Предыдущая публикация
ГБ - 2
II. Монологи. Диалоги. Многоточия и чертовщина.
1
-Я говорю, злиться, мой милый, нельзя, иначе можно так накуролесить, что упаси господь.
Ну, вот, что делать?
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Когда Он впервые попытался заговорить со мной, я побоялся отвечать. Боялся-то я, в общем, не Его, а, как это не странно, себя. «Если отвечу, - думалось мне, - как говорится, готово дело! Официальный «привет». С чем себя и поздравляю». Стыдно и страшно при-знавать себя сумасшедшим, но в тяжелых ситуациях меня всегда выручает юмор висель-ника: «Ку-ку – и больше ничего…»
Так вот, когда я услышал Его впервые, то вовсе и не испугался, а засмеялся ти-хонько, очень тогда меня это ночное явление развеселило. Именно – развеселило. «Это «белка» - сказал я вслух, - самая настоящая «белая горячка», - сказал и хохотнул. А Он ничего и не ответил, а прочирикал какую-то бессвязную ерунду, так что нельзя было по-думать, что я рассмеялся от какой-нибудь, сказанной Им хохмы. Разговаривать как следу-ет Он научился после, когда я стал-таки Ему отвечать, чему тоже, по правде говоря, вы-учился далеко не сразу. Ну, посудите сами, если принимать Его всерьез, тогда по-первости нужно хотя бы поверхностное представление даже еще не о том, как Его зовут, а хоть бы кто это – «он», «она», «оно»?
Следующий этап. Поскольку разговаривал Он голосом, далеким от какой-либо конкретики, вибрирующим скрипом, отдаленно напоминающим воркование волнистого попугайчика, то я так и называл Его – «Он». Попугайчик ведь – он, значит и Он – «Он». Простая математика.
Имени я вообще Ему никакого давать не стал, даже и не думал об этом, хотя бы по-тому, что и так-то сумасшествие, так зачем же болезнь развивать. А тоже, как назовешь? Кешей, что ли, как в мультике? Но Он же, как выяснилось, не попугай, а что-то такое из категории «нечто».
Надеясь на «белую горячку», я исключил из рациона все горячительное. И что же? – Надежда не оправдалась, «трезвость – норма жизни» ни фига не помогла, и Он педан-тично разделяет мое одиночество в милых, я бы даже сказал, в дружеских беседах о том – о сем.
Парадоксально, но Его эфемерное существование, по-видимому, и не дает мне окончательно сойти с ума, – есть с кем поговорить. Не знаю, когда Он успел, но Он знает меня, как облупленного, что сильнее привязывает, позволяет конкретнее и глубже разо-браться в себе и где-то по хорошему помогает, ведь на самую откровенную гадость в свой адрес мало найдется способных. Подчеркиваю – на откровенную, то есть, на объективную гадость.
Так и живем, не без обоюдной пользы.
2
-Ну, скажем, не обозлился, просто психанул.
-Господи, а с чего бы? Что тебе все мешает, все тебе неймется?
Не идется и не едется,
Потому что гололедица.
Но зато отлично падается,
Ну, почему ж никто не радуется?
-Ты все со своим вздором. Да, и пожалуйста не упоминай имени Господа твоего всуе. Вернее, не твоего, а нашего, потому что ты явный выходец из противоположного ла-геря. Я же все читал и все про это знаю.
-Пожалуйста-пожалуйста. Что это там у тебя за лагеря? Лагерь на лагерь – это что-то типа войны, что ли? Не выходит, потому что мы с тобой существум в мире и относи-тельном согласии, не правда ли?
-Красноречивая сволочь.
-Пожалуйста, я даже не обиделся.
-Это на правду?
-Правда у всяк своя. Потом, ты выпил, а пить тебе категорически нельзя, ни капли.
-Ну, это мое дело.
-Твое? Твое дело, твое здоровье. Дело не в этом. Тебе же плохо, и я сейчас не о со-стоянии твоего духа говорю, а о состоянии тела. Тебе теперь бывает плохо от малейшей дозы выпитого. Десять лет назад ты еще мог позволять себе похмелья, а теперь – шалишь. Смотри, психика ни к черту, а тебе, как никому другому нужен покой.
-Почему же это – «как никому другому»?
-Ты творец. Ты худождник. Ты гений. И пускай из противоположного лагеря. Вот, черт, надо же было умудриться ввернуть словцо, чтобы оно так подпортило настроение.
-Что ты к слову прицепился? Ну, лагеря, ну и что?.. Лагеря, понимаешь, тоже раз-ные бывают. Кроме концентрационных и тюремных зон были еще и пионерские лагеря.
-Да-да. «Пионер! Береги природу, мать твою!» «… жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия…» Обоссаться про войну!
-Ничего святого! Как и у подавляющего большинства современников и соотечест-венников. Смех смехом, а я ведь и сам был пионером, и несколько лет, именно лет, как времен года, наслаждался отдыхом в пионерском лагере.
-Держите меня – «отдыхом»: «На зарядку становись!» «Флаг поднять!» Тихий час. «Речевку начи-най!» Сплошная муштра. Мальчиков готовили в славные ряды Советской Армии, да и девочек заодно, в общую кучу. Отдыхали они, видали?!
-Да, ничего ты не понимаешь!
-Конечно, где уж мне, куда уж мне, я пионерского галстука не носил.
-На чем тебе носить-то, чертов идол?
-У тебя, вон, хоть и есть на чем голову носить, но ты-то с ней давно уже не в ладах, с головой-то.
-Ладно, пошел к е….. матери!
-Я тебя тоже очень люблю…
3
Здорово он меня подцепил. Или я, действительно, сегодня какой-то психованный. Надо успокоиться. Надо вспомнить что-нибудь хорошее.
Да, хотя бы вот, в продолжение темы. Пионерский лагерь.
Пионерский лагерь наш «Восток» -
Это дружбы острово-о-ок,
Это, это зелень лета,
Жар костров и даль дорог.
Так мы пели про наш замечательный островок детства, света и тепла.
Много, много согревающих душу приятных воспоминаний осталось в памяти об этом благословенном месте под Кубинкой, близ деревни для нормального уха странным, нам же ставшим впоследствии дорогим названием – Криуши. Кому – нам? А нам, тем са-мым тогдашним пионерам – не героям, самым обычным пацанам и девчонкам.
Девочки активно влюблялись, а не «в общую кучу», как обругал тот придурок на-ших пионерок. Ночами девочки горячо плакали в подушки по предметам своих тайных обожаний, а вечерами, перед отбоем, совковые Лоллитки, сладострастно обнявшись со своими избранниками, кружились в медленном танце под «Песняров»:
В мокром саду осень забыла
Рваный платок желтой листвы…
Лучше бы нам встретится было
За полчаса до весны.
Избранники же балдели от таинства прикосновений к развивающемуся девчачьему телу, особенно, конечно…
Опозданием мы наказаны,
Что слова любви прежде сказаны,
Что совсем другим доверялись мы
За полчаса до весны.
… особенно, конечно, к тому самому месту, где у отдельно взятых, ущипнутых Эротом партнерш не по годам развитая грудь настойчиво терлась о тонкие рубашки кавалеров, приводя последних пока еще в слепой, пугающе сладкий экстаз.
Приблизительно так мои сверстники, позавчерашние пионеры и пионерки, на пер-вых робких этапах взросления принюхивались к плодам познания.
Идеология теплых дней, беззаботного детства и некоторого порядка, относительно теперешних детей, не имеющих в сущности ничего, кроме желания удовлетворения мате-риальных потребностей.
Я как-то тут наблюдал эдакого детеныша, годиков трех-четрырех, оравшего в исте-рике своей прилично одетой мамахен: «Дай денег! – ребеночку, видимо, чего-то захоте-лось для себя приобрести. – Ты слышишь?! Немедленно дай мне денег!! – а мама практи-чески даже и не смущена, практически ухом не ведет. – Как тебе не стыдно?! Сейчас же дай мне денег!!!»
Дети гибнут за металл…
Такие вот неустойчивые штрихи к картине о конце света или уж сам конец света воочию. Как все исправить – не знаю и не могу. Да, наверное, уже и не исправишь.
Поскольку прошлым сыт не будешь, приходится создавать себе некие островки, гнездышки такие. В это самое гнездышко – нырк, отдохнуть от житейского апокала, и хо-рошо, и вроде ты не при чем. Хорошо-то хорошо, только вот если бы чертово «не при чем» не беспокоило.
Дурацкая зима с пагубными для моей культяшки оттепелями. Лучше бы нам хоро-ший мороз, не так бы ныло. Ломит, но я все равно работаю. Зачем, для кого – не известно. Конечно, Алла. Но ей, по-моему, (причем, это здорово мне помогает) ей абсолютно все, что не покажешь, нравится. Или она притворяется. Тогда зачем? Не пойму.
Очень нехорошо сидеть у нее на шее…
«Игорь, ты талантливый, тебе надо работать, рисовать», - уговаривает, чтобы я ни-чего на этот счет себе не думал. Я, конечно, понимаю, что у нее все есть, но мне все равно как-то совестно. Ну, подумай – я все-таки здоровый мужик…
Хотя, честно говоря, какой там здоровый… Калека.
Надо работать. Только когда я работаю…
Калека. Ведь калека и есть.
4
-Не понимаю, зачем ты носишься в милицию, оставляешь заявления, зачем отрыва-ешь людей от дела? Ну, ушел и ушел, и скатертью дорога. Паспорт, вон, свой забрал, а больше его тут ничего и не было.
-А вдруг с ним что случилось. Не может же человек вот так вот – раз, и исчезнуть.
-Глупости все, брось. Один раз обожглась, так забудь и моли бога, что все так без-болезненно закончилось. А там найдешь себе нормального человека с достатком.
-С достатком-то полно, но вот с достоинством…
-Ах, вон ты как заговорила! Мало тебе наших с ним мучений и пустой посуды по-сле его беспробудностей? Может, ты собираешься искать его и снова – здорово? Давай-давай, пожалуйста.
-Мама, перестань! Ну ты же ведь ничегошеньки тут не понимаешь!
-Конечно, где матери понимать! Дура ты оглашенная! Давай-давай, ищи. Столько уже мы его терпели, значит и дальше будем терпеть. Тебе необходима полноценная семья, хороший муж, ребенок. А у тебя – посмотри: спать не на чем, сидеть не на чем, носить не-чего…
-Подожди ты, мама. У меня прямо кошки на душе скребут. Я или ничего не пони-маю или что-то как раз начинаю понимать…
5
Сегодня, когда куда-то и зачем-то я нудно и долго тащился в душном вагоне метро, почувствовал, что воздуха не хватает. Народу же было, действительно, что называется, не продохнешь, и это недомогание мы запросто можем отнести к легким.
Поднимаясь вверх по эскалатору «Фрунзенской», по привычке вглядываясь в лица опускающихся вниз пассажиров, по белым блесткам на головных уборах с радостью для себя отметил, что наверху повалил снег.
Вспомнилось об этом сейчас потому, что не так уж часто за последнее время мне удавалось радоваться обыкновенному зимнему снегу, а как себя научить радоваться самой жизни, пока не знаю, да и не знаю научусь ли радоваться ей по-настоящему… Все какие-то барьеры и турникеты, как в нашей городской «подземке». Все какие-то замерзшие эс-калаторы, на которых при подъеме или спуске все же чувствуешь себя не совсем уверен-но.
На улице на снегу увидел вымерзшее голубиное крыло, валяющееся на грязном ас-фальте, и тут же сам замерз от мысли: вся моя жизнь не стоит и никогда не будет стоить этого мертвого голубиного крыла!
Мешает жить неистребимое предчувствие близкой смерти, и это недомогание мы запросто можем отнести к тяжелым.
Нет, скорее, все же, помогает, нежели мешает, потому что заставляет культю хва-таться за пастели и угли, не дает спать или спиться в недостойной жалости к собственной судьбе, к собственной персоне.
Кто сказал, что я завтра собрался помереть? – Садись – два! На завтра у меня со-вершенно другие планы!
Чего-то мне как-то плохо и хочется глухого одиночества. Наверное, это неэтично и несправедливо по отношению к Алле, но себя не обманешь и не заставишь. С другой сто-роны, мне не хватает времени, и глобально не хватит, только я не знаю – не хватит на гла-за Богородицы или еще на что. Меня мутит от повседневности, хочется вырваться, но я пока не знаю как. Говорят, природа успокаивает, но я-то себя лучше знаю, у меня все на-оборот – природа обострит мое дурацкое состояние. Что же мне делать?
Не понимаю я. Мне, вроде, и лет-то уже немало, а, выходит, до сих пор не могу как следует в себе разобраться и хоть как-то определиться. Может быть, так и надо, может быть это нормально, не знаю. Но если б оно было нормально, то, скорее всего, не должно было бы приносить стольких мук. Я запутываюсь во всем: в себе и повседневности, в лет-ней траве и зимнем снегу. Мне стыдно перед собой из-за того, что я ничего в этой жизни не стою и стесняюсь своей ничтожности и посредственности. Мне непонятно – кто я и за-чем я. Меня безудержно тянет на какое-то дно. Держите меня!
6
-Здравствуй, ночь, здравствуй, бессонница, ну, и тебе, конечно, привет.
-Что сегодня с тобой, какой-то ты неприкаянный?
-Осточертело все, скучно без работы.
-Ну, так ты заставь себя что-нибудь сделать.
-«Заставь» - легко сказать. Вот ты заставь.
-Что я тебе, няньку тоже нашел.
-Заставь меня, ей-богу, что-нибудь делать, а то я без этого зверею!
-Это что, дать производственное задание, что ли?
-Все равно.
-Смотри. Можно, к примеру, взять и перерисовать картинку из окна, но легче ли тебе станет? Легче, я тебя спрашиваю? Вот и выходит ерунда, вот и выходит, что никто не сможет заставить тебя сделать что-нибудь в этом смысле. И нечего себя нахлестывать, не-чего биться головой о стену. Ты посиди, пересиди непруху. Вот мой совет.
-Это называется «поди туда – не знаю куда»… Как раз там будет лучше, там и от-дохнешь… Вот именно, что идти-то некуда, а надо здесь работать, а если не работаеся, то не впадать в истерику.
-Молодец.
-Почему ты как-то обозвал меня гением?
-А разве это не так?
-Не так.
-Откровеннее.
-Не так.
-Подробнее.
-Какие-то задатки каких-то способностей.
-Давай-ка посмотрим кое-что. Вот, смотри. Женщина, похожая на Аллу… Кстати, почему ты ей до сих пор не показал эту работу? Ей должно очень понравится.
-Да ей все нравится, она всеядная.
-Нет, именно это ей должно очень понравится. Посмотри как ты сумел передать женственность, пластику, ритм. Вот он, твой конек, - отображать то, что мало кому замет-но. Даже сама Алла не догадывается о том, что ты смог выразить на полотне. Ты не зерка-ло, ты гораздо глубже и нужнее. Обязательно покажи.
-Покажу-покажу.
-Нет, ты прямо вот сейчас пойди, разбуди и покажи, она засветится.
-У меня не то настроение.
-Как угодно. А что это ты там читаешь.
-Акутагаву. Ухватился за него, как за спасительную соломинку, которая, чем черт не шутит, может трансформироваться в трамплин. Вот послушай:
Усталость.
Он шел с одним студентом по полю, поросшему мискантом.
-У вас всех, вероятно, еще сильна жажда жизни, а?
-Да… Но ведь и у вас…
-У меня ее нет! У меня есть только жажда творчества, но…
Он искренне чувствовал такт. Он действительно как-то незаметно потерял интерес к жизни.
-Жажда творчества – это тоже жажда жизни.
Он ничего не ответил. За полем над красноватыми колосьями отчетливо вырисовывался вулкан. Он почувствовал к этому вулкану что-то похожее на зависть. Но отчего, он и сам не знал.
-Каково?
-Дай-ка взглянуть. Что ж, очень своевременная литературка. Искусство требует разносторонних познаний и переживаний. А вот, кстати:
Искусство.
Искусство подобно женщине. Чтобы выглядеть привлекательней, оно должно быть в согласии с духовной атмосферой или модой своего времени.
7
Сколько не собирайся, а если нет колес, никуда не поедешь. Не стоит, конечно, воспринимать все так буквально, подразумевая под «колесами» всякие там глючные тра-ники. Хотя, греха не утаишь, баловался я и этим. Был у меня такой сосед по старой квар-тире с четвертого этажа. Портвейн «Кавказ» закусывал психотропами. Интересно, где его сейчас носит, если вовсе уже «крышу» не унесло. А дурацкое дело нехитрое.
Еще более бесхитростное дурацкое дело – безделье. Безделье и бездействие. Надо удирать от Аллы, но куда? Уж слишком многим я здесь владею, вернее, слишком многое здесь завладело мной. Черт его знает, может поэтому я и бездельничаю. Я, вроде как, ус-покоился. А раньше-то, помню, не оторвешь от бумаги и угля. И обязательно что-то вы-ходило. Ну, рвал, конечно, но выходило же что-то. Тут же – вечная катавасия. Вроде бы покой, а на самом деле выходит суета, и совершенно невозможно сосредоточиться. Ко-поть в небо – вот и вся от меня польза. Убежать куда-нибудь – банальнейшее из «не мо-гу». Плюнуть на все и вся, запереться в своем «скворечнике» – желаннейшее из «не могу». Ничего не надо, сойдет и так, не желаю мучиться – опаснейшее из «не хочу».
В результате все хорошо – ничего хорошего.
А так, конечно же, душа болит и рвется наружу, на бумагу, пастельно и акварельно, палитра – щит от собственной неустроенности. Взял, потискал ее в руках, и вроде полегче. Сидение над чистым листом успокаивает, и распоясывает, и заводит. Терапия.
Ничего мне тут нельзя, а «там» я уже ничего не смогу. Желание, как бы, вроде бы, типа такого, что поскорее бы «туда». Но и здесь ведь тоже, понимаешь, хочется чего-нибудь и как-нибудь.
Зарапортовался.
Я – три богатыря, я на распутье, черт меня побери!
Я нищ, бездарен и наг и, казалось бы, на неукоснительном пути в Царствие Небес-ное, но ведь грешен, грешен, грешен! Пилигрим во грехе. Гнию.
Прошлое дразнит меня, играет со мной: «А, может быть, будет вот так, как, пом-нишь, было когда-то?» Я бегу к прошлому – нет людей, я бегу к ним мыслями и воспоми-наниями. В замечательной брошюрке «Как стать несчастным без посторонней помощи» одним из первых пунктов так прямо и написано – к прошлому. Упивайтесь, мол, про-шлым, и несчастнее вас уже трудно будет кого-либо выдумать. Вот так.
А кому легко? Лентяй, вот и тяжко. Ничего не хочется делать, совершеннейший ступор.
8
-Чего ты загрустил-то, Игоречек? Ну, повесила я его на стенку. Красиво, вот и по-весила.
-Во-первых, ты не можешь судить о том, красиво это или нет. Впрочем, извини, я хотел сказать, что это вовсе не то, чем я должен заниматься.
-А если мне нравится? Просто вот нравится, безо всяких твоих бесконечных высо-кохудожественных исканий, коими ты себя все время ходишь тут и терзаешь.
-Алла, пойми, это не заслуживает, чтобы куда-то и где-то выставлять, вешать на эту конкретную стену. Это черновик, набросок к чему-то большему, имеющему право су-ществования только на этой бумажке и непосредственно в моей голове, даже и не в душе, понимаешь, а только еще в одной моей голове. Это непосредственно набросок к чему-то большему. Вот только знать бы еще только к чему. Это мое, и брать этого тебе просто-ки не следовало…
-Ах, скажите, нежности! Считай, что ты сделал мне подарок. Можешь ты позво-лить себе снизойти и просто сделать мне подарок?
-Конечно. Знаешь, ты прости меня… Скоро я сделаю намного лучше, вот тогда…
-Вот и хорошо. Пожуем?
-Да, как-то чего-то неохота.
-Игорь, скажи мне, только честно. Тебе плохо со мной?
-Нет, ты здесь совершенно не при чем. Мне просто плохо. А ты – чудо.
-Ну вот, слава те, дождалась! Я хочу, чтобы ты знал. Если ты вдруг захочешь вер-нуться к ней, я тебя не буду держать, иди. Иди, только не мучь себя так. И еще одно. Что бы там ни было, знай, что ты мне очень дорог, каковым и останешься при любых обстоя-тельствах, потому что я желаю тебе счастья!
9
-Славка, привет! Ты чё, где пропадал? Глаз у тя чё-то. Славк, ты чё, ё, на кулак, что ль нарвался?
-Заткнись, Кальмар! Много дребездишь! Очень даже просто сам у меня нарвешься!
-Да я так, ладно. Пошли ко мне, хватанем бормотушки. У меня вчера гудеж был, осталось.
-Осталось? Чего это вы, блин, оставляете?
-Да осталось, там вчера Верка давала, вообще…
-Кому давала-то, Кальмар, тебе что ли?
-Да не, я говорю, Верка…
-Да пошел ты, мразь…
10
-Нет, на работу мы вас принять не можем.
-Почему? Мне мать надо кормить, старая она.
-Как бы вам это попонятнее? Вид у вас не из лучших, глаз, вот, видите ли…
-Господи, да что вы сегодня все к этому глазу прицепились?! Хулиганы меня поби-ли в темном переулке, ясно вам?
-Заявление надо в милицию.
-Да заявляй ты сам, знаешь, куда?!..
11
Кочки и кочки, большие и маленькие фиаско хорошо и полезно сопрягать с теку-щим творчеством. Если, конечно, что-нибудь там течет. А если не течет? Куда все девать? Проблема.
Но все равно, не течет, так капает, потому что как без этого? А очень даже невоз-можно. Поэтому воздух – и хорошо. Открытая форточка может сообщить собой достаточ-но много.
Далеко еще до весны, а уже и хочется. Там, может, как-то и пофартит, в душе-то, может, пертурбации какие… Весна, все же…
В голове роятся и размножаются непристроенные и невостребованные мысли. Тя-жело разобраться, выбрать для них хотя бы относительно правильное русло. Ну и хорошо, все чем-то занят. «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось». Зрею. Зрею, хотя, че-стно говоря, толком не знаю, есть ли у меня время зреть да разбираться. Дело надо, быст-рее все в дело! Суета сует. Ничего не должно пропасть, и не пропадет. Да будет так!
Проклятая водка!.. Сколько времени и нервов…
Страшусь завтрашнего дня. Может, завтра вдруг, не дай мне Бог, сделаюсь я сытее сегодняшнего, и мысль трансформируется уже в другое, не в то, во что надо, не об этом. (Господи, «об этом», «не об этом» – какой-то бред несу!) А чем сытее, тем оно и больше не об этом, до окончательной сытости, до распоследнего «не об этом», до «ни о чем», до смерти, до конца… Господи!!
Работать и работать. Секунду для совершенствования! Когда ж, где ж силы-то, Господи? Столько, Господи, времени впустую пропито, прожрано, прожито! Не вернешь, а, значит, и нечего гундеть, а вперед и вперед. Вперед и вперед!
А что там, впереди?..
12
-Не пойму я что-то, к чему все эти дерганья, дочка? Он вполне нормальный муж-чина. Ну, разведенный, ну, двое детей. Исключено, что он повесит их на тебя, у детей есть мать. А то, что он их любит и не оставляет, только делает ему честь, больше ничего. Коли есть дети и коли есть ответственность перед ними – это плюс, ощутимый плюс. Хватайся и держись, дурочка ты моя.
-Боюсь, что ты права.
-И нечего тут бояться, конечно, права. Хватайся и все.
-Нет, он действительно очень хороший, но хвататься за него я не собираюсь.
-Видали ее? Все она со своими глупостями!
-Да ты пойми, мама… Ну да, он очень хороший человек, безусловно я была бы за ним, как за каменной стеной, но, мамочка, сердцу не прикажешь. Потом, мне с ним ужас-но скучно.
-Зато с твоим Игорем тебе было весело!
-Мама, перестань. За что ты на него злишься? Он ушел, ушел, чтобы нам не ме-шать. Вот, знать бы только, что он жив и здоров, а то ни ответа, ни привета.
-Ну, всех не пожалеешь.
-Игорь не все.
-Но и не «пуп земли». Ах, звонок… Наверное, это Володя. Иди.
-Скажи, что меня нет.
-Сейчас же возьми трубку!
-Я не хочу.
-Я вот тебе дам «не хочу»!
13
-Она, наверное, мучается теперь.
-Она теперь от меня отдыхает. Понятное дело, я мешал ей нормально жить.
-Что ж так печально-то? Ты прямо уверен, что тебя не за что полюбить?
-Не за что.
-А Алла?
-Алла тоже ненормальная.
-Кто ж тогда нормален? Бывшая твоя теща, что ли?
-Она мать, и, как любая мать, хочет счастья своей дочери.
-Ладно, давай еще по децелу. Наливай.
-Ты ж все равно не пьешь.
-Зато пьешь ты. Мне, ты же знаешь, пей – не пей, толку то. На меня алкоголь так не действует. На меня он вообще никак не действует. Пей-пей, Игоряша, пропивай свою ни-кудышную жизнь!
-Я-то выпью… К твоему сведению, спившегося споить не-воз-мож-но. Юродство только одно, кураж твой бесовский.
-А хочешь эксперимент? Ты еще выпей, а я потом спрошу…
-Спрашивай.
-Да нет, ты выпей.
-Пожалуйста. … … … … Дальше.
-Как ты думаешь, я есть??
-Не было бы меня, и тебя бы тоже не было.
-Ох, Игорь, ты у меня не первый и не последний. Веришь, все говорят одинаково. Только вот на этом самом эксперименте и косятся. Все. Поголовно! Последний привет, шаги Командора…
-Ох, и надоел ты мне!
-Аналогично. Поэтому и предлагаю эксперимент. Как-то ты застрял. Пить – не спи-ваешься, с ума не сходишь… Ну, так есть я или нет, еще раз?
-И есть, и нет.
-Ага! Интересно. Ну, а больше-то, все же, есть или нет?
-Больше, конечно, нет.
-Врешь, парень. Дай-ка мне руку.
-Кому – «мне»?! Смешно, право. Да на!
-Что же ты задрожал так, Игорек? Чего же ты испугался, милый, меня же нет?
-Холодно… Холодно… Отпусти меня, бес.
-Ну? Ну, признай же меня явью!
-Я никого и ничего не признаю, я сам по себе! Мне холодно, отпусти меня, бес!
-Врешь, Игорек! Только я и есть. Тебя вот точно нет. Нет тебя, твоих глаз Богоро-дицы… Смешно – Богородицы нет и никогда не было. Нет твоего бога, Игорь, нету… Пойдем.
-Куда?
-Какая разница?.. Но здесь лучше не пачкать. У висельника всегда опорожняется кишечник и мочевой пузырь. А ты, Игорь, висельник.
-Господи!!! Алла, Алла!… Помогите…
14
-Алло, добрый вечер. Будьте добры, могу я побеседовать с Валерием Аркадьеви-чем?
-Здравствуйте. Валеры сейчас нет дома, он на дежурстве. Если у вас что-то сроч-ное, лучше всего отбить на пейджер. Есть у вас номер?
-Нет.
-Пожалуйста, записывайте: … … … … … … … … …
-Спасибо. Простите, а с кем я говорю?
-Я его жена, Светлана.
-Как жена? У Валерки – жена?! Ох, простите, Светлана, просто это так неожидан-но… Знаете, я его бывшая одноклассница, меня зовут Алла, Алла Верховцева, и еще у ме-ня к нему дело, мне необходима профессиональная консультация и непосредственная по-мощь.
-Я понимаю.
-Ничего вы, Света, не понимаете. Нужно помочь одному близкому мне человеку.
-Я понимаю. Я все передам, но для ускорения все же советую вам через пейджер. Тем более, что сейчас, я знаю, Валерий не очень загружен.
-Спасибо вам, Света. Хочется повидать Валерку и с вами поближе познакомиться. Подумать только, у Мухи – жена…
-Я буду очень рада.
-А, случайно, вы не в курсе, как там дела у Сережки Доброхотова?
-Да, конечно знаю. Сейчас у Сережи все нормально и он дважды папка – две дочки.
-Не добивайте, дайте-ка я пересяду на диван, чтобы не свалиться со стула. А жена-то, жена-то? – Не может быть, чтобы Ирка Горюнова!!
-Нет…
-Так…
-…нет, она теперь Ирина Леонидовна Доброхотова.
-Нокаут!
-Что, неужели все так неправдоподобно?..
-Неправдоподобно, вы говорите? Нет, Света, я бы сказала, здорово! Вы все счаст-ливчики, я вам по доброму завидую. Ну, так, я свяжусь с Валерием, хорошо?
-Да, конечно, пожалуйста.
-Спасибо вам, Света. До встречи!
15
Интересно, зачем же это я на свете живу? Интересно, почему же я раньше об этом не думал-не гадал, а бил морды, жрал «бормотуху»? Интересно, почему я тогда не прибил Кальмара? Скорее всего потому, что сам я ничуть не лучше того Кальмара. Кальмар…
Мы с тобой потерялись, Кальмар. Вместо имен у нас клички собачьи, вместо пред-метного разговора дешевый базар о блядях и похмелье. Мы продаемся за бутылку пива, за стакан водяры, - мы товар. Впрочем, кому он нужен, такой товар? Такой же сволоте, как мы с Кальмаром, с Веркой, со Стаканычем, и со всем окружающим нас человеческим му-сором. Нас кто-то щелкает, словно семечки, оставляя после нас одну лишь шелуху. Или, что скорее всего, мы вылущили себя сами, без чьей либо посторонней помощи.
Я сейчас не понимаю, а что нужно было делать когда-нибудь давно, десять-пятнадцать лет тому назад, чтобы теперь вот не уподобляться шершавой рогожке, годной лишь для вытирания ног? Я не знаю… Что, нужно было хорошо учиться в школе или быть верным клятве пионеров Советского Союза? Или в свое время надо было стать комсоргом, в обязанности которого не входило ничего, кроме сбора членских взносов, по две копейки с комсомольского рыла? Наш, помню, Васька, с таким, блин, значением ставил в красных книжечках комсомольских билетов резиновую резолюцию «Оплачено ВЛКСМ»! Где он сейчас, человечек со своим резиновым достоинством?.. Наверняка уж пристроен, такие не пропадают.
Мама. Жалко мать. Насмотрелась на меня, намучилась. Жалко мать. Господи, как жалко мне мою маму, всю жизнь протрубившую на меня, оболтуса!
Гад я, гад! Не место мне… Не место!
16
-Алло! Алло, я слушаю! Кто это? Володя?..
-Здравствуй.
-Господи, Игорь… Где ты пропадал? Игорь! Игорь! Ты слышишь меня, Игорь?!!
-Я здесь, не кричи.
-Ты откуда, откуда ты звонишь?
-Это неважно. Расскажи мне о себе, как ты?
-Да, что я… Как ты, где ты, что с тобой??
-Со мной ничего, видишь – звоню.
-А раньше, раньше почему не звонил?
-Много работы, малыш, много работы…
-Игоречек…
-Расскажи мне о себе, как ты?
-Я хорошо. Ой, что я говорю… Я нормально, Игорь. Я нормально. Только вот…
-Почему ты плачешь? Знаешь, ничто на свете не стоит слез. Мне один мой… Один мой… Ну, в общем, знакомый один сегодня ночью сказал: «Никто и ничего на свете не стоит слез, кроме одного. Если в жизни ничего не удалось, можно оплакать свою неудав-шуюся судьбу, но только один единственный раз». Он очень умный, этот мой знакомый, и мы часто и подолгу с ним разговариваем.
-Кто это, кто твой знакомый?
-Да, один прощелыга, бесенок один, бесенок, прямо бес…
-Игорек, приходи ко мне, приходи. Или, знаешь, давай увидимся, давай встретимся, где хочешь. Или ты приходи…
-Нет, малышка, у меня мало времени. Меня приятель ждет, мы уходим.
-Куда вы уходите? Когда вернетесь?
-Ах, какие интересные вопросы!
-Игорь, что с тобой? Господи…
-Скажи, пожалуйста, как ты сейчас спросила: «Когда вы вернетесь?»
-Игорь, прости меня, прости. Это я, я знаю, это я во всем виновата. Игорь, давай вместе уедем, вместе.
-Извини, мышонок, но у нас с приятелем только два билета. Знаешь, я много думаю о тебе, много вспоминаю, много и подолгу разговариваю с ним о тебе. Но когда я покупал эти билеты – редкий случай, когда я о тебе не думал. Не думал и не хочу.
-Игорь, прости…
-Прости и ты. Меня зовут.
-Кто зовет?
-Тут я не могу сказать тебе точно. Иногда мне слышится он один, а иногда их мно-го, зовущих. Мне пора, зовут.
-Игорь! Не клади трубку, Игорь!!!
-Нет, еще не кладу, еще есть три минуты. Мне очень многое надо было тебе ска-зать. Знаешь, я стал очень уж рассеянным и все теряю. Вот и сейчас растерял все слова. Черт! Черт! Черт!!! – Лучше бы я потерял билеты…
-Куда ты уезжаешь?
-Далеко. Далеко и навсегда. Я звоню проститься с тобой. Сейчас. Есть одно, глав-ное, главное, чего я не мог потерять. Я люблю тебя, я очень люблю тебя, но я не вер-нусь… Ни к тебе, ни вообще…
-Почему?
-Будет плохо. Маленькая синица поет на зиме. Ей холодно и плохо, но она поет. А я не умею петь. Мне плохо, а я еще не умею петь. Зачем мне возвращаться, если я не умею петь? И еще… Грязь. Тут и так грязно, и пачкать не разрешается, потому что очень нехо-рошо, если любишь, и вдруг измазал, насорил. Я не хочу тебе сорить. Пусть тебе будет хорошо, и ты еще научишься петь. Я уезжаю за границу.
-Господи, что с тобой?! Куда заграницу, в какую страну?
-В страну без сторон. Это очень странная страна, зато меня там очень ждут. И он торопит, но у меня есть три минуты, потому что он сам мне так сказал.
-Игоречек, Игорь, ты, по-моему, болен, ты заболел! Вернись домой, я тебя стану лечить, и…
-Я не умею болеть. Глупости – заболел. Мне все равно. Он пьет и ему все равно, а я болею и мне все равно. Но у меня растут пальцы, и он обещал, что скоро они совсем вы-растут. А я без крыльев. А без крыльев мне нельзя, без крыльев там нечего делать, поэто-му надо, чтобы сперва выросли пальцы, а уже потом…
-Игорь!! Немедленно вернись, я…
-Все. Вот уже и все. Да, что-то мне… Я сейчас вот помнил, а тут снова ушло… Да. Ты будь счастлива, не болей тоже, не летай на сквозняках. И береги свои крылья, я видел, они у тебя уже есть. Прости меня, я ухожу, и уже хватит разговаривать.
-…
-Мне не хватало тебя… И долго еще будет не хватать… Всегда!
-Игорь! Игорь!! И-и-и-и-и-и-и-и!!!!!!!……….
Следующая публикация
Нет комментариев