Предыдущая публикация
ЦАРЬ ГОРЫ
Пискарев Николай Иванович (1892-1959) «Катание с горки» 1957.
Однажды ранней зимой мне купили коньки — блестящие, с загнутым носом и широким полозом. Назывались «снегурочками». Но внучка Деда Мороза тут ни при чем, название происходит от снега.
Фабричных самокатов в моем детстве не было, но ребята строили самокаты не хуже фабричных. Берешь две доски, выпиливаешь прямоугольники на конце каждой, вставляешь на оси в эту выемку шарикоподшипник, а после сбиваешь доски под прямым углом. Поверх вертикальной доски приколачиваешь палку — это руль, за него надо держаться руками, чтобы управлять самодельной машиной. Самокатный завод отдыхает!
Доски, гвозди, молоток, ножовка имелись в каждом сарае, а сарай стоял в каждом дворе, потому что улица сплошь состояла из частного сектора. В подшипниках тоже никто не испытывал нужды. Их приносили отцы или добывали сами мальчишки в паровозных депо и на рудниках — без шарикоподшипника в те годы не работал ни один механизм. Так что за час-полтора любой мальчуган при желании становился владельцем собственного самоката.
Хуже было с дорогами. Об асфальте не мечтали. После дождя, по размокшей земле, на самокатах не проедешь. А вот когда проулки и тропинки просыхали до легкой, тонкой пыли, сорванцы вытаскивали свои самокаты и устраивали отчаянные гонки, тарахтя от усердия и ажиотажа: р-р-ры-ры-р-тры-тр! пыр-пр-тыр-тыр-пру!
Это — летом. А в зимнюю пору катались на коньках по льду Читинки. Родители прикупили нам коньки, мне и Сережке «снегурочки», а старшим братьям — дутыши. У снегурок передки загибались в виде запятых, а дутыши начинались острыми, режущими углами. Коньки крепко-накрепко привязывали к валенкам сыромятными ремнями. Для надежности ремни закручивали палочками, и эти палочки торчали по бокам валенок во время катания.
Пока я возился со своими снегурками, братья убежали на лед. Отец помог мне закрутить ремни, проверил, намертво ли прикипели к валенкам коньки, и я тоже рванул на речку. Гордость захлестывала меня, ведь новыми блестящими коньками похвастаться мог не каждый аянский парень. На крутом берегу Читинки залили горку. Залили плохо, впопыхах — с кривыми трещинами, рытвинами; по горке на оглушительных скоростях, с гиком и гамом, на картонках, санках и на тощих задах, без ничего, носились мои сверстники.
Я думал поразить приятелей сверкавшей в лучах зимнего солнца обновкой, а также необыкновенной ловкостью, которую я в себе чувствовал. Взобравшись на вершину горы, я горделиво посмотрел влево — там на речном льду резвилась малышня; не менее гордо я посмотрел вправо — там суетились ребята постарше. Сорванцы уважительно освободили пространство для моего предполагаемого лихого спуска. Вокруг горки на минуту воцарилась тишина. Ведь на коньках, да еще новеньких, впервые надетых, с ледяной высоты никто не рисковал съехать. Это вам не картонка под задом! Я ощутил себя орлом! Ну если не совсем орлом, то царем горы — точно.
— Щас покажет! — раздался взволнованный голос.
И я показал. Оттолкнулся — и помчался. Метра три я летел реальным орлом. Но потом снегурка попала в трещину, и я плюхнулся носом в шершавый лед. Дальше, до основания горы, мне пришлось ехать на пузе, оставляя за собой кровавую от разбитого носа дорожку. Лежа, я услышал над собой злорадный хохот, переходящий в восторженный визг. Оторвал от лица руки — варежки в алом. Я заревел от обиды, от боли и поплелся на крепко примотанных коньках домой — жаловаться на горку и на весь белый свет. Бабуля меня умыла, усыпала нос и губу стрептоцидом, а отец, отмахиваясь от мамы, смеялся до тех пор, пока слезы не потекли по его лицу.
— Вот свернули санки, и я на бок — хлоп, — хватался он за живот. — Кубарем качусь я под гору, в сугроб! Да кто ж тебя поволок на горку-то?! Катался бы на речке!
Я смотрел, смотрел на него и не выдержал — тоже криво улыбнулся разбитым ртом и укоризненно закончил стишок Ивана Сурикова:
— Все лицо и руки залепил мне снег. Мне в сугробе горе, а папаше смех.
Ближе к январю возникла новая мода: суета на коньках мальчишкам с нашей улицы приелась, и мы стали делать ледоходы-самокаты. На треугольную платформу из досок прибивали три конька: впереди, на подвижном рулевом бруске, крепилась курносая снегурка, а сзади — любые два конька, хоть дутыши. Пилот усаживался на зимний самокат, ноги ставил на рулевой брусок, в руки брал железные спицы с заточенными концами — и вперед, по чистому льду, сколько сил хватает, отталкиваясь спицами от зеркальной поверхности реки. Разумеется, устраивались гонки на разные дистанции, и тут побеждали те, у кого бицепсы покрепче, а жира на животе поменьше.
Иногда я останавливал свой самокат в укромном местечке, варежками насухо прочищал лед и всматривался сквозь него, прижимаясь лицом. Я надеялся увидеть плывущих подо льдом щук, налимов и хариусов. Увы, ни одна рыбина не прижалась снизу к ледяному потолку, ничего не прошептала мне. Ни рыба, ни рак, ни страшный осьминог.
Зайков Николай, Новосибирск. «Оттепель». Эпизоды детства. 1957—1961
Журнал "Сибирские огни" 2021/ №6
Следующая публикация
Нет комментариев