СТРАГА СЕВЕРА (Творчество Сергея Алексеева)

Река Ай. Большие притесы. 📷 https://vk.com/id228626372.

!

Оказывается, аналитики и разведчики Оскола давно и упорно изучали музей Забытых Вещей и вывели целую философию его существования, причем наглядную, отраженную на фотобумаге. Многие снимки успели выцвести и покоробиться, приклеенные к бумаге дешевеньким канцелярским клеем, однако эта их старина казалась еще более выразительной. Кроме общих видов здания музея, парка, вспомогательных построек и детальной фотолетописи залов с экспонатами, была целая галерея портретов, мужских и женских, людей пожилых и не очень, сделанных в одном ракурсе, на три четверти оборота, развешанных на стене в некоем строгом порядке. Если смотреть из одной точки, обведенной на полу белой краской, можно одновременно поймать взгляд всех этих людей и тем самым как бы оживить их. Излучение их взоров с простых черно-белых фотографий даже у толстокожего к чужим чувствам Сторчака вызывало непроизвольный и необъяснимый озноб. Неизвестно, кто из аналитиков и бывших чинов разведки открыл этот эффект, кому пришло в голову свести воедино их взгляды, но это было открытие, не подвластное никакой компьютерной программе. Самые разные люди объединялись по неожиданному признаку и качеству – одухотворенности, которое ничем иным нельзя было выявить и замерить, как физическую величину. Этот экспериментальный тренажер психоаналитики так и назывался – «одухотворенный ряд». Стоило заменить хотя бы один портрет, повесить, например, любой другой, случайный или даже известной, но не вписывающейся личности, как этот массированный гипнотический сеанс разрушался, что аналитики Смотрящему и продемонстрировали. И тут один из ученых, какой-то невзрачный бородатый старикан, не удержался от полускрытого издевательского намека. – У вас случайно нет с собой портрета? – спросил он. – Можно поэкспериментировать, пополнить ряд… – Спасибо, случайно нет, – выразительно промолвил Сторчак. Судя по надписям на снимках и узнаваемости некоторых лиц, большинство сфотографированных относились к совсем простым людям – смотрительницы, научный руководитель, два старика-посетителя, директор музея. Правда, в общем ряду тут были еще боярыня Морозова со знаменитой картины, первый космонавт Гагарин, Ломоносов, маршал Жуков, певец Тальков, артист Шукшин и еще несколько знаменитых персон. Но что в первую очередь притянуло внимание Сторчака – Алхимик! Он не выпадал из этого ряда, не искажал гармонии, а напротив, весьма органично вписывался. Что также продемонстрировали аналитики… Церковер много раз говорил ему о некой «третьей силе», которая давным-давно негласно существует в России, независимо от властей, режимов и времени. Он со своими сидельцами первой шарашки вычислял ее не только теоретически, но скрупулезно собирал любые, самые косвенные доказательства существования, в основном по фактам неожиданного вмешательства в тот или иной процесс. Занятый своими проблемами, Смотрящий не особенно-то старался вникнуть в суть; он и в существование Алхимика поверил не сразу, считая его фантастическим измышлением.

– Почему я должен… отдавать все Китаю?! – наконец-то совладал с собой Сколот. – Ничего не понимаю… – Чтобы уравновесить потенциалы Запада и Востока, – был ему четкий ответ. – И на короткий период вывести последний в доминирующее положение. В истоке реки Ура не прививали патриотизма в обычном его толковании и не читали соответствующих идеологических лекций; здесь учили мыслить иначе, видеть земное пространство взаимосвязанным по другим законам и не делить его на страны, континенты и полушария. По представлению гоев, в мире существовали лишь четыре стороны света, два подвижных центробежных вектора Запада и Востока, крестообразно сопряженных с осью – собственными центростремительными векторами России, устремленными внутрь себя с Юга и с Севера. Это положение определяло принципы и законы ее существования, о чем Сколот знал, однако не удержался от неуклюжих и неубедительных слов: – Как же мы?.. У нас у самих кругом разруха! – У нас другой путь, – окоротил его Стратиг. – России твой соларис сейчас не нужен. И впредь вряд ли понадобится… Этого Сколот уже вытерпеть не мог и, охваченный обидой, не сумел избавиться от юношеской пылкой страсти: – Но я создавал его, чтоб спасти недра и запасы! – Не смей перебивать! Тебя учили, как следует получать уроки и их исполнять? – Учили… – Тогда слушай и внимай! Ночные приключения с Белой Ящерицей так отвлекли внимание и притупили восприятие реальности, что Сколот только сейчас сообразил, отчего Стратиг так резко потерял интерес к его трудам. Все было очень просто – кто-то из сколотов опередил, представил свой вариант топлива, и вершитель судеб сделал свой выбор. И теперь ненужный соларис можно отдать на сторону… – Топливо китайцы не получат, – чужим, искрящимся голосом отрезал Сколот и услышал себя со стороны. И Стратиг его услышал – сверкнул птичьим взором, однако вроде бы унял нетерпимый к возражениям тон. – Если оставить себе, – даже как-то по-отечески, с сожалением произнес он, – твой соларис немедленно окажется на Западе. И в результате Россия не только его усилит – сама останется без штанов. – Почему на Западе? – Продадут. Вместе с тобой. – Я уже слышал – людей продают, но… – В том-то и дело, – задумчиво перебил Стратиг. – Продают всех – футболистов, ученых, женщин, детей, мужчин. Живыми и мертвыми, оптом и в розницу, отдельными органами, эмбрионами, абортированным материалом. Продают и покупают все, что имеет спрос и ценность. Рынок в обществе потребления… Тебя попросту выставят на торги. И ты даже не узнаешь, кому, когда и за сколько продан. – Чем лучше Восток? – Да ничем! Восток еще опаснее. Но Запад стремительно усиливает давление на мир, развязывает войны, меняет режимы в государствах. И все для того чтобы получить топливо и рабов на нефтяных полях… Российская империя распалась, сдержать этого монстра некому. Миру грозит новое рабство, изощренное, неузнаваемое, прикрытое демократической маской. Мы не можем допустить этого. Придется исправлять перекос горизонтали и усиливать Восток. Иначе вертикаль начнет испытывать дисбаланс. Не спеши, поживешь в Москве пять лет, поучишься, и сам увидишь, что происходит. Пойми, эта мера вынужденная и временная… Потом Сколот жалел о своем безрассудстве, но тогда остановиться не мог. – Соларис нельзя передавать никому, Стратиг, – выслушав, упрямо проговорил он. – Разве мы сами не можем распорядиться топливом? Я готов этим заняться, построить завод, наладить производство… Даже сам готов торговать соларисом! – У тебя будет другой урок, – оборвал вершитель судеб. – Поезжай учиться в Бауманку. – Не поеду! И топлива китайцам не отдам. Пусть лучше не достанется никому! Вершитель судеб спорить более не стал, и наступила долгая, мрачная пауза, от которой зазвенело в ушах. Наверное, еще можно было что-то поправить в ту минуту, одуматься, уступить мудрости, повиниться за горячность, однако Сколот взирал на Стратига как на предателя и молчал. – Когда-то я наказал твоего отца, – наконец-то проговорил вершитель судеб. – И отправил его странником… А тебе даже посоха не дам. Верни пояс и ступай. – Куда? – еще не догадываясь, что происходит, спросил Сколот. – На все четыре стороны. Он нащупал пряжку тяжелого, с коваными бляшками пояса, к которому уже привык и не замечал, расстегнул его и сразу же ощутил свободу. Этими поясами сколоты, как монахи, перетягивали земные желания и искушения, дабы всецело предаться единственной страсти – науке. В это время на пороге появилась Дара-ключница. – У меня к тебе просьба, Валга, – вдруг с почтением заговорил Стратиг. – Вот этого отрока я лишаю пути. На все оставшиеся времена. Сделай так, чтобы он забыл все дороги. Замкни его в круг. Старуха вскинула на Сколота неожиданно пронзительные, синие и молодые глаза – он выдержал взгляд. – Я завяжу ему глаза. – И еще сшей смирительную рубашку. – Слепая я, нитку в иголку вдеть не могу, – проворчала Дара. – А ты – сшей… Сшить-то сошью, да налезет ли? – Ты уж постарайся, Валга, – попросил Стратиг. – И чтоб никто снять не мог, пока сама не износится. Дара осмотрела Сколота, словно мерку сняла, после чего проговорила тоном портного: – На сорок лет хватит, не истреплет… Однако снять придется, государь, если раньше умирать соберусь. – Не собирайся, не отпущу, – сказал вершитель судеб и приподнял вещмешок с топливом. – А с этим… сам распоряжусь. Не забудь оставить активизатор. Сколот снял с шеи бронзовую фигурку глазастой совы и, протянув ее вершителю судеб, спросил со скрытым сарказмом: – Научить пользоваться? Стратиг не удостоил его ответом. Последнее, что запомнилось, – сутулая, с обвисшими плечами, спина вершителя судеб, прикрытая овчинным полушубком. В тот миг ворохнулась мысль, что он, Сколот, своей горделивой, пылкой обидой наносит вред прежде всего себе и сам изменяет свою судьбу. Однако Дара взглянула на него осуждающе и легонько стукнула по лбу иссушенным кулачком: – Ступай за мной, лишенец!

Суть управления материей состояла в согласовании ее вещественной и по современным понятиям будто бы нематериальной, то есть чувственной, составляющих. Можно было достаточно легко сделать сплав металлов, находящихся даже в разных состояниях – смешать жидкую ртуть и твердое золото, растворить стекло в плавиковой кислоте, превратить мягкий графит в алмаз и даже сохранить жизнь в том, что убивает, к примеру семя при сверхнизких температурах. Сотворить можно было еще много всякого, чему человек научился у природы, однако же научился вслепую, копируя внешнюю среду или производимые естественные действия, не познав истинных принципов перевоплощения. Поэтому недостижимым по-прежнему считалось совместить, например, лед и пламень – это получалось разве что у поэтов. Примирение непримиримого относилось к области религиозной, животворящей и неожиданным образом очаровывало сознание так, что человек мог бесконечно долго смотреть только на две вещи – огонь и бегущую воду, которые и порождали смутные догадки о материальности или вещественности мысли. Это неосознанное очарование огнем и водой, уже как категория чувственная, лежало в основе управления, как путь, как связующее звено между материями, однако несло за собой строгое табу, ибо представлялось покушением на промыслы божественные. За то, что люди умели делать в ветхие времена, силой одной только чувственной мысли – к примеру, управляя земным притяжением, передвигать непомерные тяжести, превращать воду в вино, а камни в хлеба, – в Средние века их объявляли колдунами, ведьмами и сжигали на кострах. А рядом продолжали твориться ежедневные чудеса природы, и какая-нибудь пчела перевоплощала негорючий мед в горючий воск, по выделению тепла не уступающий всем известным видам топлива, – но Разум уже навсегда зашел в тень божественного «провидения», как солнце заходит за луну. И началось затмение, пора самого мрачного невежества в истории человечества. Для познания мира оставался единственный разрешенный инквизицией инструмент – математика, строгая теория чисел, четко определяющая, что можно и что нельзя познать и уложить в формулу. Освещенный чувствами ум попал в кабалу цифры, и только поэтому, сколько бы он ни стремился совокупить небо и землю, овладеть двумя зримыми устрашающими стихиями и двумя незримыми – силами поля магнитных полюсов, – ничего, кроме молниеотвода и компаса, придумать не мог. У человека не получалось даже толком смешать воду и масло. Средневековая инквизиция определила направление движения человеческой мысли на весь цивилизационный период. Сколоты в истоке реки Ура овладевали искусством управления всего лет за пять и все остальное время его совершенствовали в рамках конкретных тем, но не для того чтобы потом удивить мир своими революционными открытиями. Они, скорее, подталкивали, подправляли, настраивали научную мысль на определенный лад, отыскивая более прямые ходы в лабиринтах математических и метафизических умозаключений. Некогда сколот Михайло по прозвищу Ломонос отроком пришел в онемеченный, затянутый алгебраической паутиной мир, дабы заявить о его полной материалистической природе и управляемости, «странствовать размышлениями в преисподней, проникать рассуждением сквозь тесные расселины и вечною ночью помраченные вещи и деяния выводить на солнечную ясность». Он исправно исполнял урок вожатого в невежестве и скудоумии своей эпохи почти два с половиной столетия – столько времени потребовалось, чтобы не отделить, но хотя бы отдалить инквизицию от сознания. Однако живучая, она существовала подспудно, как сибирская язва в могильниках, и всякий раз являлась на свет, едва о ней забывали и раскапывали захоронения. Теперь урок Ломоноса должен был исполнять Сколот, и Стратиг, не мудрствуя лукаво, мыслил отправить его тем же путем, хотя, как и давний предшественник, понимал, с кем имеет дело. Получившие Соль Знаний сколоты отличались строптивым характером и норовили неурочно вмешаться в мирскую жизнь, просветить, перестроить природу изгоев, опережая время и естественный ход истории. Способность управлять материями пробуждала иное зрение, доступное разве что новорожденным младенцам, когда они видят не физические предметы, явления и факты, а излучения их тонких, тончайших частей, изнаночную сторону. Но если дети вместе с зарастанием темени утрачивали его и на всю последующую жизнь сохраняли лишь атавизмы такого ви́дения мира, смутную память, некие предощущения, называемые интуицией, то у сколотов, напротив, это зрение с годами усиливалось до такой степени, что они теряли естественное зрение и уже не видели самого́ излучающего предмета. Им, ослепленным и обостренно чувствующим, сопереживающим, казалось, будто изменить природу изгоев так же легко, как управлять материями; сколотам и в голову не приходило, что этот мир – совсем иная, невещественная материя, неподвластная законам природы, и вторгаться в ее суть опасно и вредно. Вершитель судеб считал, что подобные недостойные качества они получают от Авег, приносящих соль к Трем Таригам. Знающие Пути тоже обладали своенравием, зачастую передвигались по миру, уподобившись простым Странникам, и по дороге, переполняясь состраданием к своим соотечественникам, давали им вкусить соли. Однако тем самым не вразумляли изгоев, а чаще сводили их с ума, превращая в блаженных либо юродивых, и сами иногда попадали в руки кощейских опричников. На реке Ура сколоты существовали в полном отрешении от мира, редко встречались между собой и основное время проводили или в одиночестве, или с Авегами, принимая от них соль. Три пещеры в Таригах были жильем, лабораториями и студенческими аудиториями одновременно. И хотя все они на севере соединялись в Исток, который сколоты между собой называли Пещерой Слез, – просторный зал с капающими сосульками искристых сталагмитов, дающими начало реке, – сюда чаще приходили за водой либо для особого уединения под звук капели, чем для того чтобы пообщаться. Там хорошо мечталось о будущем.

Барон встал и походил по комнате – точь-в-точь по размерам, как камера. Он делал перерыв перед решающим монологом. – Мир изменил направление своего движения, господин Хортов, – наконец заговорил он. – Но в обратную сторону. Вы человек мыслящий и понимаете, что его нынешнее демократическое устройство насквозь лживо и существует лишь для манипулирования сознанием народов. Миру внушают идеи свободы личности, уважения прав человека, убеждают его, что вокруг процветает общество равных возможностей. Но вы не найдете фактов, доказывающих справедливость этих постулатов. Чем больше говорят о свободе, тем сильнее за–крепощается личность; о правах – значит, человек все больше становится бесправным. Нас ждут феодализм и рабовладельчество, только совершенно под иным, сладким соусом, когда человек будто бы добровольно становится невольником. Разве вас не настораживает тотальный контроль за человечеством? Когда у каждого, независимо от возраста и пола, берут, например, отпечатки пальцев или материал тканей для генетической идентификации? Когда-то рабов клеймили раскаленным железом и надевали цепи – благо что технический прогресс сегодня позволяет сделать это безболезненно. А если ты сопротивляешься, не хочешь ходить в золотых цепях общечеловеческих ценностей, значит, ты представитель отсталой, ретроградной нации. И это образчик будущего? – Вы очень убедительны, барон, – воспользовавшись его передышкой, сказал Андрей. – Но пока мне непонятно: вы, оригинально мыслящий о свободе человек, хватаете меня якобы за убийство жены, бросаете в тюрьму и начинаете воспитывать. Разве это не расходится с вашими убеждениями? – Да, я вынужден был прибегнуть к столь жестким, хирургическим мерам, – признался фон Вальдберг. – Но советую вам не делать необдуманных выводов. У вас будет время осмыслить все услышанное. – Вы так и не объяснили, во имя чего все это? – вернулся назад Хортов. – Арест, хирургические меры? Не для того же, чтобы прочитать мне лекцию о новом рабстве? Полагаю, вас, как и всех остальных, интересует пакет акций Третьего рейха? И его держатель. – Менее всего держатель. Более всего вы. – А говорили – не нужен! – Да, не нужен… И нужен одновременно. Такие же отношения были с вашей женой. Это сложные отношения, но необходимые. Жемчужина рождается в раковине, носящей панцирь. – Что я должен сделать? – Ничего. Принять от Пронского наследство и ждать часа. – Ждать от вас команды? После чего передать пакет и уйти в сторону, если позволите. А нет – на помощь придет хирург. – О гарантиях безопасности мы поговорим позже, – ушел от ответа барон. – Не сомневайтесь, вы их получите. – Прежде чем агитировать и обещать гарантии, я должен был услышать что-нибудь о вашей конечной цели. Перевоспитать человечество – понятно, а при чем тут ценные бумаги? Рассеянный свет из окна падал на гладкую голову барона и придавал ей пластмассовый блеск… – Многие материальные вещи, пройдя через особые исторические катаклизмы, приобретают магиче–ские свойства, – пустился он в объяснения. – Человек и время так или иначе воздействуют на них, передают свою энергию в виде духовной силы и жажды власти. Веймарские ценные бумаги не раз побывали в таких руках, поэтому имеют мощнейшее воздействие на сознание, обладают магнитным притяжением людей слабых и неуверенных в себе. Я знал, чем занимался мой отец, и на себе испытал все это, когда мальчишкой сидел в крепости с пулеметом. Отец готовил меня на ту роль, которую сейчас играет генерал Пронский и, надеюсь, будете играть вы. Но для этого требовался высокий дух воина. Но война кончилась, и я не успел закалить его. И потом всю жизнь наверстывал. – В качестве заместителя начальника отдела «Штази»? – Когда речь идет о магических свойствах определенных вещей, идеология не играет никакой роли, господин Хортов. Вероятно, вы убедились в этом, глядя на Пронского. Суть ценных бумаг не в их ценности, выраженной в денежных единицах. Они принесут положительный результат лишь в том случае, если будут использованы на высокие, изначально определенные для них цели. – Один результат уже был – Гитлер пришел к власти. – Как говорят у вас, первый блин комом. – А вы собираетесь испечь второй?

– Ну, как хотите, товарищ генерал. – Радобуд ничуть не расстроился. – А скажите мне… ну, по секрету, что ли. Неужели Россия теперь никогда не встанет с колен? Я так переживаю, товарищ генерал!.. Я готов был идти за вами в Ялте! И сейчас готов!.. Но кругом одни изгои! С кем идти? Мавр отложил неотмытую тарелку и снял фартук. – Знаешь что, каперанг… А не прокатиться ли нам на катере по ночному морю? Тот все понял, лихо козырнул: – Есть, товарищ генерал! Они пришли на лодочную пристань, отбоярились от компании Курбатова, который заступил на дежурство, взяли катер, в полном молчании отошли от берега на полтора километра и легли в дрейф. На море был полный штиль и классическая лунная дорожка, расчеркнувшая бесконечное водное пространство. – Как ты сказал – изгои? – переспросил Мавр. – Пожалуй, слово подходящее… – А кто еще? – подхватил Радобуд. – Равнодушная, но энергичная полупьяная толпа, которой помыкают, как хотят! За несколько лет перекрасились в красных, теперь срочно малюются под демократов… Низость, пошлость, темнота и никакого чувства достоинства! – Это хорошо, что ты понимаешь обстановку. Но мне всегда жаль изгоев, каперанг. Смотрю на этих женщин… побросали профессию, рвут жилы, мотаются по странам. Кругом воровской или торгашеский дух… Вырождение нации, славянского единства… Вечный принцип – разделяй и властвуй! Пора бы заступиться нам за славян… – А я ловлю себя на мысли, что начинаю презирать свой народ, – признался Радобуд. – Наверное, это нехорошо… Но не могу смотреть, как его унижают, а он молчит. И это выдается за долготерпение! Положительное качество! Только бы не было войны! – Смири свое жесткое сердце, каперанг, – посоветовал Мавр. – Не суди строго, не руби сплеча. – Ладно, пусть так!.. Но что станет с Россией? С Украиной? У меня есть чувство, вы знаете! – Все будет в порядке. Опять, как в сорок пятом. – Понял, придется отступать до Москвы и топать, например, до Вашингтона. – Нет, снова до Берлина. И топать не придется… – Война с немцами? Что-то плохо верится… Наш этот вечно пьяный президент из Германии не вылезает, лучший немец… Стыд смотреть! Под канцлера подкладывались, что тот пятнистый, что этот! – Да нет, каперанг, ты приглядись внимательнее, – засмеялся Мавр. – И увидишь, кто под кого ложится. И кто над кем куражится. – Не понял… Я что, слепой? Это же национальный позор!.. Они покорили Россию, развели нас с Украиной и Белоруссией. И теперь издеваются. И надо, чтоб опять, как в сорок пятом?.. – Не кипятись, каперанг, все будет нормально и без войны. – Весь вопрос – когда? Мы хрен дождемся! – Ничего, дождемся. Если ты мне поможешь. – Да я готов!.. – Верю, иначе бы и разговора не затевал… Мы вот с тобой ныряем на дно морское, собираем битую посуду и получаем свои гнусные копейки. А сами на золоте сидим! Вся объединенная Европа должна бы отслюнивать нам зарплату, каждому жителю бывшего СССР. Примерно по триста баксов ежемесячно. – Такого никогда не будет, – уверенно заявил Радобуд. – Да, это из области фантастики. Другое воспитание. – Мавр снял ботинки, и спустив ноги с борта, похлюпал водой. – Благодать!.. Но все равно не люблю моря… – Нам что, Европа задолжала? – не внял лириче–скому настроению каперанг. – Знаешь, почему немецкий канцлер записал наших президентов в друзья? И валандается с ними?.. Объединение Германии, разрушение Берлинской стены – это верхушка айсберга. Ублажает их и раскручивает совсем по другому поводу: хочется ему заполучить пакет ценных бумаг, оказавшийся в России. А его русские друзья – ни сном ни духом! Не доросли, чтобы знать об имперских тайнах, поскольку они находятся вне идеологии. Последним, кто, возможно, что-то слышал, был Брежнев. И то потому, что я, согласно инструкции, доложил специалисту по золотовалютным резервам о существовании Веймарских акций у нас в СССР. Но он уже тогда впадал в маразм и, думаю, толком ничего не понял. До меня потом дошло, будто Леонид Ильич решил, что это был очередной ходатай за Жукова… Ну, и слава богу! Главное, я свой долг выполнил. – Вы?!.. Доложили?!.. – ошалело спросил Радобуд. – А что ты так зауважал меня? Вы да вы… – Извините… Извини. – Думаю, настала пора вставать с коленей, каперанг. И народы поднимать. Только немец был прав, нужно хорошее прикрытие. – Какой немец? – Да он вообще-то русский… Но это не важно. Предатель национальности не имеет. – Что я должен делать конкретно? – У каперанга от восторга и предчувствий, как у мальчишки, за–хватывало дыхание. – Поставьте… Поставь задачу, товарищ генерал. Я привык мыслить военными категориями. – Сейчас пойдем к берегу, причалим и отправимся спать, – приказал Мавр. – Потому что утро вечера мудренее. Придет время – получишь задачу. Радобуд, как человек военный, все понял. Запустил двигатель и встал к штурвалу.

Продолжаем чтение произведений Сергея Трофимовича?

Насадный схватил журналиста за рукав и с силой потащил его через улицу к заброшенному драмтеатру. И там, почти силой затолкав за постамент скульптуры, некогда навязанной городу, – баба с трубой, олицетворяющая музу, – прижал к гранитной плите стволом автомата. – Нашел страну счастья? Отвечай быстро! Опарин окончательно пришел в себя, рассеявшийся страх привел в норму кошачьи зрачки. И в голосе послышалась убежденная жесткость. – Ты теоретик! И ничего не смыслишь в практике!.. Я нашел Беловодье! Да, именно здесь, там, где ты указал! Указал, но не узнал земли обетованной. Так бывает… Моисей тоже ошибался. И потому я преклоняюсь перед твоим гением. Но часто путеводители сами бывают слепы! Это нормально… – И все это ты называешь страной счастья?! Такой участи достоин русский народ? – Понимаю тебя… Все теоретики – идеалисты. Но иди, поищи другую!.. Какая еще участь ждет народ, предавший собственную мать? Надругавшийся над отцами своими – государями? Над своим богом?.. Великий он? А в чем его величие?! Могучий? Где его сила?.. Русский народ уже сто лет кричит одно слово – дай! Дай свободы, будто ее мало было; дай хлеба, дай счастья… Мой народ тяжело болен и немощен. Он нуждается в немедленной реанимации! Или реабилитации в палате номер шесть. А как его снова поднять на ноги? Лозунгами? Призывами и нищенскими подачками?.. Он еще глубже погрязнет в воровстве, неверии и скверне. Да, я нашел страну счастья. Впрочем, не страну – горнило для очищения. Ад, если хочешь! Пусть его братья Беленькие проведут через тернии, пусть ускорят процессы обмена веществ, чтобы катарсис не растянулся еще на целый век. Не гуманно, да? Не патриотично?.. Знаешь, академик, я устал хлопать крыльями на земле. Ноги увязли, летательные мышцы атрофировались, как у страуса. Но не хочу прятать голову в песок. – Ты думаешь, унижением можно пробудить благородство? – помедлив, спросил Насадный. – А чем еще? Если народ наш постигает истины только мордой об лавку. Или когда дадут сапожной лапой по голове. Он предрасположен к унижению – пусть унизится ниже дна, в грязи захлебнется. Мне не жалко. Пусть останутся непотопляемые. Жестоко?.. А приятно смотреть на пресмыкающихся? Не передергивает от омерзения? – Он схватил горсть снега, запихал в рот, утолил жажду. – Я знаю, ты строил этот город как город будущего. Все рассчитал, предусмотрел, наполнил содержанием, воспитывающим благородство. Но зря старался, академик! Добрая четверть населения – люди, которые работали с тобой. И ты еще встретишь здесь много знакомых… О тебе рассказывают легенды, идеализируют прошлое, но ты не обольщайся. Люди всегда склонны поклоняться вчерашнему дню и смотреть в будущее. Но довольно! Надо жить настоящим, пока оно прекрасно! – Печальная картина… – Что ты хотел увидеть? Восход солнца? Светлое будущее? – Хотел узнать, как ты оказался в Белых братьях, как в саван этот обрядился… – Не просто так пришел. – Журналист натянул капюшон, хивус обжигал щеки. – Пока сам не убедился. Тот же путь прошли и братья Беленькие… Методом проб и ошибок. Они создали идеальные условия для русского человека! Предусмотрели все национальные особенности, манеру поведения, воззрения на мир и природу. Склонность к общинной жизни – пожалуйста; болезненное чувство справедливости – тут никого не обидят. Учтено даже желание смеяться над самим собой! Есть и пряник, есть и кнут! Да, нашему народу нужен кнут. Согласен? Тяжелый, липкий, семихвостный! Чтоб выбить строптивость и безумие! – И концлагерь с вооруженной охраной, – добавил академик, отведя глаза и пытаясь сдвинуть тугой предохранитель. – А я тебе поверил… Принял без добра, но поверил. – Ты же не знаешь местных порядков! – воскликнул Опарин. – Это вовсе не лагерь! И охрана вооружена… символически! Здесь не убивают! Стреляют не пулями – специальными капсулами. Боеприпасы закупили в Америке, в национальном зоопарке! Они совершенно безвредны. – Замечательно, – одобрил Насадный. – И гуманно. – Здесь люди обретают настоящее счастье! – вдохновился тот. – Мы живем в странном заблуждении, в вечном заблуждении. Мы стремимся к Беловодью, и когда находим его – не узнаем. Мы никогда не испытываем текущего, сегодняшнего счастья. Мы ложно сориентированы на будущее! Нам кажется, свет впереди, и бежим от фонаря к фонарю, пока не погружаемся в полный мрак. И лишь тогда обнаруживаем, что жизнь прожита, и прожита впустую… В погоне за призраком нас отучили испытывать удовольствие мгновения! И здесь человек находит все: больной – здоровье, нищий – богатство, обиженный – утешение. Останови кого хочешь, спроси! Да, тут есть определенные законы, режим, правила общежития, а где их нет? Но лучше чувствовать себя в лоне братства, чем погибать в одиночестве среди людей. Может, ты, академик, знаешь другое средство, как облагородить и возродить нацию? – Не знаю, – сказал он, наконец-то справившись с предохранителем. – Беловодье – это мечта! – Глаза Опарина засверкали. – Но реальная и достижимая. Потому что создается человеком. Человеческим сообществом! Когда люди собираются вместе, чтобы стать счастливыми. А счастья быть не может, если нет внутренних правил и законов, определенных норм поведения. Это как ритуальная молитва, церковное таинство, где нужно выполнить действия, неподвластные уму. И выполнить их следует не задумываясь и ни на мгновение не сомневаясь. Ты пришел со своим уставом в чужой монастырь. – Я пришел в свой город. И с автоматом! – Не убивай его, – вдруг вмешалась Дара. – Посмотри, он ведь блаженный. Здесь все блаженные. – Оставить в живых – поднимет тревогу… Она вышла из-за спины академика, и журналист лишь сейчас увидел женщину, вжался в постамент, а секунду назад не боялся ствола, упертого в живот. – Не надо, – попросил беззащитно. – Не хочу… Дара подняла свою роковую руку и легонько стукнула в лоб костяшкой указательного пальца. Глаза Опарина полыхнули огнем, зрачки расширились, и взгляд тотчас угас. Каменная баба поднесла трубу к губам, и театральную площадь огласил низкий, смикшированный звук, напоминающий вздох облегчения. – Теперь ступай, – велела Дара. – И никогда не оглядывайся назад. Журналист открыл рот – силился что-то сказать, но лишь гримасничал, лишенный дара речи…

– Что здесь происходит, Иван Васильевич? Зачем это им? – Спроси у них сам. Думаю, случай представится… Да ведь ты догадываешься? Или нет? Или я зря тебя сюда послал впереди Ангела? – Я-то догадываюсь… – Тогда молчи. И смотри, дела тут серьезные заворачиваются, вон как забегали… Когда много всего – денег, власти, роскошной жизни, всегда хочется жить вечно. А смерть поджидает, стоит за углом, глядит и хихикает. Всех одинаково поджидает: и того, кто нажрался, и голодного. И откупиться от нее можно лишь манорайской солью. Вечность они ищут, вот что. Потому и суетятся, спешат… Гляди, они скоро станут злые: олигархи желтухой болеют, стареют, президент на ладан дышит… Не давайся им в зубы, оглядывайся почаще, чтоб за штаны не схватили. У прежних были волчьи повадки, сразу за горло, а у этих – шакальи, все норовят сзади подобраться и ухватить. – О чем это вы? – Да о повадках… – Он вдруг обернулся к Зимогору, приблизился так, что в лицо дыхнул. – Керн подменили?.. Ладно, передо мной теперь не темни, я много чего не знаю, но кое-что соображаю. Подменили. А такую комбинацию провести, тут, брат, не просто мозги надо иметь и ловкость рук. Не туза из рукава тащить… Эти люди знают, что спасают. И самое важное, отлично представляют, ради чего и во имя чего рискуют. Послушай меня… Если они выйдут на тебя – не отказывай. Им можно доверять. И спрашивать не нужно, зачем то, зачем это. А они на тебя обязательно выйдут. Если уже не вышли… Аквилонов не уточнял, не требовал подтверждений или опровержений; он старался сказать побольше важного, однако при этом все время был слегка рассеян, может, оттого, что одновременно успевал наслаждаться природой и прислушиваться, что творится на вертолетной площадке. – Я за свою жизнь много чего повидал, Зимогор, – продолжал он, дыша в лицо. – Такие тайны знаю… Да что все эти наши секреты? Вон спутник над головой висит… Я в таких экспедициях работал по молодости, что пописать из палатки под конвоем ходил. Чего мы только не искали под землей… И я все время чуял, эти люди где-то рядом, близко. Смотрят, изучают, иногда едва заметно вмешиваются… И так мне хотелось, чтоб на меня вышли! Даже не приблизились… А в Манорае, думал, уж точно выйдут. Никак им не избежать контакта с Иваном Грозным. Я-то знаю, что тут! – Он постучал ботинком по земле. – И они знают, что я знаю. Нет, не вышли. Видно, не та фигура. А на тебя они клюнули, Зимогор! Я сразу почуял, когда ты примчался весной с Алтая и глаза вытаращил, крыльями захлопал. Ладно, молчи, не признавайся. Но они тебе дали знать – ты им интересен. Мне и знака не было за всю жизнь… Зимогору был неприятен запах изо рта Аквилонова – какой-то земельный, залежалый, однако он говорил такие сокровенные вещи, что нельзя было отвернуться или уклониться от его дыхания, и Олег терпел из последних сил, стараясь дышать ртом и опасаясь, как бы в столь ответственный, исповедальный момент его не стошнило. – Много думал про них, понять хотел, что это за организация такая? Если масонская ложа, почему не вербуют новых членов из нужных людей! Спецслужба, но чья?.. Может, религиозная секта, так что это за религия такая странная – стеречь земные недра? Они здесь, Зимогор, вечность стерегут! Вечность, она там, в земле… И снова постучал каблуком. Но вдруг встрепенулся, прислушался и отвернулся наконец в сторону – Олег вздохнул с тайным облегчением. – Слушай, кажется, запускают? Зимогор с удовольствием отскочил в сторону, продышался, огляделся – Ми-6 начинал раскручивать винты… – А почему на грузовом-то? – спросил он. – В пассажирских места нет? – Для меня уже не будет, – усмехнулся Иван Крутой. – Сложил полномочия… Ну-ка, сбегай, скажи, чтоб подождали! Пять минут! А я еще посижу и природой полюбуюсь. Мне здесь так хорошо стало, душа обрадовалась. Бывают же места на земле, где хорошо человеку… Давай, быстро, пять минут! Олег побежал к вертолетам напрямую по нехоженому лугу, дышал полной грудью и никак не мог выдохнуть, исторгнуть из себя отвратительный, залежало-гнилостный запах земли. И было всего двести метров, но почему-то на первых пятидесяти началась одышка. Зимогор перешел на шаг, и в этот миг сзади звучно громыхнул выстрел. Продолжая еще двигаться вперед, он оглянулся и не увидел среди травы белой рубахи Аквилонова…