Александр Верхотуров (из Кадома).

Детство. (Продолжение.)
11. Анисья Ивановна.
Давно уже хотел я написать о милой моей бабушке Анисье Ивановне Верхотуровой (матери отца), да не знал, как к этой теме подступиться.
Анисья Ивановна в пору моего раннего детства была уже старенькой: помню её руки с прозрачной «кожичкой» и синими жилками под ней, руки, которые знали столько труда, сколько может выпасть только на долю очень сильного, живучего человека.
Я, к сожалению, не знаю точной даты её рождения, но от мамы услышал и запомнил, что Анисье Ивановне уже в 1917 году было около двадцати лет. По словам мамы, сибирская бабушка была сиротой. Замуж вышла не по своей воле, а увозом: семейная легенда рассказывает о том, что мой дед Симеён (правописание из паспорта моего отца) Елисеевич Верхотуров увёз (украл) понравившуюся ему девушку из соседнего села (их сёла стояли на границе с Китаем). Был ли этот увоз кражей человека или проведён один из казацких обрядов, мне неизвестно. Знаю только, что увезённую им девушку, красивую, с пшеничной косой и голубыми глазами, дед привёл к своей матери, которая тогда болела и не вставала с постели. Бабушка рассказывала моей маме, как в первый раз увидела будущую свекровь: «Семён (так она называла Симеёна ) завёл меня с летней солнечной улицы в тёмную избу, и я не сразу увидела женщину, лежащую на кровати в углу избы. Когда глаза мои привыкли к сумеркам бедного домика, я почувствовала тяжёлый взгляд чёрных глаз, пристальных и мрачных, оторопела от страха. Женщина, посмотрев на меня, сказала, чтобы я вышла, а сына оставила в комнате. Он ждал либо одобрения матери в его выборе невесты, либо отрицательного ответа. Семён очень любил мать и подчинялся ей беспрекословно. Свекровь после небольшой паузы промолвила: «Эта будет наша».»
Так была решена участь моей бабушки: она вышла замуж за Семёна. Любила бабушка мужа, или это произошло вопреки её воле, я не знаю.
У Анисьи Ивановны и Симеёна Елисеевича было одиннадцать детей, что не являлось чем-то особенным в те давние годы. Крестьянки и казачки рожали тогда очень часто.
Четверо детей у деда и бабушки умерли в младенчестве, так как медицина тех лет была слаба, да и жила семья на самой окраине Сибири, на границе с Китаем. Был ли в их селе лекарь, мне неизвестно.
Семеро детей выжили, выросли и дали многочисленное потомство, которое бабушка Анисья нянчила впоследствии, когда не стало деда, переезжая из семьи в семью.
Старшего её сына (по-моему, его звали Петром) призвали в годы Великой Отечественной войны в действующую армию, и он пропал без вести.
Отец мой родился в 1937 году и был предпоследним, шестым, ребёнком в семье.
Бабушка всегда много трудилась, воспитывая своих детей, которых надо было обуть, одеть, прокормить, учить в школе. Среди прочих её обязанностей существовала и сенокосная, особенно тяжёлая, когда дед заболел и не мог косить и метать сено.
Сенокосы на Аргуни ( приток Амура) отличались от привычных нам сенокосов тем, что, уезжая в луга за сеном, надо было постоянно помнить о близости русско-китайской границы и возможности встретить в лугах китайского лазутчика.
Поэтому коса и вилы у бабушки были не только орудиями труда, но и оружием на случай беды.
Нагрузив как-то полную телегу сена, Анисья поехала с лугов домой. Вдруг она услышала позади себя шорох и, обернувшись, увидела, как в телегу запрыгнул китаец. Дела её были плохи.
Китаец приказал вести его к ней домой и зарылся в копну.
Анисья ехала ни жива-ни мертва: дома полная изба ребятишек.
Неожиданно счастливая мысль осенила её, и она, въёзжая в Урюпино (пограничное село), направилась не к своему дому, а к дому местного милиционера. Остановившись у избы стража порядка, Анисья слезла с телеги и сказала китайцу, чтобы ждал. Последний не знал, куда его привезли, думая, что женщина выполнила его приказ.
Анисья, стараясь не торопиться, вошла в дом милиционера и в двух словах объяснила проблему. Вооружённый страж порядка, сопровождаемый кем-то ещё, вышел к копне, и русские после непродолжительной борьбы связали китайца.
За поимку нарушителя границы Анисья была награждена и хранила награду в маленьком деревянном сундучке.
То, о чём я здесь рассказал, было задолго до моего рождения. В моей памяти баба Анисья ( так мы её называли дома) осталась доброй и ласковой старушкой, которая берегла меня, маленького, как могла, не всегда успевая за детскими шалостями по причине старости и слабости. Мы, дети, говорили ей «ты», потому что не было расстояния между ребёнком и взрослым, которое принято считать нормой вежливости, а жил с нами в общих событиях родной и близкий человек.
Старшая моя сестра через много лет , услышав мои слова о «доброй и ласковой старушке», оспорила их, говоря, что Анисья Ивановна - коренная сибирячка – такие не плачут, потому что выживают из поколения в поколение в суровых условиях, климатических и социальных.
Не знаю, кто из нас прав, но я не помню суровости. Бабушка была очень ласкова со мной. Я подозреваю, что она любила меня более других детей. Это бывает иногда…
Помню, как она сказала мне, выходя из комнаты по хозяйству, чтобы я не вздумал засунуть голову между прутьями кроватной спинки, куда меня тянуло любопытство. Разумеется, запретный плод сладок, и как только баба вышла, голова моя оказалась сама собою там. В обратную сторону она не пролезала. Я долго мучился, пытаясь вытянуть голову, застрявшую между прутьев: мешали уши. Услышав мои вопли, старушка прилетела как на крыльях, но тянуть малыша за ноги было нельзя. Боясь оторвать мою голову, она стала намыливать мне уши, думая, что они станут скользкими и пролезут между прутьями, но уши, даже намыленные, не пролезали. Я страшно боялся, что останусь навсегда в спинке кровати и начал реветь. Слёзы брызгали из моих глаз, старушка металась по спальне, не зная, что предпринять. Наконец, в доме появился отец. Сильными руками он немного разжал железные прутья, и я освободился. Счастью моему и бабушкиному не было предела.
В другой раз (это было в первые дни зимы) меня собрали на двор погулять, в то время как взрослые ( у нас были гости) сидели за столом и пили чай, а мне это наскучило.
Вдохнув свежего воздуха, я отправился к калитке, за которую меня так и тянуло, но бабушка Анисья, то и дело поглядывавшая за мной в окно, погрозила мне пальцем:
- Нельзя за калитку!
Огорчённый запретом, я прислонился головой к холодному новому штакетнику и вдруг… увидел в нескольких сантиметрах от моего носа белый чистый снег, лежащий на перекладине заборчика. Искушение попробовать снежку, пока бабушка не видит, было так велико, что я тут же его лизнул: свеженький, вкусный! Лизнул ещё раз и ещё…
На мою беду именно в этом месте к заборчику крепилась калитка, и мой горячий язычок пошёл не по гладкой деревяшке, а по железке, настывшей от холода: прилип!
Я не знал тогда, что язык накрепко прилипает к железу на морозе, поэтому моё положение было для меня страшной неожиданностью. От испуга я начал кричать, но, разумеется, без слов, так как выговорить их не давала железка: язык оставался высунутым и неподвижным.
Бабушка, отойдя от стола с гостями в очередной раз к окну, увидела меня прилипшим головою к калитке и кричащим от боли. Не знаю, что она подумала, может быть, что я прикололся к калитке гвоздём. Анисья Ивановна с криком первою бросилась в сени. Остальные поспешили за ней. Старушка, желая поскорее снять меня с гвоздя и облегчить моё состояние, схватила меня в охапку и сильно дёрнула в сторону от калитки. Боже мой! Часть моего языка ( кусочек мяса с кровью) осталась на железке, а меня так скрючило от боли в языке, что перехватило дух.
Меня стали успокаивать, кто как мог. Мама заставила показать язык и прополоскать рот прохладной водой. Отец, осмотрев рану, успокоил всех и в первую очередь меня, сказав, что ничего страшного: бывает, зарастёт.
Кровь постепенно перестала идти, и бабушка, жалея меня и желая загладить вину, дала мне со стола самую большую и красивую шоколадную конфету. Эту конфету, сладко-болезненную, во рту с распухшим языком я не забуду никогда.
Много произошло всякого в моём раннем детстве, связанного так или иначе с бабой Анисьей.
Она рассказывала мне на ночь сказки, героями которых были разные мужские инструменты: пила, молоток, топор, долото и другие. Не знаю, откуда она эти сказки брала, может быть, сочиняла сама. Под них я засыпал, представляя, как инструменты, например, молоток и пила разговаривают друг с другом, спорят, какой инструмент лучше и как надо правильно жить молотку и пиле.
Когда случался Новый год, Дед Мороз приносил под ёлочку подарки, и мы со старшей сестрой подозревали, что ночным невидимым для спящих детей Дедом Морозом была баба Анисья, так как подарками являлись обычно простые не шоколадные конфетки, которые она покупала на свою пенсию, очень скромную по тем временам. Мама с папой дарили нам большие кульки с дорогими конфетами и фруктами.
Подозревая бабушку в том, что Дед Мороз она, мы с сестрой однажды перед Новым годом долго не спали. Сознание моё уже начало запутываться в сон, как вдруг я увидел тень: бабушка встала со своей кровати и потихоньку пошла к ёлке, которая стояла в углу нашей комнаты у окна. Она нагнулась к низу ёлочки, протянув туда руку.
- Ага! Ты Дед Мороз! Ты конфетки кладёшь!
- Что вы! Что вы! Это я игрушку поднимала! Игрушка упала с веточки.
Бабушка Анисья водила нас, своих внуков, в кино и на концерты в усть-наринзорский клуб, где определённые места как бы принадлежали нам: никто их не занимал.
Идя в гости («чайпить» - так это называла бабушка), она часто брала меня с собой, и я с интересом рассматривал чужие дома, слушал разговоры взрослых за чаепитием, старался понять эти разговоры.
Она была со мною рядом постоянно во все минуты моего раннего детства.
Никогда не забыть мне слёз на глазах моей любимой бабы Анисьи в тот миг, когда захлопнулись дверцы автобуса, и он повёз нас из Усть-Наринзора в Кадом (на родину мамы), за семь тысяч вёрст от нашего усть-наринзорского дома. Бабушка плакала не только потому, что мы уезжали. Возможно, она прощалась с нами навсегда, думая о своей старости. Она считала, что видит нас (своих внуков) в последний раз в её жизни.
Но это было не так. Через несколько лет нам удалось с ней увидеться. Вскоре бабушка умерла.
Где-то в Сибири, за семь тысяч вёрст от моего нынешнего дома, в маленьком, почти незнакомом мне сельце есть старая могилка, за которой, наверно, никто теперь не ухаживает, потому что дети бабушки Анисьи умерли от старости, даже внуки не все живы и разъехались, забывая друг друга. Правнуки почти не помнят родства. Происходит естественное для поколений отчуждение. Жизнь течёт и дробится на тысячи ручейков и речек, растёт, как дерево, сучья и ветки которого расходятся всё далее и далее друг от друга, пока не обломятся от времени, огромности и тяжести.
Часто приходят мне на память лица милых мне людей, старых, ушедших навсегда, и я с благодарностью и любовью думаю о том, как много они для меня сделали: берегли, спасали, защищали, лечили, какое счастье, что они в моей судьбе были. И если существует всё-таки жизнь вечная, там, где-то в неизмеримом далеке, хотел бы я, чтобы эти добрые души услышали тёплые слова, сказанные о них и знали, что в живом мире, на Земле, их любят и помнят.
Думая о том, куда надо поехать в отпуске, я не представляю моря и пляжа, где обычно хотят отдохнуть многие. Я мечтаю проехать по местам моего далёкого сибирского детства, побыть в них и вспомнить молодыми тех людей, которых больше нет со мной: отца и мать, постоять на берегу речки Курлычи, найти оставленную всеми могилку бабушки Анисьи и привести её в порядок.
Я убеждён в том, что буду счастлив хотя бы в какой-то мере, если мечта моя вопреки всем противоборствующим обстоятельствам исполнится.
----------------------------------------------------------------------------------------------------
Вид на Старое Лоншаково Сретенского района Читинской области.
Здесь похоронена моя бабушка Анисья Ивановна Верхотурова.
(Фотография из Интернета.)