Предыдущая публикация
Мой отец Дементьев Павел Ананьевич всегда говорил о своей огромной Дементьевской родне: "Могучая Дементьевская порода".
И таким могучим был сам.
Отец был очень талантливым человеком. Он выращивал новые сорта плодовых деревьев, и бесплатно делился этими сортами с соседями. К нему обращался главный инженер шахты, на которой он работал врубмашинистом, советуясь по разным рационализаторским предложениям. Отец был сфотографирован у знамени полка, как лучший разведчик, и наконец, он играл на гармошке, причём выучился играть. после того, как ему пришили травмированную руку. Мы его дети никогда не забудем, что принадлежим к этой могучей породе.
Следующая публикация
Комментарии 14
Очень ранее утро… Просыпаюсь от ласкового голоса отца: «Вставай,
солнышко светит, бабочки летают, птички поют, цветочки расцвели…».
Настроение у меня раздраженное, видимо очень поздно уснула. Но
продолжать спать было невозможно – отец не отстанет, пока не поднимет. Я
вставала, и надо было быстро одеться, и идти помогать ему, опрыскивать
сад от вредителей сначала наш, потом соседский, чтобы вредители не
переползали от них к нам. Это надо было делать до завтрака. Завтрак надо
было заработать.
У нас не было никакого режима - деятельность до - упаду. Было
очень
трудно в детстве, но во взрослой жизни мне это очень помогало.
...ЕщёОтец, вернувшийся из плена, был направлен на работу по
восстановлению разрушенных шахт в город Шахты… Это был 1946 год. В 1947
году он познакомился с мамой, тоже вернувшейся из Германии. Она была
угнана фашистами на работы, а после окончания войны вернулась домой в
Шахты. Мама была беременна мной, когда его при
Очень ранее утро… Просыпаюсь от ласкового голоса отца: «Вставай,
солнышко светит, бабочки летают, птички поют, цветочки расцвели…».
Настроение у меня раздраженное, видимо очень поздно уснула. Но
продолжать спать было невозможно – отец не отстанет, пока не поднимет. Я
вставала, и надо было быстро одеться, и идти помогать ему, опрыскивать
сад от вредителей сначала наш, потом соседский, чтобы вредители не
переползали от них к нам. Это надо было делать до завтрака. Завтрак надо
было заработать.
У нас не было никакого режима - деятельность до - упаду. Было
очень
трудно в детстве, но во взрослой жизни мне это очень помогало.
Отец, вернувшийся из плена, был направлен на работу по
восстановлению разрушенных шахт в город Шахты… Это был 1946 год. В 1947
году он познакомился с мамой, тоже вернувшейся из Германии. Она была
угнана фашистами на работы, а после окончания войны вернулась домой в
Шахты. Мама была беременна мной, когда его призвали в армию по возрасту.
Ему было всего 20 лет, когда родилась я.
Уже в 2 года хорошо помню, что у нас в семье был культ отца. «Придет
папа из армии и увидит, какая у него доченька выросла…» - говорила мама
и я ждала этого загадочного папу. Четко отпечаталась в памяти картина
возвращения отца.
Он прислал телеграмму, и мы ждали его с
...Ещёутра. Выкупанная и причесанная я то и дело выбегала за калитку посмотреть - не
идет ли… Улица залита летним, тягучим, сгущенным послеобеденным солнцем. Из-за
угла дома на переулке выходят двое военных. Один держит в руке зелёный фанерный
чемодан. Каким внутренним генетическим чутьём меня бросило именно к нему –
моему ни разу, мной, не виденному отцу? С криком: «Папа!» - подбежала и
схватилась за ногу. А он растерянный, сначала так и замер с чемоданом в руке, а
потом подхватил меня и крепко-крепко прижал к себе. Я до сих пор помню его
тогдашний запах пота, махорки и чего-то приятного мужского… Он меня баловал.
Сажал на раму велосипеда впереди себя и вез на базар. Б
Уже в 2 года хорошо помню, что у нас в семье был культ отца. «Придет
папа из армии и увидит, какая у него доченька выросла…» - говорила мама
и я ждала этого загадочного папу. Четко отпечаталась в памяти картина
возвращения отца.
Он прислал телеграмму, и мы ждали его с
утра. Выкупанная и причесанная я то и дело выбегала за калитку посмотреть - не
идет ли… Улица залита летним, тягучим, сгущенным послеобеденным солнцем. Из-за
угла дома на переулке выходят двое военных. Один держит в руке зелёный фанерный
чемодан. Каким внутренним генетическим чутьём меня бросило именно к нему –
моему ни разу, мной, не виденному отцу? С криком: «Папа!» - подбежала и
схватилась за ногу. А он растерянный, сначала так и замер с чемоданом в руке, а
потом подхватил меня и крепко-крепко прижал к себе. Я до сих пор помню его
тогдашний запах пота, махорки и чего-то приятного мужского… Он меня баловал.
Сажал на раму велосипеда впереди себя и вез на базар. Базарчик – так называли
такие в один прилавок. Покупал груши в фуражку. И дразнил маму: «Мамка нам
теперь не нужна. Скажи – отстань, зараза!» И хохотал. Мама тоже смеялась, а
бабушка волновалась и возражала: «Нельзя на маму такие слова говорить.
с ним, но с возрастом наше общение не доставляло мне радости. Я не понимала его
юмор. Сердилась, не принимая грубый солдатский сленг, который не оставлял он до
самой своей смерти. Убегала на, запретную, «физкастрюлю», так он называл мои
тренировки спортивной гимнастики. Тогда не могла понять, что он оберегал меня
от чрезмерных занятий спортом, чтобы сохранить мое женское здоровье. Он всегда
требовал безукоризненного порядка во всем. Если где-то лежало наше с сестрой
белье не на месте, мы могли услышать ироничное: «Черёпки, насисьники уберите!».
После такого, охота разбрасывать свои вещи проходила. На его похороны собралось
несметное количество людей, они шли и еще несколько дней после. Вспоминали, что
он развел у них в саду небывалый сорт винограда. Небывалый потому, что прививал
друг другу разные сорта. Подарил черенки особенно крупной черной смородины.
Подвез с мешками, не взяв платы на своем БМВешном мотоцик...Ещё Я очень любила отца и всегда хотела общаться
с ним, но с возрастом наше общение не доставляло мне радости. Я не понимала его
юмор. Сердилась, не принимая грубый солдатский сленг, который не оставлял он до
самой своей смерти. Убегала на, запретную, «физкастрюлю», так он называл мои
тренировки спортивной гимнастики. Тогда не могла понять, что он оберегал меня
от чрезмерных занятий спортом, чтобы сохранить мое женское здоровье. Он всегда
требовал безукоризненного порядка во всем. Если где-то лежало наше с сестрой
белье не на месте, мы могли услышать ироничное: «Черёпки, насисьники уберите!».
После такого, охота разбрасывать свои вещи проходила. На его похороны собралось
несметное количество людей, они шли и еще несколько дней после. Вспоминали, что
он развел у них в саду небывалый сорт винограда. Небывалый потому, что прививал
друг другу разные сорта. Подарил черенки особенно крупной черной смородины.
Подвез с мешками, не взяв платы на своем БМВешном мотоцикле. Этот мотоцикл,
вернее уже остатки от него, был куплен у какого-то военного, который привез его
с войны в качестве трофея. Сам его восстановил. Сам сварил коляску. Голос этого
мотоцикла
знали все в округе. Его специфическое тарахтенье сильно отличалось от голосов
российских мотоциклов. Он гордился этим мотоциклом. Потом подарил его своим
племянникам.
Отец
никогда не брал платы ни за какое дело. Помогал крыть крыши «за так», лепить
саман, опрыскивать сады от вредителей. Это очень огорчало маму. Она называла
его «простофилей». Злилась, что он мог оторваться от своего дела дома, чтобы
пойти помогать соседям и друзьям, которые этим его свойством бессовестно
пользовались. Когда виноградники разрослись, он стал виноделом. Вина его были
превосходны, также он выгонял спирт-самогон. Из него готовил различные водки.
Угощал всех бесплатно, поэтому у нас во дворе зачастую толпились любители
выпить на халяву. Помню главного инженера шахты Светличного. Захаживал со
своими чертежами советоваться. Наверное, ценил отцовы замечания. Спорили, потом
выпивали отцовской водки, потом вспоминали плен. Вернее вспоминал отец и
рассказы...Ещё
мотоцикла
знали все в округе. Его специфическое тарахтенье сильно отличалось от голосов
российских мотоциклов. Он гордился этим мотоциклом. Потом подарил его своим
племянникам.
Отец
никогда не брал платы ни за какое дело. Помогал крыть крыши «за так», лепить
саман, опрыскивать сады от вредителей. Это очень огорчало маму. Она называла
его «простофилей». Злилась, что он мог оторваться от своего дела дома, чтобы
пойти помогать соседям и друзьям, которые этим его свойством бессовестно
пользовались. Когда виноградники разрослись, он стал виноделом. Вина его были
превосходны, также он выгонял спирт-самогон. Из него готовил различные водки.
Угощал всех бесплатно, поэтому у нас во дворе зачастую толпились любители
выпить на халяву. Помню главного инженера шахты Светличного. Захаживал со
своими чертежами советоваться. Наверное, ценил отцовы замечания. Спорили, потом
выпивали отцовской водки, потом вспоминали плен. Вернее вспоминал отец и
рассказывал, как его жалели пленные и подкармливали из своей пайки, потому что
в то время ему было всего 14 лет. Пришел Светличный на третий день после
похорон и плакал. Считал, что отец был классным мужиком, талантливым во всем,
бескорыстным, но несчастливым. Да, это действительно так.
Он перенес
два завала в шахте. Получил переломы ног, плеча, сотрясение мозга, а после
того, как оставил работу под землёй и перешел работать на поверхность в
механический цех, то там получил травму правой руки. Вообще руку ему оторвало
полностью. Её пришил ему профессор Шлёпов, в то время, отрабатывая приживление
конечностей. Рука прижилась, и отец, разрабатывая пальцы, выучился играть на
гармошке. Этой рукой он делал всё – строгал, пилил, вытачивал на токарном
станке красивые финтифлюшки для домашней мебели, которую тоже мастерил сам.
Только после смерти я смогла оценить и понять его необыкновенную личность,
творчество, и искать у себя, его черты. Сегодня ему бы было 82 года, а он умер в
53 года…
Седое детство. Рассказ о детстве моего отца. Моему отцу
осенью 1941 года было 14 лет. Жила семья отца в Белоруссии, на хуторе. Война
накатила внезапно и он, парнишкой, еще не до конца осмыслившим жизнь, оказался
в партизанах. Днем отсиживался в чащобе, ночью вместе с взрослыми
партизанами ходил на задания. Иногда забегал домой, где мать и четверо младших
братишек и сестренок, с нетерпением и страхом, ждали его.
Страшились того, что фашисты узнают про партизана из их
деревни. Мать мелко крестила и суетливо собирала сало, каравай, лук. Умоляюще
просила:
- Пафнутек, вернись домой, ты ещё мал - Федулов грозился немцам
донести. Не дай, Бог, ведь не помилуют…
...ЕщёФедулов, деревенский староста, переметнувшийся к немцам, давно невзлюбил
пацана за шкодливые проделки и не раз предупреждал Марию,
- Скажи пострелу, пусть с партизанами не якшается.
Немцы узнают, худо тебе придётся! А сама-то баньку истопи, да приди ввечеру -
поможешь поба
Седое детство. Рассказ о детстве моего отца. Моему отцу
осенью 1941 года было 14 лет. Жила семья отца в Белоруссии, на хуторе. Война
накатила внезапно и он, парнишкой, еще не до конца осмыслившим жизнь, оказался
в партизанах. Днем отсиживался в чащобе, ночью вместе с взрослыми
партизанами ходил на задания. Иногда забегал домой, где мать и четверо младших
братишек и сестренок, с нетерпением и страхом, ждали его.
Страшились того, что фашисты узнают про партизана из их
деревни. Мать мелко крестила и суетливо собирала сало, каравай, лук. Умоляюще
просила:
- Пафнутек, вернись домой, ты ещё мал - Федулов грозился немцам
донести. Не дай, Бог, ведь не помилуют…
Федулов, деревенский староста, переметнувшийся к немцам, давно невзлюбил
пацана за шкодливые проделки и не раз предупреждал Марию,
- Скажи пострелу, пусть с партизанами не якшается.
Немцы узнают, худо тебе придётся! А сама-то баньку истопи, да приди ввечеру -
поможешь побаниться.
Мария, моя бабка, высокая, стройная
красавица, шептала, брезгливо обходя Федулова,
- Ничего, вот мужик вернется, он тебя побанит.
первых дней войны, не знал и представить себе не мог, чтобы сосед-хуторянин
Федулов, тот самый, который с ним по праздникам и чарочку пропускал, и на
сенокосе помогал, мог вот так... А он смог, с первых дней прихода немцев в
деревню, отпустил сына в полицаи, а сам был назначен новой властью старостой.
Пафнутий не слушал мать. Он был поглощён борьбой с
ненавистными бошами. Не только с взрослыми партизанами ходил на задания,
но и как мог, вредил деревенскому старосте и его сыну. Ночью, вместе с
другими мальчишками из партизанского отряда, разорил курятник и увёл на
партизанскую базу скот со двора старосты.
- А что, у всех в деревне немцы отняли скотину и отобрали
продукты, один двор старосты остался невредим.
Говорил он. Конечно, Федулов подозревал, что без участия Пафнутия
тут не обошлось, но доказательств не было. Однако отмщение он готовил. А
когда Мария огрела Федулова коромыслом, обороняясь от его липких
ухаживаний, он решилс...Ещё Дед, мобилизованный с
первых дней войны, не знал и представить себе не мог, чтобы сосед-хуторянин
Федулов, тот самый, который с ним по праздникам и чарочку пропускал, и на
сенокосе помогал, мог вот так... А он смог, с первых дней прихода немцев в
деревню, отпустил сына в полицаи, а сам был назначен новой властью старостой.
Пафнутий не слушал мать. Он был поглощён борьбой с
ненавистными бошами. Не только с взрослыми партизанами ходил на задания,
но и как мог, вредил деревенскому старосте и его сыну. Ночью, вместе с
другими мальчишками из партизанского отряда, разорил курятник и увёл на
партизанскую базу скот со двора старосты.
- А что, у всех в деревне немцы отняли скотину и отобрали
продукты, один двор старосты остался невредим.
Говорил он. Конечно, Федулов подозревал, что без участия Пафнутия
тут не обошлось, но доказательств не было. Однако отмщение он готовил. А
когда Мария огрела Федулова коромыслом, обороняясь от его липких
ухаживаний, он решился. Донёс немцам, что из хутора Марии старший
сын ушёл к партизанам.
бензина, с автоматами, в касках. Смеющиеся, сытые, здоровые, весёлые
победители, наводящие свой немецкий порядок.
Мария увидела их, и сразу поняла всё. Быстро расширила в
коридоре дыру у пола, в которую заползали животные в холод. Четверым
младшим велела: «Бегите скорей к Васте!». Васта сестра деда тоже жила соседним
хутором, и наблюдала из окна, что творилось на дворе брата.
...ЕщёКаратели прибыли к хутору незамедлительно. На мотоциклах, с канистрамиНемцы с Федуловым зашли в дом. Спросили Пафнутия, а разве мать скажет о
сыне в партизанах. Отпиралась, как могла. Только догадываться можно, что же
делали с нею. Федулов рассказать не мог, ушел вместе с немцами, когда их
погнали из этих краёв в сорок четвёртом. Васта видела, что немцы
вышли, а Мария показалась в окне, на белой рубахе на груди расползалось
кровавое пятно.
В это время и Пафнутий прибежал домой
днем. Каким-то невероятным чутьём потянуло домой, к пахнувшим парным молоком
мат
бензина, с автоматами, в касках. Смеющиеся, сытые, здоровые, весёлые
победители, наводящие свой немецкий порядок.
Мария увидела их, и сразу поняла всё. Быстро расширила в
коридоре дыру у пола, в которую заползали животные в холод. Четверым
младшим велела: «Бегите скорей к Васте!». Васта сестра деда тоже жила соседним
хутором, и наблюдала из окна, что творилось на дворе брата.
Немцы с Федуловым зашли в дом. Спросили Пафнутия, а разве мать скажет о
сыне в партизанах. Отпиралась, как могла. Только догадываться можно, что же
делали с нею. Федулов рассказать не мог, ушел вместе с немцами, когда их
погнали из этих краёв в сорок четвёртом. Васта видела, что немцы
вышли, а Мария показалась в окне, на белой рубахе на груди расползалось
кровавое пятно.
В это время и Пафнутий прибежал домой
днем. Каким-то невероятным чутьём потянуло домой, к пахнувшим парным молоком
материнским рукам. Хотелось уткнуться в ее колени, обхватить руками,
почувствовать материнское тепло. К дому подходил осторожно. Высунув голову из
малинника, вдруг услышал лающую речь и угодливый голос Федулова. Чакан,
разросшийся у выгарок, озерка образовавшегося после выемки торфа,
мешал что-либо разглядеть. Тихонько пополз, затем залез в воду и поплыл к тому
месту, где можно было увидеть дом.
Картина, которая открылась мальчишке, заставила застыть на месте. Двери
дома были подперты бревнами, в окне стояла бледная и строгая мать в белой
рубахе. Из-под, прижатой к груди, руки окровавленная рубаха. Это уже не
пятно, это всё более краснеющий саван. Глаза выхватили рядом с домом
мотоцикл, полицаев поливающих, бензином, стены дома, Федулова изогнувшегося
подобострастно. Он что-то говорил и показывал немцу.
куда предатель указывал. По лугу, метрах в ста от дома к хутору тетки бежали
четверо детей. Старшая Поля тащила малыша-Палладия, а Надя и Шура, взявшись за
руки, бежали вместе, время от времени падая и снова поднимаясь. Немец
засмеялся, что-то сказал полицаю. Тот тоже засмеялся и, приставив к животу
автомат, полоснул, в ту сторону, по детям.
...ЕщёПафнутий взглянул туда,Удушливый запах бензина перехватил дыхание. В глазах у Пафнутия
потемнело. Кровь толчками билась в горле. Истошный крик вырвался и
застрял в горле: "Ма-а-амка-а!" С побелевшими, невидящими глазами он
вылетел из укрытия и бросился на Федулова.
- Ненавижу, гад, гады, сволочи, свиньи немецкие, убью! - а в
руках ничего, только сжатые кулаки, только бешеный крик, только белое как мел
лицо…
- Щенок, сучий сын, держите его!
Фашисты смеялись, окружив пацаненка. Наставленные
автоматы, как ощеренные зубы. Дом уже полыхал и жар обжигал тело, сквозь
треск огня доносилось:
-П
куда предатель указывал. По лугу, метрах в ста от дома к хутору тетки бежали
четверо детей. Старшая Поля тащила малыша-Палладия, а Надя и Шура, взявшись за
руки, бежали вместе, время от времени падая и снова поднимаясь. Немец
засмеялся, что-то сказал полицаю. Тот тоже засмеялся и, приставив к животу
автомат, полоснул, в ту сторону, по детям.
Удушливый запах бензина перехватил дыхание. В глазах у Пафнутия
потемнело. Кровь толчками билась в горле. Истошный крик вырвался и
застрял в горле: "Ма-а-амка-а!" С побелевшими, невидящими глазами он
вылетел из укрытия и бросился на Федулова.
- Ненавижу, гад, гады, сволочи, свиньи немецкие, убью! - а в
руках ничего, только сжатые кулаки, только бешеный крик, только белое как мел
лицо…
- Щенок, сучий сын, держите его!
Фашисты смеялись, окружив пацаненка. Наставленные
автоматы, как ощеренные зубы. Дом уже полыхал и жар обжигал тело, сквозь
треск огня доносилось:
-Пафнутек, Пафнутек мой... Парнишка очнулся в
мотоцикле. Его везли, перебросив через запасное колесо, на коляске. Ног не
чувствовал, потом оказалось, что они перебиты. Оглянулся на дом и увидел, как
рухнула крыша. Больше ничего не помнил. Очнулся в подвале на коленях у
земляка Коптюка, с которым впоследствии перенес 4 года плена. Коптюк гладил его
по голове и шептал
- Бедный пацан. Седой стал... Дитё же… Что же сделали!
Гады, что сделали!..