Кот Тошка отказался верить в предательство своих хозяев

Поначалу коту Тошке жилось очень весело: в квартире царил хаос, и можно было прятаться от хозяев в сумках и чемоданах. Его владельцы, молодая пара Ирина и Михаил, со смехом вытаскивали его, обсуждая планы на предстоящий отпуск.

Много ли нужно для радости

— Уважаемый? Гражданочка? Молодой человек? Девушка? — седенький старичок в красном пуховике и вязаной шапочке тщетно пытался привлечь к себе внимание.
Люди спешили мимо, подняв воротники и натянув капюшоны, хмурились. Не было им никакого дела до растерянного деда с большой сумкой через плечо. Своих дел невпроворот. Да и погодка нынче... Такое чувство, что зима проиграла осени в карты пару-тройку дней. Вот и развлекается та в канун Нового года. Мочит стылым дождем веселенькие елочки, дует ледяным ветром, гонит мусор по серым лужам.
Наконец старик устал, потерял надежду достучаться до торопливых прохожих. Присел на лавочку возле метро.
— Сейчас, сейчас, потерпи немножко. Пять минуточек посидим и домой пойдем, — раздалось справа.
На скамеечку присаживалась пожилая женщина. Худенькая, маленькая, в стеганном пальтишке немаркого синего цвета. Из-за пазухи у нее выглядывали два любопытных карих глаза, к ним прилагалась парочка ушей-треугольничков и черный нос.
«Щенок! Славный какой, лобастый», — подумал старик.
Женщина тем временем залезла в карман пальто и достала пышку в прозрачном пакетике. Разломила:
— Держи, перекуси пока, — предложила она щенку.
Тот не заставил себя уговаривать. Смел протянутую пышку, словно ее и не было.
— А это воробьишкам... — Вторая половинка пышки крошками усеяла асфальт у ног женщины.
Старик молча наблюдал. Наконец и на него обратили внимание:
— Ты что, потерялся, милок?
Старик кивнул:
— Есть немного... Вот пытался дорогу спросить. Да, никто так и не подсказал. Бегут люди мимо, торопятся.
— А куда тебе надо-то?
— Учебный переулок ищу.
— Повезло тебе. Живу я там. Погоди немного, передохну и провожу тебя. Только уж, не обессудь, быстро не побежим. Я почитай, постарше тебя. Отбегала свое.
— Спасибо! — улыбнулся в седые усы старик.
***
«Не зря я сегодня до метро дошла, — подумала Мария Семеновна. — Вроде только на елочки посмотреть хотела, да мандаринов купить... А гляди же ты, оказывается, я еще кому-то могу пригодиться!»
Она любила Новый год. Несмотря ни на что, любила. Пусть с годами что-то кололо и поскрипывало в организме. Пусть жизнь неумолимо менялась, и частенько не в лучшую сторону. Все равно в канун Нового года Мария Семеновна ждала какого-то, хоть малюсенького, чуда, лелеяла в сердце робкую надежду...
— Да сними ты розовые очки, Семеновна. Почитай, уже на кладбище прогулы ставят, а ты все празднику радуешься, словно дитя неразумное, — ворчала ее подружка, Елена Егоровна. — А чему тут радоваться? Отгремят салюты, отзвучат поздравления по телевизору и опа! Выйдешь первого января в магазин, а цены опять подняли, а за ними и коммуналку.
Мария Семеновна в ответ только улыбалась. Привыкла она к ворчанию подружки за столько-то лет. Вечно Егоровна чем-нибудь недовольна. Можно подумать, от ее недовольства что-то изменится: цены понизят или пенсию на сто процентов увеличат... Нет же. Так чего тогда бухтеть, настроение себе портить?
Но переубеждать Егоровну — себе дороже. Уж такая она уродилась. Обиделась на жизнь, вот и ворчит. Ну да ладно, у каждого свои недостатки. Тем более, что нету у Марии Семеновны человека ближе нее. Муж умер несколько лет назад. Детишками не получилось обзавестись. Осталась рядом одна Егоровна.
У той родных хоть и поболе, да вот редко они ее навещают. Живут далеко, заняты вечно. Егоровна на них обижается:
— Эх, Маша, вот тебе бог детишек не дал... А мне дал, но взамен молодость мою забрал. А что? Ведь порхала над сыном, словно птица над птенцом. Ни сна, ни продыха. И где благодарность? Раз в сто лет сынок звонит, раз в двести лет приезжает! Жива мать — и хорошо, а помрет, так тоже дело житейское!
Мария Семеновна слушала, как могла утешала, как умела сочувствовала. Но в душе не соглашалась с подругой. Пыталась иногда растормошить ее, но тщетно. Вот и сегодня предложила до метро прогуляться. Но та категорически отказалась:
— Да сдались мне эти елки под дождем. К тому же народу кругом полно. А народ нынче злой, нервный. Не хочу! Иди одна, коли так хочется мокнуть да толкаться.
И Мария Семеновна пошла.
Она уже купила мандарины, когда ей на глаза попался затрапезного вида мужичок, пристающий к прохожим:
— Купите своему ребятенку на Новый год собачку! Отличная собачка!
Но люди спешили мимо.
«Интересно, где он щенка-то взял? Ведь по виду — форменный забулдыга, — подумала Мария Семеновна. — И куда он бедолагу потом денет? Желающих-то забрать щенка что-то негусто».
***
Васька продавал щенка по причине полной безысходности. Праздновал он уже неделю. Деньги кончились, все, что можно продать — тоже. Друзья-товарищи на помощь не спешили. Вот Васька и вышел из квартиры, в надежде встретить кого-нибудь из знакомых на улице. Авось дадут «подлечиться», не оставят человека в беде.
На первом этаже под батареей он и приметил маленького черного щенка. «Выбросил кто-то, а может, наоборот — пустили псинку погреться, — подумал он. — Может, его продать, раз уж он все равно ничейный? Помнится, в моем детстве собака считалась хорошим подарком!»
Радуясь своей сообразительности, он засунул щенка за пазуху и заторопился к метро. Там, пристроившись под козырьком у выхода, он и развернул свою рекламную кампанию:
— Подарите себе радость! Купите собачку. Симпатичный сторожевой щенок! Будет вашим детям счастье, а вашему дому защита!
Но народ спешил мимо, обходил Ваську по дуге и щенком не интересовался. Наконец, Васька устал, прислонился к стенке, закурил. И тут его подергали за рукав:
— Сколько за собачку хочешь?
Перед ним стояла бабулька. Маленькая, худенькая, в синем стеганном пальтишке, с пакетом, на дне которого угадывались оранжевые бока мандаринов.
— Пятьсот!
— Ну ты, милок, загнул! Триста могу дать. Ты давай, не жадничай. Лучше триста, чем ничего.
— Ладно, четыреста, — снизошел Васька, прикинув платежеспособность покупательницы.
— Черт с тобой. Забирай! Только из сочувствия к щеночку. Ведь выбросишь бедолагу, окаянный, если продать не выйдет. — Бабулька нырнула во внутренний кармашек пальтишка и выудила четыре аккуратненько сложенные купюры.
После чего отобрала щенка у Васьки, пристроила к себе за пазуху и резво посеменила прочь.
***
— Сейчас, миленький, парочку пышек купим, на скамеечке пять минут передохнем, и домой! — шептала Мария Семеновна за пазуху, откуда на нее смотрели два внимательных карих глаза. — Я и тебя угощу. Голодный небось. Люблю пышки. Раньше они вкуснее были, но эти тоже ничего.
Она устроилась на лавочке у метро. Рядом сидел дед в красном пуховике. Вид у деда был потерянный и несчастный. Дождь мочил вязаную шапочку, повисал каплями на седых усах и бороде. «Заблудился, что ли, дедуля? — подумала Мария Семеновна. — Надо бы помочь... Жалко человека. На вид мой ровесник. Старенький. Может, адрес забыл».
К ее радости, адрес дед помнил. Да к тому же нужно ему было на ту же самую улицу, на которой уже лет сто жила сама Мария Семеновна.
— Давайте я хоть помогу, — предложил старик, закидывая на плечо большую красную сумку.
— Да не надо! Ты, милый, сам не крякни под своей ношей. У меня-то что... Кило мандаринов, да вот — сюрприз черный, ушастый, — улыбнулась Мария Семеновна.
Но старичок, не слушая возражений, отобрал у нее пакет, и они двинулись через дворы в сторону Учебного переулка.
Пока шли, Мария Семеновна разговорилась. Как-то так вышло, что рассказала попутчику все о своей немудреной жизни. Дед молчал, слушал, кивал.
— Я вот Новый год с детства люблю. Меня уже не исправить, — говорила Мария Семеновна. — Когда муж умер, думала, мне не до праздников будет. Горевала сильно. А как же. Почитай, мы с ним почти полвека прожили. Хорошо прожили. Хоть и без детишек...
И вот как было принять, что теперь одной мне дальше по жизни ковылять придется? Все внутри протестовало. А потом как-то оправилась. Подумала, что раз уж дана мне эта жизнь, нужно принимать ее и радоваться каждому дню. К мужу своему я еще успею... Верю я, что дождется он меня там. Моя подружка вот меня за это глупой считает. Ну да это ее дело. Я не обижаюсь. Во всем остальном она у меня хорошая...
Так, за разговорами, они подошли к двенадцатому дому по Учебному переулку.
— Ну вот мы и прибыли, — Мария Семеновна кивнула на парадную номер семь. — А тебе в какой дом, милок?
Старик на секунду задумался:
— Да мне тоже сюда, вроде. Учебный, дом двенадцать, квартира сорок три.
— Как сорок три? — удивилась Мария Семеновна. — Ошибся ты, милый. Сорок третья рядом со мной. Только вот не живет там никто. Давненько уже квартира пустая стоит. Вроде сдавали ее... Но жильцы месяца три назад уехали. Куда, я, конечно, не знаю.
Дед вздохнул, протянул Марии Семеновне пакет с мандаринами:
— Значит, ошибся я... Ну да ладно, пойду. С праздником вас.
— Да куда же ты пойдешь-то? Ты вот что, давай-ка, милок ко мне. Гостем будешь. Негоже хорошего человека на улицу в темень гнать, — решилась Мария Семеновна.
— А не боитесь? — замялся дед. — Вдруг я вовсе и не хороший.
— Отбоялась я свое, — Мария Семеновна потянула за дверную ручку, оглянулась. — А то, что ты хороший, у тебя, милок, большими буквами на лбу написано.
***
— Кого это ты притащила, старая? — Егоровна заглянула в комнату, кивнула незнакомому старичку и вернулась на кухню, где хлопотала Мария Семеновна.
— Ты про кого? Про гостя или про собачку?
— Про старика этого, что у тебя за столом обосновался.
— Хорошего человека пригласила. Потерялся дедушка. В сорок третью пришел, а там же никто уже сто лет не живет. Сама знаешь.
— Да где ты его взяла-то? — не унималась Егоровна.
— У метро.
— Совсем бабка сдурела. А вдруг он жулик или вовсе маньяк какой?
— Да чего у меня воровать-то? — Мария Семеновна глянула на подругу из-под очков. — И никакой он не маньяк. Ты ему в глаза посмотри! Ну не бывает у дурных людей такого доброго взгляда. Или я совсем ничего в жизни не понимаю.
— Конечно, ничего не понимаешь! Как до седых волос-то дожила со своей доверчивостью? Ох, горе мне с тобой... Давай тарелки!
— Держи, — Мария Семеновна вручила Егоровне стопку посуды. — Отнеси. И дедулю нашего не пугай!
Когда она сама вошла в комнату, Егоровна сидела на одном краю стола, дед на другом... Бормотал телевизор. Но подругу он не интересовал, она пристально изучала смущенного гостя.
— Чего это ты, Семеновна, даже еловых лап в этом году не набрала? — брюзгливо поинтересовалась она.
Дед встрепенулся. Схватился за свою красную сумку.
— Это мы поправим. Это мы быстро!
Вжикнула молния, и из сумки появилась миниатюрная елочка, потом пара коробок в золотистой обертке, за ними последовала бутылка шампанского, десяток хлопушек, пяток блестящих змеек мишуры, несколько банок с разносолами, фигурки деда-мороза и снегурочки, большущий ананас...
— Да ты никак фокусника на улице подобрала? — Егоровна удивленно наблюдала, как из сумки выныривают все новые и новые предметы. — Ваша фамилия не Кио, случайно? Ну ведь не могло там столько поместиться!
Дед хитро глянул на Егоровну, улыбнулся в белоснежную бороду, потом подмигнул Марии Семеновне.
Та посмотрела в его голубые, добрые глаза. Что-то знакомое, давно забытое приоткрыло дверку в самой глубине памяти. Такие же глаза в обрамлении белоснежных кудрей она уже видела... Давным-давно у них был большой дед-мороз под елку. В красивом, усыпанном серебряными снежинками, красном тулупе, в такой же нарядной шапочке, с окладистой бородой и глазами, цвета ласкового неба.
— Его фамилия не Кио... — завороженно сказала она. — Я знаю, как зовут нашего гостя! Неужели, вы меня специально ждали на той скамейке у метро? Неужели знали, что сорок третья квартира пуста? Неужели догадывались, что я обязательно вас приглашу?
— Не совсем так... — ответил старик. — Я искал хорошего человека. Очень уж хотелось подарить чудо тому, кто его действительно заслуживает. И встретил вас. Со щенком за пазухой, с мандаринами в пакете, с праздником в душе, несмотря на все невзгоды...
Егоровна, все еще непонимающая, переводила взгляд с одной на другого. Наконец, догадалась. Прижала руку к груди:
— Ох, моя подружка живого Деда Мороза притащила! С ума сойти!
— С ума сходить не надо. — Старик протянул Егоровне коробку в золотистой бумаге. — Надо праздновать и получать подарки!
Мигала на столе огоньками елка, крутился у ног черный щенок, Егоровна прижимала к груди блестящий подарок.
— Есть в нашей жизни место для радости... — прошептала Мария Семеновна. — Иначе как жить-то?
Дед Мороз кивнул. А Егоровна подумала: «Права, Маша. Даже если утром окажется, что это все нам приснилось... Но сон-то был счастливым. А вообще, подумаем об этом завтра!»
— Открывайте шампанское, сказочный старик! — велела она.

Несчастливые

— Не будет у тебя счастья в жизни, Маша, пока доброте не научишься! Такую злыдню, как ты, еще поискать надо! — Вера Ивановна сердито глянула, встала и заковыляла к подъезду, там обернулась и довеском припечатала: — И я тебе больше не подруга! Хоть захлебнись своим ядом в одиночестве!
Хлопнула тяжелая дверь, и Мария Петровна осталась на скамеечке одна...
Чирикали воробышки, обласканные солнцем, гомонила ребятня на площадке, гоняя мячик. Лето улыбалось сквозь зелень акаций, а на душе Марии Петровны стыла самая настоящая зима.
«Ну и катись, целуйся с псом своим шелудивым. — думала она. — Ишь ты, разобиделась она! А на что? На правду?»
Сама ведь недавно говорила, что сынок привез ей своего Бима на неопределенное время. А теперь эта клуша в восторге:
«Ой, мы с Бимом так подружились, да как я без него жила? Ласковый такой, понятливый. Себе его, что ли, оставить, если мои отдадут».
Мария Петровна и выдала ей всю правду-матку. Сказала, что сынок Верин на ней ездит, хорошо еще плеткой не погоняет.
То внука Саньку бабке сплавлял, когда вздумается, теперь вот пса этого спихнул. Переезжать они, видите ли, собрались. Так нечего было собаку заводить, раз она мешает переездам.
Лучше бы матери помог! Ну или там на море ее свозил. А не крокодила зубастого оставлял на пожилую женщину.
Вера поначалу сына оправдывать бросилась:
«Они на новом месте устроятся, приедут за Бимкой, да и не чужому же человеку отдали. Пес меня знает, любит».
А потом вдруг разозлилась...
Ну ничего, Мария Петровна и без Веры обойдется! Она привыкла одна!
*****
За свою долгую жизнь усвоила Мария Петровна – людям верить нельзя. Да и на счастье особо губу раскатывать не стоит.
Счастье, оно ведь что? Мгновение. И за каждое такое мгновение расплачиваться придется сполна.
Когда-то была у Марии Петровны, тогда еще Маши, большая любовь. Да такая, что при одном воспоминании о Косте, сердце заходилось от нежности, а бабочки били легкими крылышками в животе. И чем все кончилось?
Они поженились. И все! Каюк этой самой любви. Кончилась. Не сразу, конечно, со временем.
Сначала Маша перестала для мужа быть Машенькой, Машулей и стала Машкой:
— Машка, отстань, мне завтра на работу, а тут ты со своей чепухой! Делом лучше займись... Посуду помой, в доме прибери, глядишь, и полегчает, — ругался Костя, когда она пыталась его обнять, приласкать.
Ей было обидно. Ну да, на работе у мужа проблемы. Так на то и жена любящая дома, чтобы беды развести руками.
Только вот не нужно это стало Косте. Злится, отбивается, словно от мухи назойливой. Хотя бывало раньше, сам приходил, ложился на диван, клал голову на Машины колени, и задремывал, пока она, перебирая пряди, нашептывала что-то неважное, но такое уютное.
«Ладно, видать, быт сожрал нашу любовь, — думала Маша, поглаживая чуть округлившийся живот. — Главное, чтобы муж ребенка нашего любил. И я любить буду. Вот тебе и семья. А там, глядишь, и с работой у Кости устаканится. Может, второй медовый месяц нам выпадет…»
И когда родился сын Вовка, она всю свою нежность, заботу, тепло обрушила на его голову. Да, как видно, перестаралась. Сынок вырос балованный, привыкший только брать, ничего не давая матери взамен.
А пока Мария Петровна пылинки с сына сдувала, муж, брошенный на произвол судьбы, другую встретил:
— Полюбил я, Маша. По-настоящему полюбил. Ты уж прости...
Маша, конечно, не простила. Запретила к Вовке после развода подходить. Наказать бывшего мужа хотела. Только вот в итоге себя наказала.
Вовка подрос, женился. Пока было, что с матери тянуть, тянул. Дачу старую продал. Хорошо, из однокомнатной квартиры, после развода с его отцом оставшейся, не выселил в коммуналку какую-нибудь.
Может, пожалел, может, посчитал, что возни больше, чем выгоды... В общем, оставил Марию Петровну в покое и в одиночестве. Даже звонить почти перестал.
«Ну и пусть! Одна проживу. Одной спокойнее, — решила она тогда. — Главное с людьми больше не сближаться. Нету им веры!»
И не сближалась ведь: гнала от себя возможных друзей мухоморным норовом, да ядовитым языком.
А как на пенсию вышла, так в форменную Бабу-Ягу превратилась. Разве что без кота. Потому как животных Мария Петровна тоже не любила.
«Бесполезные подхалимы! Кто куском пожирнее поманит — к тому и идут! Прямо как людишки», — думала она.
*****
Так бы и жила она в своем хмуром одиночестве, если бы однажды в соседях у нее не появилась Вера Ивановна. Прямая противоположность самой Марии Петровне. Была она вся такая кругленькая, мягонькая, улыбчивая, добросердечная.
Притянулись противоположности. Пусть не сразу, но притянулись.
Была у Веры Ивановны замечательная способность: она умела слушать и искренне сочувствовать. Вот слово за слово и рассказала ей Мария Петровна о своей нелегкой жизни. Сама не заметила, как так получилось.
— Жестко судьба вас в оборот взяла, ничего не скажешь, — посочувствовала Вера Ивановна. — Но если с другой стороны посмотреть: раз уже все беды, которые жизнь вам отмеряла, вы полной ложкой хлебнули, то теперь время для счастья!
Так ведь? А вы, вон, закрылись, окуклились, ото всех в четырех стенах заперлись. И от счастья тоже. Нельзя так, Маша.
— Ну, Вера, вы как девочка, честное слово! — Мария Ивановна посмотрела на соседку, как на блаженную. — В нашем возрасте в сказки уже пора бы перестать верить.
Откуда счастье? Нету его. Вернее, есть, но не для всех! Кому-то хватило этого счастья, а кто-то в очереди за ним последним оказался. Не хватило. Вот, например, мне!
— А я думаю, вы не правы. И попробую вам это доказать!
— Ну-ну, — Мария Петровна саркастически усмехнулась. — Попробуйте.
И Вера Ивановна пробовала. Захаживала в гости к Марии Петровне, рассказывала о своей семье, вытаскивала на прогулки.
Но ничего хорошего из этого не получалось. Там, где одна видела радость и солнце, другая находила серость и грязь. Мария Ивановна свой талант имела – везде находила плохое.
Вера Ивановна терпела, надеялась разбудить дремлющую доброту в душе соседки. «У каждого в сердце доброе есть, хоть немножечко», — думала она.
Но и ее терпению пришел конец...
*****
Когда Вера Ивановна не зашла к Марии Петровне на следующий день, та поняла – она снова одна. Ну и пусть...
Но, одна или нет, а в магазин надо идти. Оделась, взяла мусорный пакет, чтобы по пути выбросить в контейнер, и вышла из дома.
Шла, думала о том, что не стоило возлагать на соседкины обещания надежд. Вера итак рядом долго продержалась, несмотря на характер Марии Петровны...
Внезапно кто-то бесцеремонно подергал мусорный черный мешок. Она обернулась.
Маленький лохматый пес, которого привлек дух печеночных обрезков, исходивший от пакета, на удивление не отскочил, не испугался и даже не выпустил черный полиэтиленовый уголок.
— Пошел прочь, веник всклокоченный! Отпусти, говорю! — приказала Мария Петровна.
Пес утробно зарычал, не разжимая челюстей.
«Смотри-ка ты, от земли еле видно, моток шерсти – и то больше! А туда же! Рычит! — возмутилась про себя Мария Петровна. — Дожили!»
*****
На самом деле «мотку шерсти» было страшно... Очень страшно. Но он привык к страху. И к боли привык. А обижаться и вовсе разучился. Сперва, когда попал на улицу, конечно, обижался. А теперь — нет.
Жизнь научила: люди жестоки, маленьких лохматых псов не любят. Если обругали — считай, повезло. Ведь могли и ударить.
Все это пришло к лохматому песику не сразу. Сначала была только паника. Она сдавила сердце ледяной лапой, когда он догадался, что его попросту выбросили.
Поверить в это было сложно, ведь совсем недавно его любили, что же могло случиться? Может, он что-то ужасное натворил? Может, если он найдет своих бывших хозяев и повинится, его простят и примут обратно?
И он кинулся искать. Конечно, не нашел. Заплутал в незнакомых дворах. Расстроился еще пуще. Как оказалось, зря. И расстроился зря, и искал своих людей напрасно.
— Глупый ты, — сказал ему хмурый бездомный пес, когда он обессиленно лежал в кустах, — Тебе не нужно искать своих бывших хозяев. Не примут они тебя назад. И ничего ты исправить не сможешь.
Тебя выкинули по той же причине, что и меня. Ты беспородный! Может, они сразу этого не знали, а разглядели твою «дворянскую» сущность, только когда ты подрос.
А может, ты был милым щенком, а вырос похожим на лохматый веник. Вот и избавились. Не оправдал ты их надежд.
Только ведь свою природу не изменишь. Забудь ты о них и думай о важном – как выжить, например. Ты мелкий, тебе будет сложно...
«Выкинули только за внешность? Я — беспородный веник? Меня нельзя любить?» — маленький пес и так, и эдак перекатывал эти мысли в голове. Пока они не улеглись, не встали со щелчком на место.
И тогда на смену обиде пришла злость:
«Ладно, двуногие предатели, обойдусь без вас! Выживу», — решил он.
Он быстро учился. Знал, что если еду нельзя отобрать, то ее нужно украсть. К людям лучше не подходить близко — опасно. А вот что-то стащить из сумки, у заболтавшихся кумушек вполне можно.
Думы о пропитании не оставляли места для глупых мыслей: он не думал о счастье, о любви... Только о еде. Как ее добыть и остаться целым. На рожон не лез. Осторожничал.
Но сегодня он учуял обворожительный мясной запах из дырявого мусорного пакета, покачивающегося в руке худенькой, маленькой бабули. Учуял и ошалел.