников в места заключения сказалось на атмосфере в политических лагерях. Правозащитники и там требовали соблюдения законности, протестовали против самодурства начальства и жестокости. Наравне с ними стали выступать и участники национальных движений, и другие политзаключенные. Создалось парадоксальное положение: в годы. когда на воле правозащитное движение переживало кризис, в политлагерях оно, напротив, бурно усилилось. Оттуда в разные инстанции шел поток жалоб на жилищные условия, на медицинское обслуживание, на грубость и самоуправство начальства и т.д. Эти жалобы попадали не только в инстанции, куда были адресованы, но и в самиздат, а оттуда - на Запад. Зарубежное радио, по свидетельству Буковского, отбывавшего тогда срок, слушали и надзиратели и их начальники. Они знали - стало известно на Западе о безобразиям в их лагере - жди обследования «сверху», будут неприятности. Иной раз заключенные именно от надзирателей или от обслуги тюрьмы узнавали об очередной радиопередаче об их собственном положении. [184] Это придавало им силы. Обычными стали прежде чрезвычайно редкие выступления политзаключенных не только на лагерные, но и на общеполитические темы. Отмечу посвященные национальным проблемам в Советском Союзе - такие заявления подчеркнуто совместно делали активисты разных национальных движений и русские. [185] В 1975 г. в мордовских лагерях был разработан Статус политзаключенного. Он включал следующие требования:
– отделение политзаключенных от военных преступников и от уголовников;
– отмена принудительного труда, обязательной нормы выработки;
– отмена ограничений в переписке, в том числе с заграницей;
– улучшение медицинского обслуживания;
– обеспечение возможности творческой работы политзэкам - литераторам, художникам, ученым;
– разрешение говорить на родном языке в лагере и на свиданиях с родными и т.д. [186]
С 1969 г. в политлагерях ежегодными стали голодовки 10 декабря - в День прав человека. С каждым годом в них принимало участие все больше политзаключенных разных убеждений. [187] Затем стали отмечать и 5 сентября - как День памяти жертв красного террора: 5 сентября 1918 г. был подписан декрет о красном терроре, по которому, в частности, были устроены лагеря, где впоследствии погибли миллионы людей. [188] В лагерях в этот день зажигают свечи в их память.
В 1974 г. по инициативе политзаключенных мордовских и пермских лагерей 30 октября был объявлен Днем советского политзаключенного. [189] Его с тех пор отмечают голодовками.
Оставшиеся на воле правозащитники напрягали все возможности для помощи политзаключенным, среди которых теперь оказались многие их друзья. В кризисные 1972-1973 гг. система помощи политзаключенным продолжала функционировать и совершенствоваться, в нее вовлекались все новые люди. По инициативе Андрея Твердохлебова состоялось объявление Группы-73 [190] - благотворительной организации для помощи детям политзаключенных, но это был скорее символический жест, подчеркивающий полную законность такого рода деятельности. Практически помощь шла не через Группу. Люди, осуществлявшие эту помощь, не были связаны формальными узами, они не объявляли себя организацией и не публиковали своих имен.
Избегали огласки и жертвователи средств на политзаключенных. Редким исключением было открытое жертвование на помощь детям политзаключенных, сделанные женой Сахарова Еленой Боннэр: она основала соответствующий фонд, отдав в него полученную Сахаровым премию Чино дель Дука. [191]
Продолжалась напряженная работа и в другой «невидимой» сфере - в самиздате. Многочисленные изъятия на обысках 1972-1974 гг. не отразились существенно на объеме бесконтрольно циркулирующей литературы. Прекратить самиздат оказалось невыполнимой задачей. Изъятое, за исключением устаревших и малоценных материалов, было восполнено по сохранившимся копиям и продолжались новые поступления.
Книга, вызвавшая самый сильный резонанс за всю историю самиздата, - «Архипелаг ГУЛаг» Солженицына - появилась в разгар наступления КГБ против самиздата, и выход ее в свет оказался в непосредственной связи с этим наступлением.
КГБ проведал о существовании «Архипелага» и поставил цель захватить рукопись. В августе 1973 г. ленинградские кагебисты 5 дней допрашивали на этот предмет 70-летнюю Елизавету Воронянскую. Несчастная женщина не выдержала напора - выдала, где хранился «Архипелаг ГУЛаг» и, вернувшись домой, покончила с собой. [192] Но экземпляр, выданный Воронянской, был не единственным. Его копия уже была переправлена на Запад, где хранилась в ожидании распоряжений автора. Поскольку существование этой рукописи перестало быть тайной от КГБ, Солженицын решил не откладывать более ее публикацию. В декабре 1973 г. «Архипелаг ГУЛаг» вышел в Париже в издательстве ИМКА-Пресс. Главы «Архипелага» передавали зарубежные радиостанции, работающие на Советский Союз. Эти передачи глушили, но все-таки миллионы людей в короткий срок ознакомились с этой книгой - не только диссиденты, но и «работяги» стайками собирались вокруг приемников и слушали страшную правду о недавнем прошлом своей страны, раскрывавшем глаза и на ее настоящее.
Оценивая воздействие «Архипелага», советский историк Рой Медведев написал:
«Думаю, мало кто встанет из-за стола, прочитав эту книгу, таким же, каким он раскрыл ее первую страницу. В этом отношении мне просто не с чем сравнить книгу Солженицына ни в русской, ни в мировой литературе». [193]
«Архипелаг ГУЛаг» сыграл огромную роль в привлечении внимания международной общественности к одной из кардинальных проблем, поднятых правозащитниками, - к политическим преследованиям в СССР и условиям содержания политзаключенных.
К газетной травле Сахарова прибавилась столь же яростная травля Солженицына. На этот раз травлей не ограничились. Солженицын был арестован, лишен советского гражданства и 13 февраля 1974 г. выслан на Запад.
За 15 лет до этих событий Борис Пастернак первым пришел к Нобелевской премии по литературе через неподвластные партийно-государственному контролю каналы: самиздат - тамиздат. Советская пресса, называвшая автора «Доктора Живаго» предателем родины и народа, через 15 лет не менее злобно набросилась на другого Нобелевского лауреата от самиздата - автора «Архипелага ГУЛага» (Солженицын получил Нобелевскую премию по литературе в 1972 г.). Однако ни тот, ни другой не попали в лагерь за опубликование своих произведений, как это случилось с Синявским и Даниэлем. Объяснение этому кроется не только в охранительной силе Нобелевской премии.
Травля Солженицына за «Архипелаг ГУЛаг» сопровождалась преследованиями целого ряда писателей, выступавших в самиздате и тамиздате, и они тоже сохранили свободу, большинство их было наказано лишь исключением из Союза советских писателей. В 1973-1974 гг. это произошло с Владимиром Максимовым, Львом Копелевым, Александром Галичем, Лидией Чуковской и Владимиром Войновичем. [194]
Конечно, в 70-е годы публикующиеся явочным порядком не были полностью застрахованы от лагерного срока. Андрей Амальрик был арестован в мае 1969 г. и осужден в 1970-м за открытые письма и за «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», а в конце лагерного срока он получил еще три года ссылки «просто так», - видимо, трехлетний лагерный срок казался недостаточной карой за такую публицистику. [195] Ленинградский писатель Михаил Хейфец в апреле 1974 г. был арестован за предисловие к самиздатскому сборнику стихов Бродского, даже неопубликованное (на обыске изъяли черновик) и получил 4-летний лагерный срок. [196] Однако в 70-е годы такие расправы стали исключением. Политический скандал, вызванный судом над Синявским и Даниэлем, вынудил искать другие пути борьбы с авторами самиздата и тамиздата. Исключения из Союза писателей оказались такими же неэффективными, как и аресты. Исключение означало утрату возможности публиковаться на родине. Но в 70-е годы это уже не грозило безнадежной немотой, не означало конец писательства, а лишь окончательно переводило автора в лоно самиздата.
«Чем будут заниматься исключенные? -
– писала в секретариат ССП Лидия Чуковская. -
- Писать книги. Ведь даже заключенные писали и пишут книги… Несмотря на все чинимые вами помехи… русская литература жива и будет жить". [197]
Идея помешать превращению самиздата в тамиздат присоединением СССР к Всемирной конвенции по авторскому праву тоже оказалась несостоятельной. Для ее осуществления внесли изменения в законодательство об авторских правах (в 1973 г.) и было организовано Всесоюзное агентство по авторским правам, которое выступало якобы от имени советских авторов и для защиты их интересов. [198] Имелось в виду, что все публикации за границей должны происходить отныне только через это агентство. В советском контексте это означало установление партийно-государственного контроля за такими публикациями. Имелось в виду дополнить создание Агентства постановлением, по которому государственная монополия на внешнюю торговлю распространялась бы на рукописи литературных произведений. Но и эти бюрократические рогатки не помогли. Публикации за рубежом составляют все более значительную часть современной русской литературы, и притом - лучшую ее часть.
#алексеева
Следующая публикация
Нет комментариев