Предыдущая публикация
За счастьем
1.
Ночь. Февраль, снежным живым вихрем носился по деревне, пытаясь влететь в каждую щель, закуток. Дома, находясь в его плену, съёжившись, дремали. Только одна изба не спала. Она молча пыхтела тонкими струйками дыма, в сонное, тёмное небо. Принимающая роды, повитуха Прасковья, закончив все бабские дела по благополучному появлению маленького человека на свет, сурово оживляя брови, сдержанно сказала:
— Ну и слава тябе, Всявышний, што памог нам грешнам…
Умыв святой водой личико крошки и изнемождённое, но смиренно измученное лицо роженицы Полины, добавила:
— Красивая будять…
Сильно закашлялась, вытирая подолом сухие, сизо-пепельные губы, добавила:
— И умом Господь ня обидя...
— Дай Бог! Дай Бог! — еле слышно, прошептала слипшимися, выцветшими губами хозяйка семейства. Задёрнув широкую ситцевую штору, отделяющую два разных мира между собой, Прасковья вышла в переднюю. Медленно собираясь, находясь в глубокой, внутренней задумчивости, окликнула первенца этой семьи. Андрейка, тихо сидел за печью, со страхом слушая всё, что происходило в избе.
— Зови батьку у хату!
— Щас! Я в баню.
И мальчик исчез, впустив из сенцев, густое облако морозного воздуха, сразу растворившееся, оказавшись во владениях духоты и жара, исходящего от недавно побеленной, крепко натопленной печи. Николай, как положено по местным обычаем, переждал это радостное явление в не дома. Счастливый, но сдержанный на эмоции, ввалился с сыном в жилище. Хотел подойти к своей жене и маленькой крошке, тоненьким голоском которая, уже робко знакомилась с божьим светом, родным домом. Но повитуха, одним движением глаз, осадила хозяина дома:
— Сидай!
Николай, с глубоким чувством умилённости, нежно обнял сухие косточки повитухи, высыпав в её уши горсть благодарностей, после чего уже довольный, смирный, уселся на лавку. За его мозолистую жилистую руку, держались маленькие ручки сына. Не глядя в глаза семейным людям, Прасковья, понятным деревенским местным языком, довела до молодых, что надо делать, а что пропустить мимо себя по жизни, если хотят вырастить здоровой и счастливой девочку.
Потом подошла к божнице с иконами, стала бубнить молитву. Приняв покорно, с поклоном узелок с гостинцами, старуха, кланяясь, подошла к окну и отодвинула шторку-задергушку. Сложив лодочкой ладони, несколько секунд всматривалась в ночь. В замёрзшее окно, с мглистого неба смотрела огромная красная луна. Она не была жёлтой и пятнистой, как обычно.
Полный диск, необычного красного налива, одноглазым, свирепым зверем завис над глухой деревней. С усмешкой, всматривалась таинственная спутница земли, через сумрачную, вьюжную снежную круговерть, в старушечье, рябое, морщинистое лицо, догадываясь, что та, правильно истолкует такое редкое явление.
— Ой, Господи, тя! — еле слышно, прошипела повитуха, отпрянув от небольшого окна, больно кривясь телом.
С какой-то непонятной печалью и растерянностью, на секунду, другую, замерла старая жизнь. Повернулась, напустив глубже на лоб старенькую шаль, стала торопливо застёгивать на все пуговицы стеганую фуфайку, при этом слышно бормотать:
— Никалай! Палина! Всегда помнитя, што я вам гаворила.
И уже с открытой двери, к ним прилетели её последние слова:
— Тольки ня отпускайтя яе не по сроку з дому в чужий мир!
И хлопнув оббитой войлоком дверью, старуха исчезла в морозную темноту, взбесившуюся, необычную ночь.
2.
Так, на свет появилась Райка. Потом, через год с хвостиком, следом, и сестрёнка дорогим подарком, пришла в этот дом. Дружная семья в пять человек, жила сытно и мирно. Всю работу по двору, и по дому делали под песни, друг, другу помогая, на радость родителям, на зависть соседям.
В Сибири, деревенская жизнь, она как мельничный барабан, вертит человека в постоянной работе. Работа по личному хозяйству, на колхозных полях, сенокосы, уборка урожая, учёба в школе, быстро крутануло время вперёд, научив девчонку очень многому. Наделив надёжным здоровьем, крепким терпением и непоколебимой уверенностью в правильном понимании жизни.
Годы, как месяца улетали в прошлое. Незаметно старили телами и взглядами на жизнь Райкиных родителей. К ним стали цепляться болячки, заполняя доверху ящики и коробки разными лекарствами. В тёмном углу кладовки, уже бутылок ряд с мазями и настойками. Безжалостно забирая красоту у родителей, время не скупилось на подарки Райки. Природой меченая, в этом круговороте сельской жизни, где труд является составляющим людского покоя и счастья, всё больше и больше преображалась, постепенно превращаясь в первую красавицу деревни.
На глазах гордых и счастливых Николая и Полины, выросло умное дитё. Не по годам, рано округлилась в формах, обретая упругую стройность и косу по пояс. Многим пацанам будоражила мозг. В школьных коридорах, на танцах в клубе, видели в стайке игривых подружек-хохотушек, её сбитую, красивую фигуру с гордой осанкой, всегда высоко поднятым подбородком.
Многие понимали, что девочка пытается жить с большой буквы, с огромным расчётом на славное будущее. Все в деревне знали, что из школы соседнего села, носит одни пятерки, на зависть многим мамам. Николаевой дочке, все предметы давались легко. Их заковыристые правила и содержания, не напрягаясь, щелкала в один присест за книжку. Помогала и сестре, освободив от этих обязанностей мать.
Умная, — на занятия разные, школьные. Не ленивая, — на нудные хозяйские дела, Райка, с юных лет задрала до максимума планку требований к жизни. Зная себе цену, и вынашивая в глубине души сокровенные, никому не известные планы и мечты, она неукоснительно, шаг за шагом шла к своей стартовой метке. Учителя в школе, наперебой, ставили в пример её способности и стремления быть цельной в этой жизни.
Математичка, зная, что девчонка хваткая в точных науках, предрекала ей научную жизнь:
— Вот десять закончишь, и сразу в город, в университет на «физмат». Тебя Раечка, ждут академические городки и учёные степени. И это, говорит, самая строгая, самая уважаемая «училка» в школе, от которой похвалу редко кому удаётся заслужить. Звёздочкой сеяла, оголяя свои ровненькие зубки, её, ещё неокрепшая психика, от таких пожеланий, перспектив.
Всем виделось, что девочка с правильными мыслями в голове себя по жизни ведёт. И «русичка», немного погодя, на русском чисто:
— Безбедное будущее у тебя будет Рая, если с головой в ладу будешь вставать и ложиться! С таким телом, мозгами, и правильным языком, без словесного багажа ещё от первых переселенцев, польско-белорусско-украинского разлива, без их архаичных вставочек типа: «батька-матка», «гаварила», «яго-яво», «ничаво», «няхай будя», «курва твою мать» — ты должна на финише жизни иметь прекрасные результаты. После десятого жми сразу в Москву! Есть знакомые, — помогут!
3.
Вот-вот, она только «восьмой» закончит, а парни уже глазами её раздевают, ночами не спят, от своих бурных юношеских фантазий, хотелок. Красавцы, умные и не очень, мотыльками закружились рядом с её молодой плотью, в поисках дружбы, сердечной взаимности, контакта. Один налетит, как коса на камень: «Одет, обут бедненько, и прыщи на лице!» — ехидной в душе прыгнула, скакнула Райкина мысль. Секанув пустую искру, прыщавый, но самый способный в 10 «Б» страдая, отвалил, давая другим дорогу.
И вот уже высокий и самый сильный в школе, учительницы сын, соло-гитарист местного ВИА, как бортом корабля ударился об пирс: «Изо рта плохо пахнуло!» — вновь пискнула тихонечко Райкина «ехидна». И уже силач, стоит в стороне, губоньки надув.
Местный хулиган, красавец Лёха, — брюки клёш, и густы волосики до плеч, безумно синими своими глазами, раз за разом пускает стрелы в её юное сердечко, в высокую, уже спелую грудь. Райка знает, что перед сердцеедом, все девочки дрожат и мечтают упасть в его объятья. Сколько не брыкалась, а дозволила однажды застыть перед ней, сладенькой.
Самцом пахучим, сильным и бесстрашным «копытил» землю юный патлатый паренёк, чтобы уломать её на встречи. Один вечер дружбы, три — позади. И вот Лёшка, «вылакав» бутылку «Агдама», рванул руками в запретные Райкины места. Не учёл парниша, что Райка копны уже клала сама, на вилах тяжёлое сено, вскидывая до самого неба, в самую высь. Резкий поворот плеча, взмах руки, и с синюшным ободком вокруг глаза, встретит завтрашний день, местный Дон Жуан.
4.
«Эх, деревенские?.. Что вы умеете, и можете в этой жизни?..» — засыпая, думала девчонка. «Как жуки копошитесь в навозной жизни. А я стану учёной! Ведь, не зря родилась такой способной, когда-то, под февральской красной луной, 15 лет назад. Я для известности создана, для славы и тяжкого исследовательского труда», — думал её мозг, не по годам быстро сформированный. С этими сладкими мечтами, вся успокоенная, засыпала каждую ночь, в штопаных трусах, под старым лоскутным одеялом, в старом отцовском доме, её юная, дерзкая душа.
Всем им, глупым, красивым, умным и тренированным невдомёк, что Райка давно в своих мыслях, живёт в большом и ярком городе. Там огней на улице, как звёзд на небе! Там возможностей проявиться больше, чем у матери седых волос на голове. Никто в деревне и школе не знал, что девчонка тихо ненавидит деревню.
Эти убогие, деревянные жилища, со скотом в хлевах, за которым надо постоянно ухаживать: оберегать, кормить, поить, — это не её жизненное кредо! Давно опостылели далёкие покосы, с тяжкими, утомительными врезаниями косой в густую траву, под палящим солнцем, под вой и грызню кровососущих тварей. От этого «удобного» сенокосного инструмента, мозоли как у мужика.
А как ненавистна «бульба», — кто б знал!? Это она, своим огромным полем, напрочь лишала на две, а то, и на три недели настроения, делая девичьи руки — бабьими, а розовые пяточки, — старушечьими. А как выматывают готовки у старенькой печи, а эти уборки, стирки, дрова, вода, и запах навоза от резиновых галош. У-у!..
5.
Эта жизнь не имеет изменений. Здесь все живут так! Те, кто не боится труда, и ценит больше всего в жизни волюшку, тишину и простор перед глазами, чистое — под ногами, в руках и за столом своё, тот смакует — эту жизнь. Здесь все заботы под рукой. Здесь ты в обнимку живёшь с чистым воздухом, солнцем в упор, и снегом — что лижи, и не отравишься. Здесь ягода и гриб под боком, здесь дичь за огородами летает, гнёзда вьёт. Крупный, съедобный зверь во дворы забредает, — только не промахнись! Дожди с неба прямо в бочку льются, пей, не напьешься! У этих людей, мозг воском плавится от мысли: как можно часами до работы добираться, а на одной площадке живя, с соседями не знаться? Эти, никогда не бросят свой край, свою одухотворённую таёжную сторонушку. На бугру, в сосняке, им последняя остановка будет, присыпанная родной землёй. Кто искренно любит свой край, тот с незнакомыми не ложится на чужом погосте. Но эта не Райкина философия жизни! И поэтому, она больше всего боится остаться в этом маленьком, захолустном уголке таёжного края.
6.
Ни учителя, ни бедная мать, никто в округе не знал и не догадывался, что Райка уже вычертила, ростком, — взрастила в своей упёртой голове, отчаянный план. Он, весенним сухим громом громыхнул, среди светлого безветренного дня! Закончив восьмой, вся ровная, гордая, выпалила своим как на духу:
— В город я еду! Поступлю работать, и буду продолжать учиться, чтобы мне это не стоило!..
Сказала, как ножом подсолнуху башку отрубила:
— А там будет видно... — общагу дадут, — не пропаду!..
Учителя, с глазами навыкат, бросились школьнице наперерез: «Ты, девочка спятила?.. Это ж город, а тебе всего пятнадцать! Ты совершенно чужого народищу столько ещё не видела, как и того города! Там соблазнов кучи, как того навоза в стайке. На каждом углу благости разные, под личиной благодетеля, тебе горе прилепят такое, что не отмоешься вовек!» — в надежде снять дурман с неокрепшей ещё головы, — толмачила толстая боками, добрая душой, пожилая завуч.
«Дурёха!.. Город-то на журнальных и газетных картинках, — это липкая обманка! Это фасад, окрашенный красивыми красками, а за ним есть тыльная сторона. Она страшным случаем может обернуться для тебя, еще сопливой и наивной…», — вздыхали другие опытные педагоги.
7.
Без умолку, голосила и мать в ответ:
— Ты юная совсим яще, в город тый едешь, где чужое усё! Люди жавуть на одным метре друг от дружки, ня знаються гадами, срам какий! Хто тябе поможа мокрощелки деревенской? К каму бяхчи будяшь, если што произойде плахое?..
На время, отпустив старое, мать, усмирив дрожь в руках, с новой силой, громко, истерично, пускалась в новые стенания:
— Скальким нашим девкам, етот горад судьбы папереломав, кагда ня по сроку туды ломилися! Патому што матки з батькой там рядом ня было. От наших юбок оторвавшись, ня знаете дурочки, как с етой волюшкой вясти сябе. Вот яна, вас глупых ссыкух и ломая под сябе! Патом, словна лущеный подсолнух обратна выбрасая...
Выпив воды с ковшика, передохнув, Полина вернулась в горницу, обессиленная села на стул, и уже мирно, с мольбой в голосе:
— Дочянька, славненькая моя! Ну, другоя дела, по-людски, як паложена, закончи десять классав, как усе, и поезжай со всими у тэй инстятут.
Замолчала. В хате было напряжённо тихо, только пискляво шебуршали в картонной коробке, ещё маленькие слепые котята. Мявкали и просили молочка. Кошка где-то лазила по двору.
Никак не получалось у хозяйки дома, на мягкую добрую волну перенаправить себя. Опять сорвалась, смахивая слезы со щёк:
— Дык, не-е! Надо ж, из 38 чаловек класса, на мой позор, одна нашлася дурочка безмозглая. Горад покорять яна едя, — дурында стоеросавая…
— Ничего, переживу!.. Трудно будет, только первое время… — собирая свои дешевые и нехитрые девичьи пожитки, спокойно отбивалась Райка. — На первых порах, мне Лариска Петрович поможет.
— Хто? Хто? — как дутый шарик, лопнула мать. — Чем яна тябе поможа, а? — Сама голодранка, к матке чуть ля ня кажный месяц ездя. То, матка дай картошки мяшок, то, мясца налож полну сумку. Нет, штобы матке сама што привязла, так тольки мамка, — давай, да, давай! А ужо ведь, шастый год там живе. Помошницу нашла, глупая!
В печке потрескивали дрова. Райка, прижавшись к её теплой стенке, думала о своём старшем брате Андрее. «Молодец! Нашел в себе силы. Сразу после армии, рванул в чужой край. И ничего, не сгинул. Не потерялся! Женился и работает. Чем она хуже его?»
— Остынь, Полина! Остынь! — хрипел больной отец. Он лежал обставленный, обложенный разными мазями, пузырьками, банками с настойками. — Яна с головой росла, и в жизни её не потеряет! Пускай едет, если душа туды рвется. Под счастливой звездой родилась, — тусклыми глазами глядя на низкий потолок, — вымолвил отец. Отвернувшись к стене, закашлялся, притих.
— А ты, мовчи! — волчицей огрызнулась Полина. — У тябе серца так ня болить за яе, как у мяне. Я ночами спать ня могу. Глазы не закрываються, душа ноеть и ноеть, мочи больши нету тярпеть!..
Райка, обхватив руками сзади мать, с улыбкой, успокаивающим голоском, прочирикала прямо в её уши:
— Мамочка, милая! Ты же знаешь меня! Я упёртая, если сказала, что выучусь, посвящу себя наукам, значит, тому и быть. Помнишь, я работы никогда не боялась! Буду делать хорошо, — стану передовичкой, как Зинка Долидович. Вечером учиться, зубрить, в лучшее будущее верить. Надеюсь, хоть какую копейку вам буду отправлять, чтобы папе лекарства покупать.
Под Райкины, успокаивающие трели Полина притихла. Ей так хотелось верить, надеяться, что её родное дитё: крепкая нутром, мыслями и телом, сумеет дойти, добежать, доползти до своей выстраданной мечты.
8.
Уже поздно ночью, когда все спали, сестрёнки прижавшись к тёплой стеночке любимой мамкиной печи, шушукались друг дружке под ушко.
— Ну, и правильно, что едешь! Пока наши девки пугливые, здесь десять осилят, ты там закончишь, но уже будешь знать город, и профессия будет с денежкой в руках. И я в скорости туда сама приеду учиться. Ты там себе новые сапоги-чулки купишь, да? Как у Светке Левданской. Будешь хорошо получать, купишь себе вельветовые штаны и джинсы модные. А мне, потом, привезёшь шарф мохеровый и косынку с люрексом, хорошо? — прижавшись к сестре, жужжала и жужжала младшая. Когда вокруг девочек уже кружил сон, Райка в забытье, в приятной дрёме, отвернувшись к стене, услышала последнее:
— А больше хочу, чтобы ты влюбилась там, сильно-сильно! А мы с мамкой и папкой на свадьбу приехали…
9.
День «Ч» настал. И вот, юная авантюристка, разметав и распихав всех на своём пути, уже стояла на остановки на центральном тракте. Поцеловав заплаканные щеки потухшей матери, Райка хладнокровно впрыгнула на подножку автобуса. В ношенных туфельках, платьице в обтяг, и дерматиновой сумочкой через плечо, где рублей было, как ленивый кот наплакал. Удалялась, гремя задними мостами большого автобуса, в липкие лапы городской жизни. Пока автобус визжал и переключался, то подымаясь на подъём, то спускаясь с него, будущая учёная леди, не спеша раскладывала в умной голове пасьянс свой дальнейшей жизни.
«На первых парах ей помогут деревенские девчонки. Это факт! Не пропаду!.. Главное, не суетиться! Главное правильно первый ход сделать в этой партии. А там всё пойдет по маслу! Не покладая рук, работать, учиться, не пуская сопли по пустякам! Потом ВУЗ!» — подпрыгивая на битой дороге, на ухабистых ямах подлетая, упорно и цепко ещё раз заучивала свой план-конспект отчаянная девочка, всё ближе и ближе приближаясь к незнакомой жизни.
Главное! — думала её отчаянная голова, — надо выверено, осторожно, не споткнувшись, найти того, с кем вместе будут пройдены все следующие дороги жизни. Непременно, потом уже, красивая, умная, сильная, учёной степенью отмеченная, она будет с мужем красавцем мчаться на своей Волге, в родную деревню. А на задних сиденьях, будут верещать от радости детишки. Их будет два, три, а чёрт с ним, можно и четыре. Только надо закусить удило, и терпеть, чтобы не случилось в жизни. Счастье ведь улыбается самым стойким и терпеливым! Земляки еще узнают, про ее славные дела для страны, для края, для семьи. Ради всего этого, она готова всё пройти! Где надо будет ползти, плакать, просить, умолять, работать до синевы под глазами, лишь бы заиметь эти блага на всю жизнь. Стать помощницей своим родным!
10.
Мегаполис, пыхтя в небо трубами разных ТЭЦ, ТЭС, ЦЭС и прочего другого «блага», с раннего утра выпустил на свои асфальтированные «площадя» людей. В рассыпную помчались, понеслись, — точно заведённые букашки-жучки, после себя никогда не оставляющие глубоких следов, памяти. Таким вот активным, суматошным, город встретил тот первый Райкин автобус-судьбу. Мечтательница, напичканная уймой планов, надежд и стремлений, чуточку растерянная, прямо с колёс Икаруса попала в его липкие лапы. Райка помнит, как учителя предупреждали: «мол, город не поверит твоим слезам, если, что с тобой случится! Ну, не верит он наивным и мечтательным душам, и это навсегда и железно! Вроде как, каменный городище, это очень бездушное существо! Здесь вроде клыкастые зубы нужны и кулаки сильные, и нрав нахальный, чтобы своим стать, на вершину благополучия взойти, закрепиться...»
То бишь это мартен, — где всё и всех плавит по своим законам, монотонно, изо дня в день, формует людишек! Выливает по формам и формочкам, выкидывая на выходе, готовые души и тела. Одни, закалку прошедшие, трещинами не покрылись! Эти вжились, они всем довольны! Другие, треснули от невыносимого давления и перепада температур. Уже, подранками, летят в отвал, еле волоча существование здесь. И как бывает, опять в родную деревню чемоданы собирают, с билетом в один конец.
11.
Шуструю и бойкую, приняли везде, где мечтала зацепиться. Трудно было, но она терпела! Вот и работа под руками, от которой, с непривычки приходила ели живая. И учёба с такими девочками, как она. В районном хоре её приметили. И через шесть месяцев, — она уже везде пример, везде лидер!
Год летит в прошлое, другого, — уже середина! Всё по плану у энергичной девочки ладится! В очередях, с утра раннего, локтями и горлом давно отбила себе сапоги-чулки. Вельветами и «техасом» синим, виляет, шеи мужикам кривя до боли. На плечах, плащ болоньевый давно.
Тело, упругое, молодое, обтянуто бельём не мешковатого совкового покроя, а кружевное, тонкое, родной Прибалтикой шитое. В кожаной сумочке, Польши дружеской, косметичка-трельяж в уголку лежит. У всех химия на голове, а она с косой мучается. Знает Райка, — красота требует терпения! Она городская давно! От той, что впрыгнула в первый свой междугородний, давно не осталось и следа.
12.
Однажды, в воскресный день, на рынок рванули молодушки с родной общаги. Надо очередь отстоять, красивым, удобным себя затарить. И в этой очереди, вдруг вскрикнула Райка! Это цыганка, мимо проходя со своей ватагой, рванула из распущенных девичьих волос, тонкую её прядь. Закричала дева, готовая с кулаками броситься на эту ряженую куклу. Только та, взглянув на волосы, что мизерным пучком в её ладони свитые лежат, без жалости, без злобы, не попросив денег, не приставая, на лету, в одну секунду, в ушко и бросила:
— Сделаешь аборт, со смертью встретишься!..
Хотела крикнуть в спину уходящей ворожейке: «Да девочка я ещё!» — Да всё в один миг скривилось, затуманилось, запуталось в душе, заодно в головушке. Бросило в пот тело юное, ознобом пред этим всю пробив. Только глаза цыганки, колдовского цвета и взгляда, сфотографировались навсегда в Райкиной памяти. Места себе не находила, терзаясь в сомнениях.
— Это знак судьбы! — сочувственно говорили люди.
А что город?.. А он, хитрый, коварный, он ждёт своего часа. Он не спешит! Не торопясь, наблюдает за ней, выискивая тонкие моменты, примерить на ней свои «заманухи». Как поведётся это юное тельце на разные соблазны, коих пруд пруди в этих каменных джунглях. В районном хоре, она первый голос, на огромном заводе — передовичка и начальник смены. Её красивое лицо светится на доске почёта. Как мимо пройти, и не увидеть её разным «донам» и «жуанам».
А они разные, как торпеды бились в её чистый борт. То лейтенантик, что на выданье был, «поплавок» со звездой, к кителю прикрутив, в далёкий северный гарнизон звал с собой. «Что я дура? — думала передовичка, — я из той тайги сюда приехала, чтобы потом опять туда, медведям лапы чесать? — Нетушки! Это не моё!..» То, начальник участка, разведенный красавец мужик, в сухую сохнет, готовый бросить всё ради этой, которая как крейсер правильно идет в нейтральных водах. И уйма разных других, кружилось как мотыльки вокруг яркой лампочки, боясь обжечься, не желая пораниться...
13.
И вот, в один из тёмных вечеров, она, уставшая от такой ломовой жизни, поддалась искушениям подружки, впихнула своё юное тело в богемный круг города. Там в больших, обставленных антикваром и хрусталём хоромах, будущие художники и скульпторы, физики и поэты, время сладенько коротают. Пока богатые родители за границей «мани-мани» зарабатывают, «золотые» мальчики время зря не теряют.
Под итальяно-веро, под «АББА», с «Бонями» разными и «Эммами», под «Белый аист» до дна, в один миг стала меняться Райкина жизнь. Под танго, в полный обхват тонкой талии её, и беседы, на дыхании в упор, молодой художник, с ростом под люстру головой, с глазами полные печали, щебечет без устали. Певуном-соловушкой, трелит сладкие песенки, на ушко будущей учёной леди.
Мастер вольных красок и мазков, с бородкой под «Людовика 14» и усиками «Луртье», предложил дружбу навек! Лопнул предохранитель в сознании наивной девчонки, и с выбитыми пробками в голове, закружилась Райка, подхваченная водоворотом, никогда не знакомых ей эмоций и чувств. Тяжко девочке понять и распознать, — по какую сторону правда от неё стоит? Когда столько счастья свалилось сразу! Тут любовь, как в бетономешалке крутит, что круги с глаз не слетают, и юбки с джинсами сваливаются, хоть сызнова, меньшего размера покупай? Тут работа на износ, и учёба до полной зубрёжке, ведь Райке обязательно «высшее» надо! В этом захлёбе трудного и сладкого, запуталась она, как букашка в липком мёде.
Тонко, выверено, «подстрелил» молодую девицу свободный художник! Перед этим, обвешав её с ног до головы, лапшой обещаний и лжи. Художник раз мазнув, два макнул, и вот, скоро картина маслом на исходе. Исписав одну, он уже к другой своими «красками» примеряется. Таким души не нужны! Они от душ устают морально. Они любят «лакомиться» юными девичьими деревенскими телами. Девочки наивные, чистые, глупые, служат им вдохновением, чтобы богема родила на свет что-то новое: в музыке, в прозе, в формулах, в скульптурном броске из бронзы.
14.
А город, покачивая свои ночные фонари на холодном ветру, грустит от печальных дум, зная наперед расклад по жизни, этой дурочки, что так опрометчиво бросилась в его мартен. Теперь там будет выливаться новая Райкина формочка. А какой она будет? Время покажет! Райка, подстреленная горькой правдой жизни, потеряла покой и радость. Но с убытием одного, вдруг стало прибывать другое. Округлилась, передком подалась вперед. «Сердобольные» на работе и в общаге, сочувственно шептали:
— Аборт твори!.. Другие, наоборот, — просили грех на душу не брать, — одуматься!
С покоем распрощавшись, в терзаниях жила, — не зная как правильно поступить, что сделать? Вся вымотанная: не послушав одних, и соглашаясь с другими, — решилась лечь на стол врача. Как окончательно созрела, так в эту ночь камнем и рухнула на кровать, дабы просто выспаться.
А к утру тихому и прохладному, когда город просыпался в предрассветном сумраке, когда уже остались минуты, чтобы глаза открыть, старая знакомая появилась. Во сне стала поперек. В той же юбке, цвета бешенного степного огня, с теми же бусами на шее, чётками в руках.
Цыганка, у которой глаза, как червонцы золотые, жёлтым светят, в густом тумане крикнула, уходя в него обратно:
— По-о-мни красавица, что я тебе сказала!.. — и растворилась, мгновенно разбудив горемычную.
Испугалась беременная! Побежала к старухе: коя слыла в районе мастером на светло-тёмные дела.
— Не шути деваха!.. — Знак тебе, правдой светя. Не вздумай линию перейти… — ой, беду накличешь…
15.
Рассчитавшись с заводом, общагой, и хором в 27 глоток, мобилизованная, округлённая, мчится в родительский дом, на том же судьбоносном автобусе. Слёзы и вой, плач и стенания, всё прошла упёртая Райка в отчем доме. Так стыдно пропустить через такой позор свою семью перед деревенскими. Здесь же все как на ладони, обо всех всё знают, где бы ты ни жил, кем бы ни работал...
А как появился Димка, так дом, словно своё отдельное солнышко себе заимел навсегда. Счастье заколыхалось, в побеленных извёсткой стенах Полининого старого дома. Как только кроха забегал, здоровьем наливаясь на бабушкиных харчах, так уже жизнью битая, Райка обратно бросилась в борьбу за своё счастье. Естественно, перед этим клятвенно заверив своих, что на знакомые «грабельки» больше не станет, стороной их пугливо обойдёт!
Её знают, её помнят, её ждут! Опять она везде восстановлена! И родной хор рад её возвращению. Без неё, заводская смена в нормах отставать стала. Вот испытательный срок позади, — она уже новоиспечённый коммунист! «Ничего, — думала Райка. — Моя жизнь только начинается! Главное, чтобы родители не болели, и Димочка здоровым и честным рос!». Так и понеслась опять по жизни неугомонная, несломленная, приятно похорошевшая от родов девушка, женщина, баба.
А девичье тело настырно ноет. Природа кричит, — требует своё! Но Райка, тёртая девка уже! Она теперь идёт по жизни, как будто по тонкому льду, боясь провалиться в бездну, на дно. «Прочь богемная мразь!.. Одни лгуны и предатели!..» — в глазах её лучится презрения свет. Сторонится хитрых и лживых типчиков, что в этом образе по жизни портят воздух, глупым девочкам ломая жизнь, себе карму. Она в хоре поёт, первым голосом! Вот где её спасение и отдушина. Здесь единомышленники и верные друзья. Но город, под маской благородного друга, хитро улыбнувшись во весь клыкастый рот, подсунул очередного «героя», лучшего из лучших. Он в хор пришёл, по правую руку стоит, робко касается плечом, мыслями. Он будущая звезда, — стрекочет руководитель хора.
Чужой город, — выступление на бис! И в пьяном, после концертном угаре, Райка выслушивает любовные стенания молодого тенора, который не мыслит без неё своей дальнейшей жизни. Но певичка умом обзавелась. Она теперича себя очень, очень, дорого будет продавать, верёвочки вить из размякшего таланта…
16.
Подарки на пальцах, дорогими каменьями засеяли, шкурками разными на плечах повисли. Ручной, хоть и не любимый, — это тоже хорошо! «Теперь, я буду первую скрипку играть в этой партии…» — думала горластая певичка, вечной КПСС — преданный член.
Пока Райка устремлённо неслась по жизни, в родную деревню на уборочную солдатики с машинами своими бортовыми прибыли, помогать колхозу внезапно большой хлеб убирать. Младшая сестрёнка, окончив школу, влюбилась в молоденького кубанского казака со старлейскими звёздами на пагонах, — в главного, этой хлеборобной братии.
Уцепился парень намертво в девицу, в красоте которая, не уступает старшей сестрёнке. Сгрёб её материально бедненькую, совсем юную, и в далёкую часть с собой увёз. Полина, сначала за сердце схватилась, не поверив молодому офицеришке, а потом поняла, получая добрые письма издалека: жить младшенькой в счастье и заботе!
Осталась Полина с внучком, — лапочкой! Вот в один из дней, рванула передовичка в деревню, сыночка повидать, в баньке с ним, берёзовым веничком полупцеваться, молочка настоящего попить, с глазу на глаз, с мамочкой пооткровенничать, сердце её добрыми известиями успокоить.
А в это время, в город, с концертом приехала знаменитая прима. Райкин «ручной» хахаль, он с виду не Марлон Брандо, но нутро у него ловкое. Излучая напор и смелый нрав, за кулиску бросился к приме:
— Прослушайте меня, — я самородок, — я велик!!!
— Точно малый, — ты таков! — тотчас ответила великая певица, выслушав дерзкого тенора. — Жду в Москве, дружок!
17.
Колыхнулось время, стрелками часов вперёд подвинулось, Райку возвращая в равнодушный город, домой. Ха! А «ручного» солиста, след уже заветрелся, окончательно простыл. Неделя прошла, — тоскующим голоском звонит, — потерпеть просит! Пятая заканчивается, — похолодел голосок, слово уже не крепко на обещания.
А потом, всё реже и реже, тише и тише, звучит знакомый звук из далекой дали. Ведь у столицы, тоже свои доменные «печи и мартены» есть! А они, и не таких крепышей плавили под себя! Там своя манка и ароматные чупа-чупсы на дорожках хитро накиданы. «Ручной» уже по миру ездит, на подпевках у примы, соловьём разрывается. У его ног, — теперь весь мир.
Прибаюкал, приласкал столицы-град, молодого, перспективного тенорка. Ему уже «фиолетово», что Райка боками и животом добреть стала от него. И опять, ведра слез и стенаний в мокрую подушку. И сызнова, шальные мысли на излом берут. «Аборт!..». Никому не сказала, не поделилась. Завтра пойду, но в деревню, «такой» не вернусь, — хоть убейте! Мне только ночь одну переспать, думала бедная.
Под утро, вновь сон, чётким кадром снится. Мама уже видится ей, вся в слезах, и с редеющими, седыми волосами. Вроде как, морозным инеем голова её покрыта: схуднула лицом, ручки высохли, кожей состарились. Тотчас чудовищный страх придавил девчонку, потому как, мамка вдруг чувствительно прижалась к её животу, поглаживая, улыбаясь, вымолвила: «Девочка будет!.. Вся моя копия, родной кровушки, — яркая капелька!.. Вздохнула и добавила: поезжай домой доченька, не бойся... поезжай!»
Не досмотрела, не прочувствовала миг виденья Райка, вскочила мокрая, и сил лишённая. Вскочила, и упала снова на кровать! Подружка верная, бросилась к ней, несчастной. А на ней лица нет, только крупные капли воды на лбу, на щеках, и ночнушка вся мокрая, мятой тряпкой к телу противно прилипла.
Плакали вместе.
— Не дури-и! — ревела подруга, валяясь у её кровати. — Судьба видно у тебя такая... — Смирись…
— Не хочу! Не хочу! — дико орала Райка, ужом крутясь на сырой постели, от такой чудовищной мысли!
Успокаивая, друг дружку, подруги решили, что Райка снимет квартиру, и рожать будет тихо, в городе. Она не одна! У неё проверенная временем подруга есть, товарищи по работе, а ещё, по музыкальным делам верные коллеги, «певуны». Вместе вырываться будут из этой глубокой ямы. А там, что будет, то будет! Только с родной лесистой округи, многие в городе живут, корни потихоньку вширь и глубь пуская. Они со временем, языком за язык, цепляясь, «всё» узнали, скоренько эту новость и донесли до Райкиной тихонькой деревеньки.
18.
Полину, она «надломно» ранила прямо у колодца, когда та, коромыслом вёдра с водой хотела несть. Той, что сказала, — ей что? Она ляпнула языком, и домой скоренько засеменила, разливая холодную воду по тёплой ещё земле. Подломились ноги, оторвалось Полинино больное сердце от места своего прежнего, упало прямо у колодца, разбившись на куски.
Не помнит, как донесла воду домой. Смутно в памяти отложился и миг, когда рёвом изводясь, упала на лавку в кухне. В тот час, полезли волосы от стресса, остатки, ещё белей закрасились, не по сроку делая серебристо-дымной материнскую голову.
— Какой позор! — прошептал высохший от болезни отец, и закрыл глаза.
В это время, младшая и счастливая, к мамке из далеких жарких Краснодарских краёв, круглолицая, с коробками фруктов в отпуск приземлилась. Узнав Райкин «финт», схватила мать «под мышки», и с ней в общагу в город рванула. Одним рывком, везде исключили её из всех списков равнодушного, ухмыляющегося серо-загазованного города. И вот, уже Райка покидает комнату в общаге, любимую городскую жизнь...
Прощаясь, последний раз смотрит на свой маленький уютный уголок, где столько передумано, переплакано, в звонком смехе искупано... На стене висят открытки её любимых артистов. Беременная подходит к одной, — особой. Это карточка красавца Грегори Пека. «Прощай Пек…» — на бледных обветренных губах застрял слабый звук. Медленно проведя пальцами по его красивому, мужественному лицу, выходит из комнаты, и тихо закрывает за собой дверь.
Устало плетётся за своими родными бабами, несущими её вещи. А верная подруга, стоя у окна, тихо всхлипывает, шмыгая носом. У неё нет сил, оторваться взглядом от катившейся мячиком внизу, пузатой Райки. Которую, верными караульными, сопровождает родня.
19.
Будто голые, шли три женщины по деревне, неся на спинах и руках всё нажитое Райкой.
«Вот тебе и отличница!.. А конец, как у круглой двоечницы...», — шипела вслед одна, с ней соглашаясь, — поддакивала другая: «...Красавица! Красавица! — а выходить, някому ня нужная оказалася?.. А вот Бороденихи старой, — Зинка, — ну обязяна, обезяной… а нашла жа сябе красавца, и як хорошо жавуть» — болтала языком другая, взглядом провожая три женских фигуры.
У тех, у кого доброго в сердце было больше, сочувственно вздыхали: «Божечки!.. Как жалко Полину!.. Видно от судьбы и вправду не убежишь…».
20.
Давно, не знала такого позорного случая маленькая деревня. Отец, тихо страдая, в один из дней, не проснулся. Мать высохла, состарилась, но держалась, не распыляясь по-пустому. Надо было, чтобы маленький доходил в Райкином пузе, в покое и мире. Знала, что дочке в тысячу раз тяжелей жить, при такой конечной жирной точке. Время тикает ходиками на стене в прихожей. На свет новый человечек появился. Девочка, — вылитая Полина! Вылитая бабушка! Ведь внуки часто похожи на своих дедушек и бабушек.
Растут маленькие, бабкой и мамкой ухоженные. В монотонном труде, по хозяйству Райке некогда слюни распускать, она матери помощник, она деток подымает. Она в колхозе числится. На колхозной ферме, вместе с бабами за коровами ухаживает, как говорят здесь: «быкам хвосты крутит», силос в лютый мороз, яростно вилами из ямы рвёт, девичье здоровье гробя. В свободные минутки, на лавке, с селянами, языком молотит, кости «моет», о городе своём, вздыхая, рассказывает, шелухой от семечек исплёвывая зелёную траву.
Но надо знать Райку. В её голове новый микроб завёлся, он ей мозг точит, вновь толкая на отчаянный шаг. Стала в тихушку письма строчить, в город направляя. В магазин идёт, — в ящик бросает! Там Райкины мысли, предложения и просьбы. Она ждёт, так необходимые, ещё спасительные ответы! А только они, почему-то, с нужными словами не летят к ней обратно. Не знала, живучая Райкина душа, что сердобольная почтальонша изымает эти писульки, и несёт их Полине. Та, следит в страхе и отчаянии, за сценарием, который вновь пишет её отчаянная дочка.
21.
А через время, высветился красным, — её дерзкий план! Мечта, — опять рвануть в злато-град! Только Полина знает, что теперь уже зелёного света, — разрешающего, не видать её старшей дочке, мамке уже двоих деток. В хате, давно витает противный запах недомолвок и напряжения.
Однажды, мать, придя с праздничной гулянки, опрокинув в себя сильной самогонки для храбрости, взорвала гремучую смесь, порохом копившаяся в её израненной душе:
— Што! Собралася опять анстятуты свои брать на абордаж, да? — раздуваясь и краснея от негодования, продолжая накручивать себя. — Што, лифчик груди жме, да-а? — хочаться третьяго привязти матке на шею, — да?
Райка, понимая, что мать знает её тайны, закрыв глаза, молчала: изо всех пытаясь сладить с внутренними бурями, страхом.
— Забудь тый горад на вяка! — отчаянным пехотинцем наступала страдающая мать. — Твои унявирсятеты, во-о-н, на лавке сидять, сопли жують и лижуть! Привыкай милачка родненькая, с пятухами ужо усю жизнь вставать, и за вымя карову дёргать кажное утра и вечар.
Рывками, двигаясь по хате, Полина то замирала перед иконой, трясущими губами прося спасения, то садилась у окна, зажав больной рукой рот, вглядываясь заплаканными глазами в темноту холодеющей ночи.
Райка закрыв лицо штопаными штанишками сына, плакала. Её плечи дергались, руки тряслись. Сын, сидел на сундуке с праздничной одеждой своей бабушки, грыз испуганно печенюшку. А маленькая самая, ничего ещё не понимающая крошка, ползала по половице, таская за хвост кошку.
— Што молчишь?.. Аль, скажашь, что матка опять не правая, а?
Раскрасневшаяся Полина, до боли в груди взволнованная, резко сдернула платок с головы. На её плечи упали белёсые, цвета первых заморозков, седые остаточки волос. Райка плакала и молчала.
Мать подошла к ней, обняла несчастную за плечи, прижала её голову к животу, всхлипывая, стала ронять слова, словно заклинания:
— Нам роднинькая моя, детак с табой надо поднямать, людями их делать, и в мир той пускать, штобы яны никогда ня прошли твоимя, кода-то выверенными, правильными дарогами.
Райка, уткнувшись в живот матери, обхватив ее за талию, ревела как тысячу деревенских баб вместе взятых, не отставала в слезах и родная мать. Разметала Райкино горе её космы, по всему телу матери. Они как ветви ивы, свисая, колыхались, умываясь и умываясь девичьими солёными слезами. Молодое и красивое тело вчерашней отличницы, обречённо обмякло.
К Райке уже приходило сознание, что перед ней закрылась та последняя дверь, куда можно было ещё раз пролезть, просунуться, просочиться, с надеждой впрыгнуть в последний вагон со счастьем. А надежда, словно мыльная вода, между пальцами, пузырями пенилась, схлопывалась, высвечивая реалии Райкиного будущего, от которого у неё запекалась кровь.
22.
Годы, будто камни с насыпи, вниз катятся, один за другим, в пустоту себя роняя. Один десяток лет пролетел, и второй давно из прошлого ручкой машет. Полина, навеки успокоенная, на бугру лежит. К ней в гости теперь ходит дочка на Пасху и Родительский день. Райкины дети давно выросли, в город упорхнули, выучились. Семьями обзавелись, внуков нарожали, на радость и спасение Райки.
Сын кисточкой любит мазки по грунтовке делать. У него бородка как у «Людовика 14», он весь в батьку. Дочка, — копия бабушки. На распевках в квартире соседям спать не даёт. Она мечтает в столицу податься, отца найти, чтобы её прослушал, помог.
Все городом приняты с первого раза. Им там хорошо, перспективно. А в родной деревне, больше нет работы простому люду. Развалив колхозы, «вольную» дали крестьянину. На дворе август. Райка вчера спровадила в прошлое, свои сорок четыре годочка. Встретила — сорок пятый! Она — баба ягодка опять!
23.
Сидит «ягодка» на лавочке у своего дома. Он четырьмя скучными окнами смотрит на пыльную, кривую дорогу единственной улицы в деревне. Живёт, дышит баба, периодически мотая головой, в надежде разглядеть того, кто будет мимо проходить, чтобы зацепиться языком, и скучное своё время, разбавить сплетней и словесной трескотнёй. В руках держит толстый березовый прут, периодически бьёт им по земле.
На её голове синий платок, по-старушечьи завязанный. На располневшем теле, толстый байковый застиранный халат. Сверху тело держит, стёганая фуфайка. Рукава и пузо оной, замусолены, пускают на свету блики, грязного стального цвета. На её толстых ногах, двое рейтуз черного материала, с заштопанной коленкой. На ногах вязанные длинные носки. Ноги спрятаны в резиновые стоптанные боты, от которых пахнет навозом, и брошенной землёй. Её суровое лицо, рано подёрнуто морщинами, они подобно паутине легли на него старящей сеточкой. Во рту, рядок коронок дешевого металла. Крепкие руки, битые трудом, имеют мелкие трещины, и в них покоится грязь. Это чистая грязь! Она от труда тяжкого огородного и дворового, в кожу и под ногти въелась. Но Райка не переживает! Суббота придёт, — банный день. Мочалкой драной, ототрёт свои трудовые шершавые ладони, заодно, и по пяткам потресканным, пемзой пройдётся.
Медленно, согнувшись, к ней подходит соседка Семёновна.
— Здрастуй, Рай! — говорит она, кряхтя присаживаясь рядом. — Пришла вот прасить тваво, штобы памог мне трубу подправить на бане, — чадить стала! Я то, ня смагу залести сама туды.
— Проспится... поможет, — нервно шипит Райка, ответно здороваясь.
Отворачивается, и с силой, зло, бьёт по земле прутом.
— Што, опять пяный, — сочувственно вставляет Семёновна.
— Ну, а какой?!.. — тяжко вздыхает женщина, бугристо водя желваками, угрюмо морщит лоб. — К чертям его, сил больше нет терпеть!..
Бабы замолчали. По дороге, мимо них идут два человека. Маленькая женщина, вприпрыжку, пытается успеть за высокой, упитанной, розовощёкой девицей. Та, в спортивном костюме «Адидас» несёт на спине рюкзак, а в руке большую спортивную сумку.
Райка, маясь зрением на даль, вяло спросила:
— Кто это идёт там Семёновна... не пойму?
— Дык, ето Бораниха сваву дочку Ольгу у горад проважая. Тая жа ряшила податься туды, работать и учыться.
Райка, абсолютно равнодушно:
— Так она же, ещё сопливая, девять только закончила?
— Ну, им жа матки, ня указ… — кивком головы, поздоровавшись с мимо проходящими землячками, ответилась соседка.
Райка, всматриваясь в тёмную даль густых лесов, в далёкие синеющие, скучные горизонты, отрешённо вздохнула:
— За счастьем, выходит, поехала?..
— За им! За им! — На тракт пашли, на втобус.
В эту секунду, сзади, из открытого окна, громыхнуло:
— Райка-а!
Баба напряглась, сжалась, прут замер в её руках.
— Райка-а! — опять рявкнуло из избы.
— Что-о! — нехотя, но громко ответила та.
— Што, што… — пожрать есть што?
Она, не вставая, скованно, напряжённо:
— Что найдёшь, то твоё!
— Я пойду, — засуетилась Семёновна, и быстро удалилась в свой двор.
Через открытое окно, слышались матерные бубнения пьяного мужика, частые хлопки холодильником, звон кастрюльных крышек. Медленно вставая, перевязав платок, Райка тяжко вдохнув и выдохнув, неспешно поплелась в хату. У калитки перегородил дорогу, её маленький бычок.
— И ты ещё будешь мне, под ногами крутиться, нервы трепать, засранец такой, — зло буркнула, — прутом ударяя теля по спине. Тот обиженно взбрыкнул, резво отскочил в сторону, болтая обгаженным хвостом, с сухими бляшками застывшими на кончиках лохматого хвоста.
Войдя во двор, страдая от предстоящего общения, устало остановилась у оградки. На штакетнике свисал постиранный самотканый половик. Облокотившись на него, посмотрела на рябину. Она росла кривой, согнувшейся, одинокой в углу огорода. Окружённая большим массивным забором, рябина, точно в плену живущая, спускала к земле гроздья ягод, красно-жёлтой спелости. Ягоды, словно женские серёжки, еле колыхались на слабом ветерке.
— На меня похожа... — не отрываясь взглядом от дерева, — грустно подумала Райка. Уже на крыльце, держась рукой за дверную ручку, еще раз взглянула на ветвистое деревце, про себя добавила: — Рано, наполнилась цветом ягода... Видно зима, будет очень холодной… — И нехотя вошла в сенцы, с гнетущим вздохом закрывая за собой скрипучую дверь.
В тот год, зима действительно была холодная.
Март 2018 г.
Следующая публикация
Комментарии 4