Предыдущая публикация
Горжусь, что был в числе тех, кто видел драму Петра Тодоровского «Военно-полевой роман» до её выхода в прокат!
По указанию Армена Николаевича Медведева, главного редактора сценарно-редакционной коллегии Госкино СССР, только что напечатанную копию в синих новеньких яуфах привезли на семинар лекторов бюро пропаганды киноискусства в Болшево.
Дело было до перестройки, в короткий срок правления Кучера – Константина Устиновича Черненко. Всё новое и необычное требовало бесчисленных согласований и разрешений. Готовый уже фильм мариновали, оттягивая встречу с массовым зрителем. Мы оказались своеобразной фокус-группой, среди которой в ходе обязательного обсуждения после просмотра выявилось немало приверед и снобов, не принявших сходу эстетику фильма! Особо, помнится, досталось Наталье Андрейченко и её рукам в обрезанных на четыре пальца для удобства счёта мелочи перчатках с грязной кромкой под ногтями и облупившимся лаком! Деталь, которую режиссёр намеренно вместе с художником создавал, а оператор взял крупным планом, подверглась жёсткой обструкции! Тот ещё был осинник, читатель, я тебе доложу!
Особенно усердствовали по поводу раздражающей их режиссёрской концепции и новаторского содержания тётки-киноведши с пожелтевшими от вечного курева зубами. Ну, всё им не нравилось: и тюфяк-заика Бурляев, и переигрывающая, на их взгляд, Чурикова, и вульгарная Андрейченко! Благосклонности удостоились лишь Зиновий Гердт (попробуй-ка тронь великого Зяму!), умудрившийся из малюсенькой роли выжать слезу, да Всеволод Шиловский, которому хватило двух эпизодов, чтобы показать незаурядность и неприкаянность своего персонажа. Мне, филологу без специального киноведческого образования, недавно приобщённого к лекторской работе, лезть в этот огород не представлялось не только возможным, но и нужным. Это была не моя битва. Кстати, фамилия Тодоровский мне ни о чём тогда не говорила. Хотя за плечами у него уже были «Городской романс» и «Любимая женщина механика Гаврилова». Но с того семинара Тодоровский-старший перестал быть для меня terra incognita!
1:26:46
Расскажу, читатель, о том, что не попало в то давнишнее, но памятное обсуждение в Доме кинематографистов в Болшево. То, что я увидел позднее при пересмотре картины.
Пётр Тодоровский, блестящий гитарист-семиструнник, не только никогда не стеснялся обращаться к лучшим памятникам мировой культуры, а, наоборот, намеренно оставлял точечные следы своего прикосновения, выставляя их на передний план, напоказ, дабы зритель мог почувствовать преемственность по отношению к ней и сопричастность с нею.
Вот, к примеру, знаменитый холст Рафаэля Санти по заказу папы Юлия II для церкви монастыря Сан-Систо в Пьяченце «Сикстинская мадонна». И причём здесь Тодоровский, спросишь ты, читатель. Да вот же при чём! Ответ – на поверхности! Вынесен на рубашку, по-другому, постер, выкладываемого фильма. Женщин по времени разделяет пять столетий! Но разве визуально это не один и тот же архетип матерей из разных эпох?! Намеренно ли так нарядили героиню режиссёр и художник Валентин Коновалов? Или это случайное совпадение на уровне подсознания?
Другой пример – обращение к мировой киноклассике, романтической комедии 1953 года «Римские каникулы» Уильяма Уайлера с несравненной Одри Хёпберн и авантюрным Грегори Пеком! Там импульсивный итальянец-парикмахер, художник в душе, расчёской, что всегда в нагрудном кармане, придаёт героине, которую пригласил в дансинг, новый облик, делая её ещё более привлекательной.
Наш амбивалентный герой, по профессии киномеханик, самым непосредственным образом доносящий важнейшее из искусств до народа, нигде до того по сюжету не обозначающий владение азами цирюльного искусства, поддавшись внезапному порыву, также демонстрирует высочайшее мастерство куафера!
Разумеется, это не прямая калька и, тем более, не слепое копирование – «Римские каникулы» к тому времени ещё не были созданы! Но Тодоровский-то обращается к нашей памяти, нашей зрительской культуре! Это тонкое, ненавязчивое подчёркивание связи с прошлым, с выдающимися образцами кинематографа!
Третий ярчайший пример. Герой, крутя́щий фильму́, приводит боевую подругу в кинобудку на шедевр Чарли Чаплина «Огни большого города». Публика вначале смеётся над Маленьким Бродяжкой, а в конце плачет. Современник событий, наш Великий Клоун Юрий Никулин в своей автобиографической и смешной книге «Почти серьёзно» написал, как вернувшись с войны, ходил на великую комедию:
«Более двадцати раз я смотрел «Огни большого города». И каждый раз, когда маленький нищий человек говорил цветочнице: «Теперь вы видите?», я вытирал слезы.»
Слепая цветочница у Чаплина, прозрев, узнаёт по руке своего поклонника, а у Тодоровского, показавшего фильм в фильме, связав тем самым свою ленту с чаплинской, невидимая прямая параллель не сходится: зрячая фронтовая медсестра, старшина санитарно-дегазационной роты, став продавщицей мёрзлых пирожков, своего полевого воздыхателя не узнаёт! В этом и есть разница, что отличает жизнь от придуманной истории.
У героини Натальи Андрейченко – каменное сердце, но нежная душа. Она без сожаления, когда у слушателей стоит комок в горле, уходит из консерватории с Седьмой, «Ленинградской», симфонии Шостаковича, теряя туфлю, и плачет по пустяку, обманутая в ожидании чуда – верёвочка в цирковом трюке оказывается не целой, а разрезанной.
Она по-базарному грубо наезжает на пристающего клиента и круто – на зарвавшегося хозяина сдаваемого ей жилья, но совершенно млеет в компании интеллигентной семьи. И хотя она знает, что мелодия, играемая в четыре руки, принадлежит Францу Шуберту, её удел – ожидание встречи не с хлипаком, по выражению Аркадия Райкина, в шляпе, а с мужчиной, который поставит её на подобающее в социуме место.
Пётр Тодоровский, прошедший с боями от Саратова до Эльбы, поделился в журнале «Советский экран», как к нему пришёл замысел создания «Военно-полевого романа»:
«Как-то зимним промозглым днём, будучи студентом ВГИКа, я шёл мимо ЦУМа и вдруг услыхал до боли знакомый, с хрипотцой, смех. Обернулся. У стены универмага в телогрейке, в перчатках без пальцев продавала пирожки возлюбленная нашего комбата. Рядом на ящике сидела озябшая, замотанная в какие-то платки девочка. Я долго стоял и не мог оторвать взгляд. Что произошло с ней, красавицей, фронтовой королевой? Почему жизнь так изменила её? Шли годы, а воспоминание о той встрече не давало покоя.»
И вот сценарий написан, но запускать картину про зимнюю Москву 1950 года особо желающих не было видно. Согласилась только Одесская киностудия – благо, в своё время Пётр Ефимович проработал на ней оператором около десяти лет.
Откуда известно, о каком времени идёт речь, хотя нигде это не оговорено? Всё оттуда же, читатель, из содержания тех звуков, которыми, как кремом в торте, густо прослоена, пропитана картина.
Пасодобль «Рио-Рита», попавший в СССР до войны, в 37-м, не в счёт.
В кинобудке слышен диалог на экране из комедии Григория Александрова «Весна». Молодые милуются под мелодию Исаака Дунаевского «Журчат ручьи». Это 47-й. Пусть даже 48-й.
Люба пару раз запевает песню из пырьевских «Кубанских казаков» того же композитора «Ой, цветёт калина». Это 49-й.
И, наконец, сообщение по радио о сдаче в эксплуатацию станции московского метро «Таганская»! Январь 1950-го. Это и есть искомая дата!
Зрительный ряд картины также искусно продуман, чтобы легче было погружаться в атмосферу послевоенной жизни.
В кабинете зампредрайиспокома мы видим портрет и бюст Вождей, один из которых запаливает табак в трубке и правит страной, другой, забальзамированный, лежит в Мавзолее на Красной площади за пуленепробиваемым стеклом. Дома у номенклатурного работника – портрет Кирова на стене и бумажный абажур на свисающей с потолка лампочке.
В скрипичном футляре бывшего моряка-десантника с наколотым кортиком на руке, кроме фото боевых друзей и подруги – обязательный портрет Маршала Победы.
Рукотворная киноафиша не требует комментариев – она красноречива сама по себе!
В кабинете директора клуба – типографская афиша популярной певицы Нины Пантелеевой. По окончании консерватории в 1950-м она работала в Москонцерте.
Даже предфинальный диалог холостого героя Виктора Проскурина с дочерью Любы работает на идею фильма, ведь его женатый конкурент стоит за дверным косяком!
- Маша! Это я – Дубровский!
- Поздно, Дубровский! Я – жена князя Верейского!
Это из довоенной ленфильмовской экранизации пушкинской повести о благородном разбойнике Александра Ивановского.
В заключение поста, читатель, история от Николая Бурляева, как фильм НЕ получил «Оскара»!
«В 1985 году «Военно-полевой роман» был выдвинут на «Оскар» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке». В Америку, на церемонию вручения, полетел один Пётр Тодоровский. Вернувшись в Москву, он позвал меня к себе в кабинет на «Мосфильме» и рассказал, что киноакадемики в один голос говорили: «Оскар» ваш!» В том году не было фильма равного «Военно-полевому роману» по сюжету и таланту. Но премия «Оскар» политизирована, тогда заветная статуэтка досталась антисоветской картине о гроссмейстере Викторе Корчном, «Диагональ слона» француза Ришара Дембо».
Пётр Тодоровский, блестящий гитарист-семиструнник, не только никогда не стеснялся обращаться к лучшим памятникам мировой культуры, а, наоборот, намеренно оставлял точечные следы своего прикосновения, выставляя их на передний план, напоказ, дабы зритель мог почувствовать преемственность по отношению к ней и сопричастность с нею.
Вот, к примеру, знаменитый холст Рафаэля Санти по заказу папы Юлия II для церкви монастыря Сан-Систо в Пьяченце «Сикстинская мадонна». И причём здесь Тодоровский, спросишь ты, читатель. Да вот же при чём! Ответ – на поверхности! Вынесен на рубашку, по-другому, постер, выкладываемого фильма. Женщин по времени разделяет пять столетий! Но разве визуально это не один и тот же архетип матерей из разных эпох?! Намеренно ли так нарядили героиню режиссёр и художник Валентин Коновалов? Или это случайное совпадение на уровне подсознания?
Другой пример – обращение к мировой киноклассике, романтической комедии 1953 года «Римские каникулы» Уильяма Уайлера с несравненной Одри Хёпберн и авантюрным Грегори Пеком! Там импульсивный итальянец-парикмахер, художник в душе, расчёской, что всегда в нагрудном кармане, придаёт героине, которую пригласил в дансинг, новый облик, делая её ещё более привлекательной.
Наш амбивалентный герой, по профессии киномеханик, самым непосредственным образом доносящий важнейшее из искусств до народа, нигде до того по сюжету не обозначающий владение азами цирюльного искусства, поддавшись внезапному порыву, также демонстрирует высочайшее мастерство куафера!
Разумеется, это не прямая калька и, тем более, не слепое копирование – «Римские каникулы» к тому времени ещё не были созданы! Но Тодоровский-то обращается к нашей памяти, нашей зрительской культуре! Это тонкое, ненавязчивое подчёркивание связи с прошлым, с выдающимися образцами кинематографа!
Третий ярчайший пример. Герой, крутя́щий фильму́, приводит боевую подругу в кинобудку на шедевр Чарли Чаплина «Огни большого города». Публика вначале смеётся над Маленьким Бродяжкой, а в конце плачет. Современник событий, наш Великий Клоун Юрий Никулин в своей автобиографической и смешной книге «Почти серьёзно» написал, как вернувшись с войны, ходил на великую комедию:
«Более двадцати раз я смотрел «Огни большого города». И каждый раз, когда маленький нищий человек говорил цветочнице: «Теперь вы видите?», я вытирал слезы.»
Слепая цветочница у Чаплина, прозрев, узнаёт по руке своего поклонника, а у Тодоровского, показавшего фильм в фильме, связав тем самым свою ленту с чаплинской, невидимая прямая параллель не сходится: зрячая фронтовая медсестра, старшина санитарно-дегазационной роты, став продавщицей мёрзлых пирожков, своего полевого воздыхателя не узнаёт! В этом и есть разница, что отличает жизнь от придуманной истории.
У героини Натальи Андрейченко – каменное сердце, но нежная душа. Она без сожаления, когда у слушателей стоит комок в горле, уходит из консерватории с Седьмой, «Ленинградской», симфонии Шостаковича, теряя туфлю, и плачет по пустяку, обманутая в ожидании чуда – верёвочка в цирковом трюке оказывается не целой, а разрезанной.
Она по-базарному грубо наезжает на пристающего клиента и круто – на зарвавшегося хозяина сдаваемого ей жилья, но совершенно млеет в компании интеллигентной семьи. И хотя она знает, что мелодия, играемая в четыре руки, принадлежит Францу Шуберту, её удел – ожидание встречи не с хлипаком, по выражению Аркадия Райкина, в шляпе, а с мужчиной, который поставит её на подобающее в социуме место.
Пётр Тодоровский, прошедший с боями от Саратова до Эльбы, поделился в журнале «Советский экран», как к нему пришёл замысел создания «Военно-полевого романа»:
«Как-то зимним промозглым днём, будучи студентом ВГИКа, я шёл мимо ЦУМа и вдруг услыхал до боли знакомый, с хрипотцой, смех. Обернулся. У стены универмага в телогрейке, в перчатках без пальцев продавала пирожки возлюбленная нашего комбата. Рядом на ящике сидела озябшая, замотанная в какие-то платки девочка. Я долго стоял и не мог оторвать взгляд. Что произошло с ней, красавицей, фронтовой королевой? Почему жизнь так изменила её? Шли годы, а воспоминание о той встрече не давало покоя.»
И вот сценарий написан, но запускать картину про зимнюю Москву 1950 года особо желающих не было видно. Согласилась только Одесская киностудия – благо, в своё время Пётр Ефимович проработал на ней оператором около десяти лет.
Откуда известно, о каком времени идёт речь, хотя нигде это не оговорено? Всё оттуда же, читатель, из содержания тех звуков, которыми, как кремом в торте, густо прослоена, пропитана картина.
Пасодобль «Рио-Рита», попавший в СССР до войны, в 37-м, не в счёт.
В кинобудке слышен диалог на экране из комедии Григория Александрова «Весна». Молодые милуются под мелодию Исаака Дунаевского «Журчат ручьи». Это 47-й. Пусть даже 48-й.
Люба пару раз запевает песню из пырьевских «Кубанских казаков» того же композитора «Ой, цветёт калина». Это 49-й.
И, наконец, сообщение по радио о сдаче в эксплуатацию станции московского метро «Таганская»! Январь 1950-го. Это и есть искомая дата!
Зрительный ряд картины также искусно продуман, чтобы легче было погружаться в атмосферу послевоенной жизни.
В кабинете зампредрайиспокома мы видим портрет и бюст Вождей, один из которых запаливает табак в трубке и правит страной, другой, забальзамированный, лежит в Мавзолее на Красной площади за пуленепробиваемым стеклом. Дома у номенклатурного работника – портрет Кирова на стене и бумажный абажур на свисающей с потолка лампочке.
В скрипичном футляре бывшего моряка-десантника с наколотым кортиком на руке, кроме фото боевых друзей и подруги – обязательный портрет Маршала Победы.
Рукотворная киноафиша не требует комментариев – она красноречива сама по себе!
В кабинете директора клуба – типографская афиша популярной певицы Нины Пантелеевой. По окончании консерватории в 1950-м она работала в Москонцерте.
Даже предфинальный диалог холостого героя Виктора Проскурина с дочерью Любы работает на идею фильма, ведь его женатый конкурент стоит за дверным косяком!
- Маша! Это я – Дубровский!
- Поздно, Дубровский! Я – жена князя Верейского!
Это из довоенной ленфильмовской экранизации пушкинской повести о благородном разбойнике Александра Ивановского.
В заключение поста, читатель, история от Николая Бурляева, как фильм НЕ получил «Оскара»!
«В 1985 году «Военно-полевой роман» был выдвинут на «Оскар» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке». В Америку, на церемонию вручения, полетел один Пётр Тодоровский. Вернувшись в Москву, он позвал меня к себе в кабинет на «Мосфильме» и рассказал, что киноакадемики в один голос говорили: «Оскар» ваш!» В том году не было фильма равного «Военно-полевому роману» по сюжету и таланту. Но премия «Оскар» политизирована, тогда заветная статуэтка досталась антисоветской картине о гроссмейстере Викторе Корчном, «Диагональ слона» француза Ришара Дембо».
Следующая публикация
Нет комментариев