У дочери диагностировали пневмонию.

Неделю держалась температура, кашель был не сильный, но какой-то страшный, лающий, глухой. Побледнела, осунулась, утратила аппетит.
Участковый врач распознать болезнь сразу не смог, и когда стало совсем плохо, мы вызвали неотложку...
Фельдшер был один – молодой совсем парень явно не достигший тридцатилетнего возраста. Но серьезный и очень внимательный.
Выслушивал, выстукивал грудную клетку, заставлял дышать и кашлять, мял живот.
Выспросил все: когда поднялась температура, есть ли другие заболевания, нет ли еще больных в семье.
Выслушав всю информацию, сказал:
- Помогите дочке одеться, собирайте документы, вещи, едем в больницу. У ребенка воспаление легких – дома оставаться нельзя.
Я быстро начала собираться: белье, мыло, расческу, халатик, документы.
«Ах, не забыть бы ничего. Больница далеко, не пришлось бы возвращаться».
Между тем молодой человек позвонил в стационар, «застолбил» место и стал вполголоса потихоньку разговаривать с моей девочкой:
- У тебя крестик какой-то необычный, с камушками синими. Откуда он?
- А это мне крестная привезла из Греции, из дальнего монастыря в горах. У меня крестная – моя старшая сестра. Она часто бывает за границей и привозит мне всякие подарки. Вот крестик, еще икона Ангела-хранителя у меня есть. Она такая чудесная, прямо, светится вся.
- А ты ее тоже с собой возьми, поставишь на тумбочку рядышком, будет тебе спокойней.
- Ага, хорошо. И игрушки возьму...
Я собиралась, слушая с удивлением, как этот паренек-фельдшер так хорошо и сердечно общается с ребенком.
Мы укутали ее одеялом, и фельдшер взял мою дочку на руки, сам понес в машину, устроил поудобнее, пристегнул ремнями, усадил меня рядом, и остался с нами – до больницы ехать нужно было полтора часа...
Пока ехали – знакомились. Фельдшера звали Лёней, и он работал на «Скорой» уже четыре года. Работу свою любил, потому что любил людей.
Дочке было совсем плохо.
Лёня еще дома сделал ей укол жаропонижающего, но он не очень-то помогал, и Леня очень беспокоился. Он постоянно держал мою дочку за руку и разговаривал с ней, прислушиваясь к дыханию.
Девочка моя за Леню уцепилась, как за палочку-выручалочку и говорила тихо, иногда прерываясь:
- Я ведь уже лежала в больнице, но всего один раз. Только я не помню ничего, потому что совсем маленькая была. Мне тогда хоть и сделали операцию, но мне все равно худо было – так мама рассказывала. И я могла умереть в любой момент. И вот пришла моя сестренка и сама крестила меня. Сказала: «…страха ради смертного». Это, знаешь, Лёнь, когда нельзя батюшку позвать – просто, можно не успеть… Так любой человек может совершить обряд крещения, если сам крещен и правильные слова знает... И вот… А когда я поправилась, меня уже в церковь отнесли, и там все по-правильному сделали. И крестик этот мне сестра тогда привезла.
- Ты умница. Ты глазки закрой и поспи – ехать далеко еще. Мы с мамой рядом. Спи, заюшка...
Лёня повернулся ко мне, не выпуская руку моей девочки.
И заговорил вполголоса уже со мной:
- Знаете, а ведь точно также: «страха ради смертного» я, как и старшая дочка ваша крестил одного человека. Это было очень давно – четырнадцать лет тому назад. Сам тогда был еще подростком. Так случилось…
И он стал рассказывать...
– У меня мама рано овдовела и вышла замуж во второй раз. Мы тогда в области жили. Городок маленький, с работой плохо, мужиков мало, и через одного пьяницы. Мама у меня красавица, образованная… Но без мужика-то одной тяжко жить, сына растить. Да и я не подарок был.
Отчим мой, Андрей, был очень добрый и тихий мужчина. Большой он был, прямо, здоровенный! Работал плотником в жилконторе нашей. Мать мою очень любил. И меня тоже любил. А своих детей у него не было. Но одна с ним проблема была: пил запойно, страшно, до синьки, до чертиков.
Вот выйдет из запоя, два-три дня лежит, потом на работу идет. И пашет там, как проклятый. Терпели его в жилконторе, потому что был он очень хороший и безотказный работник. Пашет он так месяц-полтора, потом срывается снова, на неделю, а то и на десять дней.
Пил тихо, но очень много, стыдился сам себя. Пил один, из дому выходил только за спиртным, никого не трогал. Мать плакала в эти дни, и он плакал, прощения просил, но ничего с собой поделать не мог.
Леонид ненадолго остановился, чтобы перевести дыхание и, словно вспоминая давние времена, посмотрел куда-то вдаль.
Но потом все же продолжил:
– Я становился взрослым, мне исполнилось четырнадцать лет. Я получил паспорт и очень хотел поскорее уйти из родного дома.
Мать я жалел, но не понимал, чего она с пропойцей живет.
А она мне:
– У Андрея душа живая! Хороший он, люблю его очень!
В это время у нас закончили строительство храма.
Я помогал, интересно мне было. Священник у нас был молодой. Весь какой-то горящий… пламенный. Я крестился, стал ходить в храм на службы, причащаться. И в силу своей молодости, возомним себя, как всякий новообращённый – чуть ли знатным миссионером. Начал даже дома «проповедовать».
А Андрея каждый раз упрекал в том, что живет он, как свинья. И вообще – нехристь.
Андрей все это терпел – правда ведь была в моих словах – вот он и молчал.
Один раз, когда я его в очередной раз высокомерно убеждал покаяться, он вдруг попросил меня договориться о крещении – был он некрещеным.
Я очень обрадовался и в воскресный день повел Андрея к батюшке знакомиться.
О чем они разговаривали, я не знаю, но только батюшка наш повторил мне потом слова моей мамы: «У Андрея душа живая, добрый он человек».
Договорились о крещении на ближайшую субботу.
Андрей всю неделю Евангелие читал. Читал и плакал. А в пятницу вечером с волнением не справился и напился опять до зеленых чертей...
Дом наш стоял на берегу речки, хоть и неширокой, но глубокой и бурной. Зимой она замерзала только в сильные морозы. А посередине реки лед из-за течения был всегда тонким и прозрачным.
Запой у Андрея кончился. Он боялся на меня даже глаза поднять. Мать с ним не разговаривала, я тоже.
Утром в воскресенье я собрался в храм. Пошел по тропинке вдоль берега, Андрей следом за мной идет.
– Постой, погоди, – говорит. – Я с тобой.
Что со мной произошло тогда, я не знаю. Гнев и злость нахлынули на меня черной волной, ударили в голову. Я оттолкнул пропойцу-отчима со всей силы, и, не разбирая дороги, побежал к реке на опасный тонкий лед.
Он треснул и буквально взорвался. А вода оказалась не просто ледяной, а какой-то огненной, обжигающей, мгновенно парализующей все тело.
Я помню только лицо Андрея рядом. Он лежит на льду и тянет меня за руки.
А потом мы, словно поменялись местами. Река, будто бы отпустила меня… Но без жертвы в этот день остаться не пожелала. Андрей вытолкнул меня на лед, протащил метра два, после чего сам ушел под воду.
Я лежал на снегу в насквозь мокрой ледяной одежде и видел, как тонет мой отчим, мой добрый человек – душа живая – пьяница и грешник.
– Страха ради смертного, Леня! – это были его последние в жизни слова.
И я, напрягая все свои силы, успел лишь сказать:
– Крещается раб Божий Андрей, во имя Отца, аминь! И Сына, аминь! И Святаго Духа, аминь!
Еще несколько секунд он цеплялся за хрупкий лед… Потом вдруг разом ушел под воду и больше не всплывал.
А ко мне уже бежали люди, шедшие в храм той же тропинкой вдоль речки.
Мы приехали в больницу.
Перед приемным покоем уже стояли две машины скорой помощи. Боксы были заняты, и нам нужно было ждать.
Леня задумался о чем-то, да и устал, видно. Дежурство его заканчивалось – наш вызов был последним.
Дочка зашевелилась, проснулась. Заговорила глухим, каким-то чужим хриплым голосом:
– Мамочка, убери кота, он царапается. Прямо горлышко дерет. Убери его – он злой...
Бредила.
Леня быстро открыл дверь скорой и на руках понес ребенка в бокс.
– Девочки, экстренная, давайте срочно! Девять лет, правосторонняя пневмония, температура сорок, галлюцинации, спутанное сознание.
Меня затерли куда-то в угол. Через стекло я видела, как с дочери снимают одежду, как ставят какие-то трубочки, несут капельницу.
Кто-то взял меня за руку. Это был Лёня... за три часа ставший родным человеком.
– Вы не плачьте. Успели!.. Все будет хорошо! К утру ей полегчает. Полежит здесь девочка ваша недельки три… и домой. Здесь хорошо лечат – я часто сюда деток вожу.
Он вложил мне в руку ее крестик с камушками…
– Его велели снять. В реанимацию с крестиками не пускают. Утром ее переведут в общую палату – крестик сразу одевайте обратно. А иконку Ангела-Хранителя, чудесно освещающего все вокруг, поставьте на тумбочку. До свидания.
Леня улыбнулся и пошел к машине, где его уже заждался водитель.
Через три недели, как он и обещал, дочка уже была дома совершенно здоровая.
Автор: Ольга Сергиевская