Предыдущая публикация
«КАКАЯ ТАКАЯ СМЕРТЬ?
»
Костюнька умирал, и все об этом знали. А больше, чем другие, знал плюшевый мишка: он всегда сидел возле Костюнькиной кроватки и спал на Костюнькиной подушке, рядом. Костюнька рассказывал мишке все тайны, в том числе и то, что ему говорили вне детской, когда мишка не слышал. Он, конечно, знал главный вопрос Костюньки, потому что малыш его задавал много раз за день: «Какая такая смерть?» Костюнька думал, что старенький дедушкин мишка все уже повидал и все может объяснить. И поэтому настойчиво просил его показать эту смерть, такую непонятную и похожую на сказку: крутил пуговку мишкиного носа, дергал его за лапки. Но тот молчал, и тогда Костюнька крепко его обнимал и отвечал себе сам: «Никакая. Никакая! Какая такая смерть?!»
Про эту самую смерть он услышал в больнице, когда оказался там в первый раз. Однажды утром он проснулся раньше других мальчиков своей палаты и тихо лежал. Скрипнула дверь – вошли тетя врач и мама мальчика, что спал у самого окошка.
Тетя врач неслышно пробежала к ярко освещенной кроватке, откинула простынку, пощупала мальчика и тихо сказала маме: «За ним приходила смерть, она его забрала». Мама мальчика держала у рта полотенце и, кажется, плакала. Потом пришли дяди с носилками и навсегда унесли мальчика из палаты.
Эта таинственная смерть, про которую сказала тетя врач, что она «приходила», стала с тех пор очень интересовать Костюньку. Он думал: «За этим мальчиком приходили дяди и забрали его. Кого же тогда забрала смерть, которая приходила раньше? И кто она такая? И почему ее никто не видел? И кто ее пропустил?»
Потом, после больницы, была Пасха. Костюнька знал, что сам он родился «на Пасху» и что эта Пасха – пятая в его жизни. И еще он знал, что, если растопырить все пальчики на ладошке, будет «пять», а если загнуть один из них, взрослым будет понятно, сколько ему сейчас годков.
Господь стоял во весь рост, в белоснежном хитоне, но босиком – протягивал навстречу Костюньке руки
Костюнькин папа, протоиерей Павел, служил в храме маленького поселка на окраине одного известного городка с давней историей. Храм был старый, каменный, ярко выбеленный, и вся жизнь Костюньки протекала в нем и возле него. Рядом с храмом стоял небольшой деревянный домик, в котором все и жили – отец Павел, матушка Анна и сам Костюнька. Вокруг храма и дома давно образовался таинственный лес из яблонь и вишен. Возле них, в ульях, поживали пчелы, а рядом с домом, в будке – пес Верный, и в самом доме – кот Добрый. Еще у Костюньки был велосипед, игрушки, книжки и, главное, большая-большая икона Иисуса Христа, на которую он любил смотреть по вечерам, когда мама, помолившись вместе с ним, уходила в комнату к папе. Господь стоял во весь рост, в белоснежном хитоне, но босиком – протягивал навстречу Костюньке руки и, казалось, собирался шагнуть из иконы.
На Пасху вишни и яблони украсили сад розоватыми цветами и сладким вкусным запахом. Обрадованные пчелы, словно ожидая вступление хора, непрерывно тянули иссоном «жу-у».
Отец Павел с Костюнькой на руках то и дело забирался на колокольню позвонить для всех вокруг: он выводил мелодию, а Костюнька, у которого после больницы стало совсем мало сил, по команде тянул за веревочку самый звонкий колокольчик.
Всякий раз, отзвонив, отец Павел широко и искренне улыбался, потягиваясь и хрустя лопатками, потом брал Костюньку на руки, поднимал его повыше, чтобы видно было самую даль, где стоял город с великанскими домами и широкой бурной речкой, и полушепотом с восторгом говорил: «Хорошо-то как, Костюнь! Христос воскресе!» Потом он садился на бревнышко, опускал Костюньку к себе на колени и пел тропарь Пасхи: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!»
И Костюнька снова слышал о таинственной смерти. И снова догадывался, что ее нет. Вернее, что она когда-то была, но потом навсегда куда-то исчезла, потому что воскрес Христос.
На Пасхальные дни приезжал из города дедушка, папин папа – старенький-старенький, с белыми-белыми волосами и бородой и красивыми медалями на белоснежной рубашке – «за немца»! Это он написал ту большую икону Христа, что стоит в детской. Дедушка говорил, что однажды – таким – видел Его сам, на войне. Вокруг разрывались снаряды, сквозь туман из земляной пыли ничего невозможно было увидеть, так что оставалось только упасть в окопе на колени, склонить голову, закрыть уши и глаза руками и кричать сердцем: «Господи, помилуй!» Когда дедушка заметил сквозь пальцы свет и поднял глаза наверх – туда, откуда он лился, перед ним стоял Спаситель, закрывая от той самой смерти.
Дедушка пробыл у отца Павла всю Светлую седмицу. И Костюнька был счастлив: его каждый день носили в храм на службы и в сад – послушать пчелок и подышать вишней, дедушка читал ему книжки про святых и рассказывал о Пасхе, о Христе, о своем и папином детстве и о чудесах, которых он много видывал. Особенно Костюнька был рад, когда дедушка находился с ним в детской и их общий друг мишка его тоже слушал. В детской им приходилось бывать часто: Костюнька быстро уставал, у него почти все время болела головка, отчего хотелось плакать, а еще он несколько раз падал в обморок, и тогда его относили в постельку.
Через несколько дней после отъезда дедушки отец Павел почувствовал совсем неладное, и Костюнька с мамой снова отправились в больницу.
Почти сразу поставили точный диагноз: нейролейкоз
Там Костюньку смотрели доктора. Они брали всякие анализы и почти сразу поставили точный диагноз: сперва – «рак крови», и вслед за тем – «нейролейкоз». Матушке Анне сказали, что клетки рака уже добрались до мозга и глубоко внедрились в нервную ткань, так что за жизнь Костюньки им придется серьезно бороться.
И Костюнька уехал в другую, очень огромную, больницу с длинным и непонятным названием «Онкогематологический центр».
Дни здесь тянулись скучно и одинаково: Костюньку часто возили на столике с колесиками что-то брать из спинки, а еще чаще – переливать кровь. В его ручки и ножки втыкали иголки, чтобы вливать лекарства, и делали это иногда подолгу, через какие-то длинные трубочки, а иногда быстро и попросту, через шприц. Еще давали кушать множество таблеток, от которых сильно крутило животик и пропадал аппетит. Из-за них у Костюньки выпали все чудные кудряшки.
Матушка Анна днем почти всегда находилась рядом с Костюнькой, а когда ей было нельзя, рядом сидел мишка, с которым всегда разрешалось говорить и вспоминать папу и дедушку, которых Костюньке очень не хватало.
Детки вокруг, такие же, как Костюнька, бывало, плакали навзрыд – терпеть боль было трудно. Костюньке тоже было больно, но он всегда плакал молча, потому что знал от папы один секрет: если крепко сжать в кулачке деревянный крестик, который висит на груди, и все время говорить Богу: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», начинаешь приближаться к Нему близко-близко, и становится как-то спокойно и терпеливо. И если болит головка, все равно получается так говорить с Христом. Даже если тихо плакать. И можно заснуть…
В этой далекой больнице, уже перед самой выпиской, у Костюньки появился друг – такой же мальчик, как и он сам. Его звали Никитка. Днем, если Костюньке не было очень плохо, матушка Анна уносила его в большой светлый холл, чтобы любоваться из окошка огромными деревьями – слушать, как шелестит их листва под порывами ветра, и смотреть, как маленькие птички прыгают по веткам. Никитку приносила его мама. Матушка Анна и мама Никитки о чем-то разговаривали между собой. А мальчиков сажали на кушетку напротив окошка во всю стену, и они рассказывали друг другу о той жизни, которой им так не хватало в больнице, – о папах, дедушках и бабушках, об игрушках и книжках. Они мечтали, что приедут друг к другу в гости и всё и всех покажут лично. Только со стороны эти разговоры двух мальчиков, у которых не ходили ножки, могли показаться странными: лысенькие головки, две пары огромных глаз, способных улыбаться, и голубенькие повязочки, из-под которых виднелись распухшие от таблеток щечки.
Под праздник Рождества Пресвятой Богородицы, в один и тот же день, Костюньку и Никитку выписали домой. Врачи сделали, что могли, и дальше медицина была бессильна. Один диагноз, один прогноз, и одна надежда – пересадить здоровый костный мозг, чтобы организм мог побороть саморазрушение. Но – только в иностранной клинике, за очень большие деньги, в самом скором времени и безо всяких гарантий победить болезнь.
Из далекого города домой в поселок семейство отца Павла везла электричка. Слабенький Костюнька задумчиво прижимался к папиной рясе и чувствовал опухшей молочной щечкой согревающий холодок креста. Отец Павел гладил одной рукой Костюнькины ушки и непривычно безволосую головку, а другой поддерживал его вместе с мишкой на своих просторных коленях. Костюнька всю дорогу молчал, глядя то на мелькающие за окошком сосенки и березки, то на папину бороду, в которой было много-много ярких сединок.
В голове отца Павла крутилась одна-единственная мысль: вымоленный у Бога Костюнька появился на свет, когда матушка совсем перестала надеяться, и теперь им обоим почти пятый десяток. И что – завтра?
«Мы вас просим помочь больному мальчику. Уже открыли сбор средств на операцию в Сингапуре…»
А назавтра, когда еще не хотелось верить в силу болезни, в доме отца Павла раздался звонок. Звонили от мамы Никитки ее друзья с телевидения: «Мы вас просим, батюшка, помочь больному мальчику, Никите. Он лежал в больнице вместе с Костей. Мы уже открыли сбор средств на операцию в Сингапуре. Там нам обещали помочь – врач Ли. Нужно собрать за ближайший месяц 10 миллионов рублей. Мы сделаем ролики для телевидения: известные люди попросят телезрителей о помощи мальчику. Уже дали согласие губернатор, мэр, музыканты, художник, писатель и даже один чемпион мира. Мы просим вас обратиться к людям помочь ради Христа. Нужна оперативность. Мы приедем к вам сегодня?» – «Да».
В тот же вечер на главном телеканале области мелькал минутный рекламный сюжет, где отец Павел стучался в сердца людей: «Маленький мальчик по имени Никита очень нуждается в вашей помощи. Если у кого-то из жителей или гостей этого большого города есть желание и возможность помочь, пожалуйста, сделайте это. И Господь сторицею воздаст вам».
Весь тот день прошел как в тумане. Вечером отец Павел служил всенощное бдение – улыбался прихожанам, будто все дома были здоровы; спокойно и вдумчиво, как всегда, принимал исповедь, выслушивая в череде грехов чужие беды и стараясь подбодрить каждого.
Когда суета улеглась и матушка, попрощавшись, унесла заснувшего Костюньку в дом, отец Павел наконец остался один. Батюшка привык проводить ночь на праздники в храме, и на этот раз, как обычно, отправился молиться в алтарь.
Он совсем не вздремнул на своем стульчике напротив жертвенника: стоял на коленях, склонив голову к престолу, и молитва его время от времени наполнялась очень пространными и противоречивыми мыслями:
«Отвоевывая людей у смерти, мы так боремся с Тобой, отмахиваемся, отрекаемся от Тебя, гоним Тебя вон»
«Господи, Ты – Всеблагой, Ты не можешь не любить… Вымолить сына – не сложно, я это знаю и в это верю. Могу выпросить его, отвоевать у болезни, несмотря на полгода страданий и прогноз неизбежного ухода – Твою волю. Тебе ничего не стоит исполнить мое желание. Ты подашь и эти несметные миллионы, как подал когда-то самого Костюньку. Можно будет снова лечиться, пройти через все возможные муки тела, чтобы выжить и остаться в земной жизни… Но, Господи! Ведь сердце мое чувствует, что это будет означать – отвоевать у Тебя! И, стало быть, причина моей веры в Твою помощь – простое желание утешаться и дальше живым сыном! Значит, я хочу, чтобы он остался жить здесь – для меня. Для меня! “Иже любит сына или дщерь паче Мене, несть Мене достоин. И иже не приимет креста своего, и вслед Мене грядет, несть Мене достоин”… Чего же я, бедный, желаю ему? Неужели этой видимой конечной жизни? Разве для себя я его родил, а вернее – Ты создал? Разве так ослеплен мой ум, чтобы искать всех возможных и немыслимых средств, чтобы он остался и жил здесь, но – только! – не Там? Сейчас – не Там! Потом. Потом!.. Разве я потерял способность видеть за земными событиями Вечность? Откуда у меня это неисполнимое желание – чтобы тот, кто так мне дорог и для кого я, подобно Тебе, желаю Небесного Отечества, Вечного Царства, попал в рай, не умирая?.. Господи! Я вот думал: отчего мы, люди, так цепляемся за эту временную жизнь – все больше побеждаем болезни, строим ради этого медицинские центры и тратим немыслимые состояния, чтобы отвоевывать людей у смерти, пусть на какое-то время… И скажу: это мы так боремся с Тобой земными средствами, мы отмахиваемся, отрекаемся от Тебя, гоним Тебя вон. А это и есть смерть – когда Ты для нас как бы умер, как бы не существуешь. Да, именно так: пытаясь совершенно избавить мир от страданий и смерти, вместо того, чтобы смириться и понять, кто – мы и Кто – Ты, мы только становимся все более самонадеянными. Мы думаем, что смерть – это потеря того, что имеем в этой жизни, и поэтому не хотим умирать. Не хотим и болеть… Но смерть – это совсем иное, это лишь момент единственно важной встречи – с Тобой. Смерть и болезнь – Твои слова к нам, глухим. Слова, высказанные страданием тела. Так Ты говоришь нам о Себе, о том, что мы принадлежим Тебе одному исключительно, что мы всецело – в Твоих руках. Так Ты говоришь нам о Небе… Но мы, несчастные, закрываемся от Тебя, от Небесного Отечества, которое в болезни и смерти приближается к нам, приоткрывается. Мы отказываемся от Твоей бесконечности, от вечного общения с Тобою, и просим в безумии немножечко пыли – этой временной жизни, несравнимой с раем. Впиваясь мертвой хваткой взгляда в Твои иконы, мы требуем, чего не знаем сами: “Да будет воля моя!”… Господи! Я не знаю, о чем молиться. Ты знаешь мою слабость, мое желание, но – пусть будет воля Твоя. Дай нам всем Жизни Вечной, а временной – насколько Сам знаешь!.. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…»
Это умное ночное общение с Богом принесло отцу Павлу облегчение совести. Мысли о поиске средств на лечение, о поиске клиники для Костюньки, охватившие его в прошлые сутки, рассеялись, побежденные силой молитвы. Совесть, затронутая было малодушием, совершенно успокоилась.
Праздничная служба пролетела утром на одном дыхании. А днем Господь, словно в утешение, Сам привел в дом ангела-хранителя для Костюньки – медсестру Настеньку из поселковой больницы, еще студентку, совсем девочку. Настеньку приставили к Костюньке, чтобы она навещала его и, наблюдая за ним, вовремя делала обезболивающие уколы. Вечером Настенька видела по телевизору ролик, где отец Павел просил о помощи совсем другому мальчику, и очень удивилась, узнав, что Костюнька страдает от той же болезни, но при этом его не будут пытаться лечить за границей.
Весь первый день до самого вечера Настенька провела в доме отца Павла. Обед, ужин, тихие беседы батюшки с Костюнькой в саду и в детской – все прошло перед ее глазами. Какая-то тайна необъятной глубины открылась ей в этом немногословном, мирном, радушном и спокойном семействе. Можно было подумать, что даже коту и собаке кто-то неведомый изъяснил особые правила поведения по отношению к Костюньке: их внешняя живость отчего-то пропадала у порога детской. Добрый садился на самом входе и, склонив голову чуть набок, внимательно и неотрывно наблюдал за Костюнькой, а Верный лишь засовывал в комнату свою лохматую морду на минутку-другую, выдавая интерес только каким-то вопросительным звуком.
Но больше всего поразили Настеньку совершенно тихие слезы Костюньки: когда его ножки сводило судорогой и она помогала ему, потягивая его стопочки, он крепко сжимал в руке деревянный крестик и шептал, глядя на Христа на огромной и ощутительно живой иконе. Настенька разобрала: «Господи Иисусе… помилуй мя…»
Она уже видела, как страдают в последние недели жизни дети, больные нейролейкозом, – их глаза, полные муки и мольбы об облегчении, гримасу пытки на лице, крики и стоны. А Костюнька молчал и ничем не выдавал необходимости колоть морфий.
Она вглядывалась в лицо Костюньки – и не находила ни тени страданий
На следующие сутки Настенька пришла с самого утра – и день повторился. Она опять вглядывалась в лицо Костюньки – и опять не нашла ни тени страданий, но только печать терпеливого мужества сквозь тихие слезы и оглушенность шепотом молитвы, в которую, оказывается, может уходить боль. Но ей было непонятно, как может четырехлетний мальчик быть способен к такому. Сама она вскрикивала от малейшего ушиба, да еще потом по-детски дула на «обиженное» место. Ей было как-то стыдно, и в то же время хотелось понять причину Костюнькиного терпения.
Привыкнув искать объяснение всему в Интернете, она и здесь последовала своему правилу. Вечером она набрала «лейкоз» в системе поиска – и вот уже перед глазами множество разных сайтов, групп и сообществ. Везде – сборы миллионов на лечение тяжелобольных детей, портреты маленьких страдальцев и… то, что искала Настенька. Фразы из текстов, по которым можно догадаться о сути, которая за всем скрывается.
«Он так много должен еще успеть в этой жизни: исполнить свою мечту – пойти в свой первый класс, влюбиться и посадить дерево…»
«Пусть исполнится мечта Кати: гулять на улице со сверстниками, ходить в школу, бегать на танцы, да в общем – жить как все!»
«Израильские и германские клиники отказались от Семена. Только лондонская согласилась. Выставили счет – 10 млн. 434 тыс. рублей (222 000 фунтов стерлингов)».
«Единственный шанс вылечиться – сделать пересадку костного мозга.… Иначе случится страшное».
«Сейчас врачи не могут помочь мальчику, шансы малы… Нам никак нельзя допустить, чтобы ребенка отправили домой!!!»
«Рак поразил донорский костный мозг».
«Не дайте еще одному ребенку стать Ангелом!»
Но, читая тексты обращений и переписку участников, находя фразы-флажки, Настенька смогла рассмотреть только страх взрослых перед смертью. Наконец к утру она поняла, что никакие фразы не смогут объяснить ей Костюнькиной тайны, потому что сценарий всех этих сообществ, сайтов и групп – не его. И выключила компьютер.
Жизнь листала последующие недели общения с Костюнькой несравнимо медленнее, чем пролистываются страницы виртуальной реальности. Терпение и чуткость размеренны и мудры, не под стать суетливости. Они дают познать глубину происходящего вместо порыва чувств.
День за днем Настенька наблюдала все того же молчаливого мальчика в молитве, крепко сжимающего деревянный крест в маленьком кулачке. Отец Павел по-прежнему каждое утро служил Литургию, чтобы затем причастить Костюньку. Он подолгу сидел в детской и читал ему жития мучеников и Евангелие. Пел для Костюньки некоторые тропари, так что Настенька даже запомнила вот это: «Радуйтеся, крест Его, яко ярем, вземшии» и «Кресту Твоему покланяемся, Владыко, и святое воскресение Твое славим!»
Время Костюнькиного терпения увеличивалось с каждым последующим днем, согласуясь с продолжительностью приступов. Но ни обезболивающее, ни морфий Настенька так ни разу и не колола – малыш терпел все.
За сутки до последнего вздоха у Костюньки пропали боли. Казалось бы, так не бывает, но родители и Настенька это видели и понимали. Костюнька целый день лежал без температуры и сжимал деревянный крест, улыбаясь. Отец Павел носил его в храм и на колокольню, а потом к вишням, подернутым желтовато-розовыми листочками. И глазки его светились в этот день каким-то выстраданным неземным покоем.
Он вспомнил про Никитку и спросил, где он сейчас. Ему ответили, что Никитка готовится ехать в далекую-далекую страну, где ему обещают чудо: может быть, он снова будет бегать, веселиться, танцевать и делать еще многое из того, чего сейчас не может. Костюнька просил передать привет ему, его маме и той далекой стране.
Утром Костюньку причастили в последний раз. Он всего-то и успел после этого: засиять улыбкой, обвести всех глазами и остановить свой взгляд на иконе Христа, простирающего к нему руки. Легко вздохнув, он замер, не выпуская из кулачка своего деревянного крестика.
А ночью был ураган, так что деревья пригибало к самой земле и едва не вырывало с корнем. Отец Павел плакал в это время в алтаре и молился за новопреставленного младенца Константина. Только утром, когда стихия уже усмирилась, он вышел из храма. На земле валялось много сломанных ветвей, сухих и бесплодных. Деревья стояли, как ни в чем не бывало, их пестрая листва празднично блестела каплями дождя.
«Так и с нас Господь срывает страданиями и лишениями все пороки самости, но корни наши, уходящие в Жизнь Вечную, от этого становятся только крепче, – думал отец Павел, глядя на отпавшие сучья. – И это не жестокость Бога, но любовь – отнять то, что мы находим в жизни самым дорогим. Через это отмирают страсти. Впрочем, разве можно отнять у человека тех, кого он по-настоящему любит, кого считает исключительно Божиими и отдает всей своей жизнью Ему? Разве возможно когда-нибудь расстаться, если нас – и по ту, и по эту сторону жизни – соединяет живая и непрекращающаяся молитва? В молитве мы всегда вместе. И здесь, и Там».
Мария Панишева
15 февраля 2016 г.
Следующая публикация
Нет комментариев