Предыдущая публикация
последние стихи Игоря Северянина
Удивительна судьба Игоря Северянина. Самый популярный поэт начала ХХ века, избранный "королем поэтов" в Москве в 1918 году, и совершенно забытый уже к середине ХХ века. Был недавно в букинистическом магазине в Петербурге — стопки книг об Андрее Белом, о Бальмонте, о Брюсове, о Северянине — ничего.
Думаю, он сам повинен в этом. После революции переселился на свою дачу в эстонском местечке Тойла, думал отсидеться, а оказалось — навсегда. Там и жил, женился на местной эстонской крестьянской девушке Фелиссе Круут, которая ради него перешла в православие. До революции — это был дальний дачный поселок для Петербурга, в Тойла себе построил настоящий дворец купец Елисеев. После революции, когда граница между Советской Россией и буржуазной Эстонией была на замке, Тойла совершенно обезлюдела, превратилась в эстонскую глушь. Игорь Северянин оказался и вне России, и вне эмиграции, центры которой: Париж, Берлин, Прага, Белград, — становились очагами русской культуры.
В 20-е годы он еще изредка выезжал выступать в Белград, Ригу, Берлин, издавал там книги, но его поэзия не находила отклика в эмиграции. От поэзии грезофарсов и утонченных поэз он перешел к пейзажной лирике и ностальгии по России. Такого поэта Игоря Северянина, русофила до мозга костей, нынешняя Россия не знает вовсе..
По сути, почти ничего не держало его в Эстонии, думаю, так бы и перебрался он назад в Россию, особенно после поездки в Берлин, где его друг-недруг Владимир Маяковский чуть было не уговорил поэта вернуться в Москву, в активную поэтическую жизнь. "В Берлине я, уговариваемый друзьями, — вспоминал Северянин, — хотел, не заезжая в Эстонию, вернуться в СССР, но Ф. М. (Фелисса Михайловна Круут, с которой он обвенчался в Эстонии в 1922 году) ни за что не соглашалась…"
Мало кто из русских поэтов в эмиграции так тосковал по России, как казалось бы, до мозга костей прозападный, "весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском", эпатажный поэт Игорь Северянин, который свое творчество посвящал России.
О России петь — что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам…
О России петь — что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать…
О России петь — что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть...
И ты прошепчешь: "Мы не во сне?.,"
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя...
Россия соединялась в душе поэта с его же глубинным православием, о котором тоже и не догадываются многие ценители северянинских поэз. Неслучайно он неоднократно пешком ходил из своих эстонских деревень до Пюхтицкого монастыря, а это за тридцать километров. Обычно с ночевкой у озера.
На восток, туда, к горам Урала,
Разбросалась странная страна,
Что не раз, казалось, умирала,
Как любовь, как солнце, как весна.
И когда народ смолкал сурово
И, осиротелый, слеп от слёз,
Божьей волей воскресала снова, —
Как весна, как солнце, как Христос!
К Северянину приходит понимание своей собственной вины и вины миллионов эмигрантов, покинувших Россию. Тоньше и глубже всяких политиков и экономистов чувствует поэт Игорь Северянин, что его Россия отстраивается, мужает, крепнет, и уже без него, без всех, покинувших отчизну. По-своему это противостояние главному тезису русских эмигрантов: мы не в изгнании, мы в послании…
Без нас
От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас:
Россия построена заново
Не нами, другими, без нас…
Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж.
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь!
И вот мы остались без родины,
И вид наш и жалок, и пуст,
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст.
Думаю, также с завистью, с ревностью, иные с ненавистью смотрели на возрождающуюся Державу миллионы русских эмигрантов, от Деникина до Врангеля, от Бунина до Мережковского, от Керенского до Милюкова. Было чему позавидовать. Ведь, уезжая из России, они были уверены, что скоро все вернутся на руины и начнут создавать новую Россию, а она, матушка, и без них развернулась во всю мощь и ширь. А им оставалось прозябать в эмиграции на чужих подачках, так и оставаясь до конца жизни чужими.
Но Северянин корил себя, русского, что недостаточно сил отдавал своей стране, своему народу. Этот былой певец причудливых миррелей и менестрелей, подобно Маяковскому тянулся к своему народу, хотел помочь ему.
Москва вчера не понимала,
Но завтра, верь, поймет Москва:
Родиться Русским — слишком мало,
Чтоб русские иметь права…
Родиться Русским — слишком мало,
Им надо быть, им надо стать!
Остается в душе одна Россия. Сегодня трудно представить подобное состояние русского поэта в эмиграции, да и былые поклонники грезера Северянина отворачиваются от его стихов о России. Им стыдно за них.
Много видел я стран и не хуже её —
Вся земля мною нежно любима.
Но с Россией сравнить?.. С нею — сердце моё,
И она для меня несравнима!
Чья космична душа, тот плохой патриот:
Целый мир для меня одинаков…
Знаю я, чем могуч и чем слаб мой народ,
Знаю смысл незначительных знаков…
Тем самым Игорь Северянин сразу же себя обозначил для всей эмигрантской своры орущих и проклинающих Россию людей. Переступил черту, что неоднократно делал в своей жизни.
Своим поэтическим поведением Игорь Северянин замкнул кольцо своего одиночества, своего забывания. Эмигрантам он не подошел из-за таких: то просоветских, то отчаянно русских стихов, в Стране Советов он оставался чужим, в силу своей жизни в Эстонии, в эмиграции. И хотя вместо антисоветских памфлетов он скорее пишет антиэмигрантские злые заметки, признавать в СССР его не торопятся. Да и кто доберется до эстонских глухих деревень, что в Тойла, что в Саракюлля.
В 1931 году у поэта выходит его лучший эмигрантский сборник стихов "Классические розы", далее последовало несколько продолжительных гастрольных поездок по Европе, и потом наступило полное забвение. Ни книг, ни публикаций, ни гастролей.
Стала жизнь совсем на смерть похожа:
Все тщета, все тусклость, все обман.
Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась,
Чтобы кануть вместе с ней в туман…
Самое страшное в его жизни наступает после разрыва с Фелиссой. Худо-бедно, но за Фелиссой стоял и ее крепкий местный род, и, несмотря на отсутствие гонораров, с голоду бы они не умерли, на жизнь поэту эстонские хуторяне наскребли бы средств. Неслучайно и сам поэт перед смертью признавал свой разрыв с женой самой большой ошибкой в жизни.
С новой подружкой Верой Коренди Игорь Северянин уже был обречен на полную нищету. Мотались по самым дальним деревням типа Саракюлля, где Вера находила изредка себе работу в сельской школе, но что было делать там русскому поэту?
Проживая в жутчайших условиях, в сараюшках, хилых домиках в эстонских глухих селениях, спасаясь от голода ловлей рыбы, он только и мог, что мечтать о покинутой России. Он писал в своей одинокой глуши:
Десять лет — грустных лет! — как заброшен в приморскую глушь я.
Труп за трупом духовно родных. Да и сам полутруп.
Десять лет — страшных лет! — удушающего равнодушья
Белой, красной — и розовой! — русских общественных групп.
Десять лет — тяжких лет! — обескрыливающих лишений,
Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.
Десять лет — грозных лет! — сатирических строф по мишени
Человеческой бесчеловечной и вечной вражды.
С белой эмиграцией он знаться не хотел, да и не было ее в Эстонии. Эстонского языка Игорь Северянин так до конца жизни и не выучил, первые годы ему все переводила жена Фелисса, когда он с ней разошелся, стало тяжелее.
Десять лет — странных лет! — отреченья от многих привычек,
На теперешний взгляд, — мудро-трезвый, — ненужно дурных…
Но зато столько ж лет рыб, озер, перелесков и птичек
И встречанья у моря ни с чем не сравнимой весны!
Да и сам поэт пишет в письме другу: "издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я пишу стихи, не записывая их, и почти всегда забываю". Где-то года с 1936-го он почти полностью перестал писать стихи: незачем, никто не печатал, да и напечатанные никто не покупал.
К 1940 году здоровье Игоря Северянина резко ухудшилось, но денег не было ни на врача, ни на лечение, ни на саму жизнь. И потому без всяких политических причин, без лакейства и трусости он искренне, с огромной надеждой, как никто другой, был рад присоединению Эстонии к Советскому Союзу. Он писал Георгию Шенгели: "Я очень рад, что мы с Вами теперь граждане одной страны. Я знал давно, что так будет, я верил в это твердо. И я рад, что это произошло при моей жизни: я мог и не дождаться: ранней весной я перенес воспаление левого легкого в трудной форме. И до сих пор я не совсем здоров: постоянные хрипы в груди, ослабленная сердечная деятельность, усталость после небольшой работы. Капиталистический строй чуть совсем не убил во мне поэта: в последние годы я почти ничего не создал, ибо стихов никто не читал. На поэтов здесь (и вообще в Европе) смотрели как на шутов и бездельников, обрекая их на унижения и голод. Давным-давно нужно было вернуться домой, тем более что я никогда врагом народа не был, да и не мог им быть, так как я сам бедный поэт, пролетарий, и в моих стихах Вы найдете много строк протеста, возмущения и ненависти к законам и обычаям старой и выжившей из ума Европы…"
Мало что зная о Советском Союзе, он поэтизирует его так же, как раньше поэтизировал своих принцесс из замков. Я бы назвал этот последний в его жизни цикл стихов "Сталинский грезофарс". Вот одно из стихотворений, называется "В наш праздник":
Взвивается красное знамя
Душою свободных времен.
Ведь все, во что верилось нами,
Свершилось, как сбывшийся сон.
Мы слышим в восторженном гуле
Трех новых взволнованных стран:
— Мы к стану рабочих примкнули,
Примкнули мы к стану крестьян.
Наш дух навсегда овесенен.
Мы верим в любви торжество.
Бессмертный да здравствует Ленин
И Сталин — преемник его!
Его сразу же напечатала газета "Советская деревня" (Нарва, 13 августа). Поражают быстрая реакция поэта на события и его категорическая оценка. Он поверил в новую жизнь для себя. В этой газете были опубликованы две большие подборки советских стихов Игоря Северянина. Как он пишет в Москву своему другу Георгию Шенгели 9 октября 1940 года: "Все три стихотворения "В наш праздник", "Наболевшее…", "Привет Союзу" были помещены в нарвской газете "Советская деревня" и, кроме того, взяты у меня спецкором "Правды" П.Л. Лидовым и В.Л. Теминым, когда 11 авг<уста> они посетили меня в Усть-Нарове и долго беседовали со мною, сделав более десяти снимков с меня дома и на реке".
#РусскаяПоэзия
Следующая публикация
Нет комментариев