Предыдущая публикация
ЕЁ СЧАСТЬЕ...
Через арку в холодный двор-колодец с горами нетающего снега и вычищенными дворником дорожками медленно вкатился длинный черный «Мерседес». Потыкался носом в узкие прогалины между припаркованными машинами жильцов, помигал фарами.
Играющая на площадке детвора на минуту отвлеклась от своих занятий, замерев и рассматривая чужака, а потом снова кинулась возиться в посеревшем, рыхлом снегу.
На краю площадки стояла группка женщин. Они кутались в воротники пальто, прятали руки в карманы, посильнее натягивали на уши вязаные шапочки, одинаковые, вязка «резинкой», только у каждой шапка была своего цвета. Из–под воротничков выглядывали шарфики в тон шапкам.
Водитель «Мерса» усмехнулся.
— Как в детском саду! — сказал он, обернувшись к своему пассажиру. Тот махнул рукой, мол, что взять с этих мамашек…
Тут какой–то круглый, спрятанный в комбинезон карапуз разбежался и запустил мячиком прямо в автомобиль.
— Костя! Что же ты творишь, Константин?! - закричала дама в канареечно–желтой, веселой, необычно яркой шапочке, Маша, побежала к хулигану. — Извините ради Бога! Сломал? Сломал он что–то? Зеркало? Костя, да что же это такое! Наказание моё! — причитала она, виновато улыбаясь водителю «Мерса». Тот медленно распахнул дверцу, с трудом вылез, вывалившись наружу и придерживая большой надутый живот, выпятил губы и уставился в бок автомобиля, куда попал мяч.
Канареечная шапочка качала головой, ругалась на мальчишку, всем своим видом показывая, как сожалеет.
— Ну что? — подошла мамаша к водителю. — Костя! Ну, шкодник! Смотри, скажу бабушке, никаких тебе пирогов не будет, понял?
— Понял, — буркнул «шкодник».
— Да ничего, нормально всё. Не ругайте пацана, — по–барски облагодетельствовал водитель Машку своим прощением. — Бывает. Двор у вас тесноватый. И темноватый.
Маша принялась оправдываться, что такой уж двор, как многие другие в этом районе, что солнце тут бывает, правда–правда! Только по утрам, да и то только потому, что отражается от окон соседней высотки и вот, попадает сюда.
— В таких дворах всегда плесень, — выдал шофер, брезгливо переступил лужу, нагнулся, протер выуженной из кармана тряпицей свои ботинки. — Не современно.
Маша хотела опять начать оправдываться за свой любимый двор, за несовременную, выкрашенную зеленой краской деревянную горку и песочницу, которая сейчас была тоже укрыта все тем-же серовато–блеклым снегом, за чахлые кусты, увешанные самодельными кормушками, за то, что тесно и некуда припарковать этот огромный, красивый автомобиль…
Но тут пассажир на заднем сидении завозился, опустил стекло, прислушался к разговору, чем отвлек Машу от оправдательной речи.
— Машка! Ну чего ты там распинаешься? Не повредили, и слава богу! — крикнула синяя шапочка, строго взглянув на незнакомую машину. — И вообще, нечего тут по чужим дворам разъезжать! Вы вообще к кому, интересно?..— обладательница синего головного убора, Татьяна, широкими, марширующими шагами двинулась к авто, отодвинула Марусю, встала, сердито нахмурилась. — Здесь дети, вы, что, не видите? Припаркуйтесь, пожалуйста, а то мне коляску не провезти. Вы проезд перегородили.
— Ишь, ты, боевая какая! — рассмеялся баском невидимый пассажир. — Миша, сдай назад, а то и правда, топорщимся тут, всем мешаем.
Водитель хмыкнул. «Топорщимся»… Нет, братцы, такие машины не топорщатся, они величественно существуют, и их надобно уважать! Ну да ладно, слово хозяина — закон!
— Слушаюсь, Иван Петрович! — сказал Михаил, пролез на водительское сидение, захлопнул дверцу.
Выгуливающие молодняк шапочки тем временем засуетились, стали собирать детей.
— Ира, Аня, Кирилл! Костя! — закричала зеленая шапка, единственная, на которой был помпон. — Андрюша проснулся, домой пора нам! Быстро, я сказала!.. А я сказала, немедленно!
Малышня ныла, женщины похватали их за руки, повели к подъезду.
— Ирочка! Ты зачем снег в рот суешь? Живот заболит! Ты ж моя выдумщица! — улыбнулась канареечная шапка, погладила девочку по плечу. Та скорчила рожицу, обняла мать за ноги, сообщила, что так делать её научила Аня.
— Аня! Ну ты даешь! Чего? В садике научили? Вот я скажу вашей воспитательнице, она вас отучит! — стала ругаться Маруся.
— Так! По лестнице не бежать. Ноги обстучите! Кирилл, я что сказала?! Маша, пакет возьми! Пакет, говорю, с лопатами возьми! Опять всё растеряем. Ведра! Кто оставил в песочнице ведра?! — голосила синяя шапка, Катя, держа входную дверь, пока все дети, включая коляску, зайдут внутрь, оставляя на плитках пола мокрые следы.
— Взяла! Катя, а варежки наши? Какие–какие! Вот эти, с мишками! — отозвалась Маруся. — Не наши? Ладно, я на лавке оставлю. Иду! Тань, погоди, помогу. Да ты коляску–то внизу оставь, кто возьмёт–то! Ну вот, всё, закатились!
Дверь подъезда захлопнулась, и во дворе стало совсем тихо, скучно и как будто холодно то ли от подувшего ветра, то ли от того, что настало то время, когда сумерки уже выплеснулись из неба, а фонари все ещё не зажигались, в целях экономии электричества.
— Зачем мы сюда приехали, Иван Петрович? Может, сразу в ресторан, а? Время… — постучал по наручным часам Миша.
— Нет. Подожди меня, я загляну тут в одну квартирку, навещу и… И там будет видно, может, и не один поеду в твой ресторан. Жди. Припаркуйся аккуратно.
— Понятно. Будем ждать, — кивнул водитель. — Как скажете…
Он проводил взглядом Ивана, который, чуть размяв плечи и поправив галстук–бабочку, одернул рукава пиджака, глубокого, темно–синего цвета, вынул из предусмотрительно открытого Мишей багажника букет цветов, нежно–кремовых роз, и подарочный пакет с шампанским и шкатулкой, направился к тому же подъезду, что и шумные разноцветные шапочки.
— Бабник, неисправимый, — покачал головой Михаил, поудобней устроился на своем сидении. — Седина в бороду, а бесы из него так и прут!
Миша любил своего работодателя, а ещё больше любил дорогие машины, особенный запах в салоне, гладкость кожаной обмотки руля, податливость педалей, продуманность всего, до самой последней мелочи. Вторая любовь мирила его с любыми чудачествами Ивана Петровича, с постоянными разъездами «по бабам», их шепот за спиной, когда ехали из ресторана или театра, жеманные смешки и кряхтение самого Ивана, капризы, полуночные внезапные поездки, когда Ваньке, (так звал его про себя водитель), вдруг хотелось покататься по ночному Питеру, где он жил большую часть времени, или встретить из аэропорта нагрянувшую в культурную столицу Жанну, Клариссу, Надин или ещё кого–то...
«Мерс», — здесь, в Москве, взятый напрокат, а дома свой, — мирил Мишу со всеми неудобствами, послушно направляясь туда, куда хотел хозяин.
Мишка пробовал водить лимузины, но не то, уж очень они длинные, особенно не развернешься. И как будто целый дом за собой везешь, компании ещё эти набьются, устроят, не пойми что. Нет, Миша и Иван любили уединение и комфорт. «Мерс» — лучшее решение…
Михаил подождал, пока от тротуара отъедет местная машина, сунулся на её место, едва влез, но всё же поручение хозяина выполнил — с дороги автомобиль убрал.
— Так… — Мишка оглядел салон. — Проветрить, салфетки чистые положить… Что с шампанским? Есть, родимое, спрятано под подлокотником. Фужеры, корзинка с фруктами, небольшая, но то, что нужно для влюбленной парочки, подготовленные записи классической музыки — всё есть. Интересно, кто у него здесь? В первый раз приезжаем! Да и лететь ему завтра, какие уж тут встречи! Выспался бы лучше! Ну, как знает, как знает!
Миша закрыл глаза, задремал…
… В этих старых домах нет лифта, Иван посмотрел вверх на лестничные пролеты. Двумя этажами выше двигалась команда вязаных шапок, ныли уставшие дети, плакал младенец, Машин голос уговаривал кого–то не спотыкаться и не ронять варежки.
— Я говорила, надо на резиночке сделать! Ир, ну чего? На руки не возьму, дошли уже. Ты лучше ступеньки считай! Одна, вторая… Аня, не жуй воротник, заболеешь. Кирюша, возьми пакет с игрушками, пожалуйста…
Иван слушал этот звонкий, приятный голос и медленно поднимался следом. Вот сейчас они все уйдут, и он спокойно позвонит в девятнадцатую. Как темно… А тут раньше стояла кадка с большим цветком, каким–то тропическим, разлапистым… За ним Ваня прятался и поджидал Свету… А здесь из окошка было видно, как во дворе ругаются дворник и старушка с первого этажа, сумасшедшая актриса–кошатница. Поди, уж нет её…
И ступеньки как поизносились! Надо же! Хотя… Ведь каждый день столько ног шаркают! Вот эти девицы со своим детским садом, вот из какой они квартиры? Может, Разумовские квартиру продали? Или родственники Колосовых? Канареечная шапка (Иван так и звал её, забыв, что эту женщину зовут Марией), похожа на кого–то, приятное лицо, но какое–то замученное. Таких хорошо снимать в кино, в семейных драмах, даже гримировать не надо.
Иван усмехнулся. Ну всё, кавалькада игрушек, детей и их суетливых матерей пропали, теперь можно и шагу прибавить.
Ступеньки были мокрые, на них то там, то здесь лежали комочки снега — следы наличия в благородном «министерском» доме детей. Иван Петрович перешагнул через лужицу, протянул руку, нажал на кнопку дверного звонка.
«Дверь всё та же. А вот звонок поменяли. Ну оно и понятно, столько лет прошло!» — подумал мужчина. За дверью было как–то подозрительно шумно.
— Мама! Кто–то звонит. Открыть? — крикнул кто–то, дверь резко отворилась. — Ой, добрый вечер!
Канареечная шапка… Но уже без шапочки. Иван быстро осмотрел женщину, её карие глаза, изящные скулы, бледные губы, чуть вздернутый носик…
— Вы к кому? — осведомилась Маша, потом отвернулась. — Ира! Перестань кривляться и начни уже снимать куртку! Дети! Варежки на батарею. Тань, с Андрюшей помочь? Мама! Мам, тут к тебе, видимо!
Ивана Петровича накрыл гомон, смесь детских голосов, женских вздохов, мелькание разноцветных курточек, комбинезонов, топот ног, хлопание дверей, густой аромат капустных пирогов, жар и тепло наполненной людьми квартиры.
А ведь эта прихожая раньше казалась Ивану такой просторной, светлой, воздушной. На стенах висели гравюры, в уголке протягивала вверх руки, застыв в танце, женская статуэтка. Ваня любил бросать на неё свою шляпу и вешать пальто, а Света всегда ругалась на него за это. А вот там, в коридоре, помещались на красной бархатной ткани, в рамочке, значки, целая коллекция. Их собирал Светочкин отец, Виктор Алексеевич. Жив ли ещё? Эххх…
— Извините, вы к матери? Заходите. Здесь бардак, нас слишком много! — Рядом с гостем вдруг оказалась веснушчатая рыжая молодая женщина, улыбнулась. На руках она держала крепкого, краснощекого бутуза. Тот таращился на Ивана и облизывал кулачок. — Мама! Мамочка! — крикнула веснушчатая женщина. — Таня. А вас как зовут? Это же ваша машина была там, внизу? А мы…
— Татьяна, кто там? — окликнули из глубины квартиры. Иван Петрович сначала услышал ЕЁ голос, а потом увидел и саму СВЕТУ... Располневшая, с зачесанными назад волосами, в клетчатом домашнем платье и фартуке с огромными маками, она вытирала на ходу руки. Ира бросилась к бабушке, схватила её за ноги, стала что–то быстро рассказывать, заплакал Андрюша у Татьяны на руках, Кирюша со старшим братом Константином вывалили на пол совки и теперь делили их, раскладывая на полу у всех под ногами. Аня вредничала и раскидывала игрушки.
— Мальчики! Ну что вы наделали?! Весь песок на коврике! А ну немедленно собирайте! Костя! — начала ругаться Маруся, схватила мальчишек, поставила на ноги.
— Маша, не кричи, ничего страшного! Таня, давай мне ребенка, идите умываться. Ай, Андрюша! Ты погулял? — стала Светлана сюсюкать с бутузом. Иван закатил глаза. — Катя, не переживай, я потом всё подмету. Ирочке воду откройте, она уже в ванной, шустрая!
Ваня наблюдал, как Светлана, отдуваясь, развешивала детские куртки и комбинезоны, убирала с дороги ботинки и валенки, случайно задела стоящие в прихожей ,в медной вазе, зонты, те вывалились, смятыми гармошками улеглись на пол. Света принялась убирать и их, неловко придерживая Андрюшу. — Ну пожалуйста, девочки, организуйтесь уже! — не выдержала наконец она, топнула ногой. — Ну каждый раз одно и то же! Вам по тридцать с лишним лет, а вы как в детском саду! Маша, Катя, Таня!..
Квартира на миг притихла, потом кто–то захихикал в ванной, прибежала Таня, забрала малыша, быстро зыркнула на стоящего истуканом в уголочке, там, где раньше была статуэтка танцовщицы, Ивана Петровича.
— Ваня? Соколов?! Ты?.. — Света как будто вот только что заметила, что, кроме детей, тут есть ещё кто–то, благоухающий одеколоном, красивый и галантный, впрочем, как всегда в присутствии дамы. — Ванька… Ой, прости, я сейчас! Маша! У Иришки все валенки промокли! — Света покачала головой. — Надо сушить. Я газет положу. Таня, Иришку сразу в ванную! Не хватало ещё бронхита. Понимаешь, — виновато обернулась она к гостю, — постоянно болеет, замучились мы уже… Ванюша, как же я рада!.. — потянулась, хотела обнять, но опять помешали…
— Баба Света! А чай? Когда чай с пирогами? — подлетел к ней Кирюша, но заметил, что она разговаривает с незнакомым мужчиной, смутился, спрятался за её ногами.
— Сейчас, милый! Сейчас! Ох, ну где Коля? Ничего не успеваю. Ваня, ты проходи! Ты разувайся, я… Ира! А ну быстро мыться! Костя, не отнимай у брата этот грузовик. Прости, я на секунду…
Она опять куда–то побежала.
Иван смотрел ей вслед. Раньше эта квартира была просторной, воздушной, интеллигентной, строгой. Светин отец любил тишину и был приверженцем режима. Ваня вспомнил, как тот сидел в гостиной, читал газету, и все кругом ходили на цыпочках, даже чашками не звенели, потому как не положено. А теперь…
Светлана тоже изменилась, постарела, чего уж тут говорить, морщинки, вон, на лице, руки тоже… Боже, как он любил её руки! Как крылья у лебедя, нежные, изящные. А пальчики… Ей бы пианисткой быть, но нет, ушла в медицину, все здоровье, небось, себе испортила, ведь ответственная очень.
— Иван Петрович! Вы проходите, мама сейчас освободится. А вы с её работы? — полюбопытствовала Татьяна, но тут же схлопотала от Катерины грозный взгляд. — Ох, простите, это, наверное, личное… Проходите, словом!.. Константин! Я всё вижу! Ты лопнешь, это уже третий пирожок. Мам, я чай буду наливать, ладно?..
Иван стоял, переминался с ноги на ногу. В руках шуршал букет, пакет бы куда поставить, там подарок и шампанское, да куда тут? Всё занято чем–то…
Но кое–как стянул ботинки, прошел в комнату.
За большим столом, овальным, с изогнутыми в виде львиных лап ножками, сидела ребятня и дружно жевала испеченные Светланой пироги. Два больших блюда стояли посередине, заварочный чайничек был накрыт сшитой из байки курицей, а самовар, расписанный хохломой, разместился у окна, чтобы дети не обожглись.
— Так… Кому еще налить? Андрюша, ты тоже хочешь? — сюсюкала Маша с племянником. — А зубки? У тебя же нет их, милый. Ну ничего, вырастешь, бабушка ещё напечет пирожков. Ирочка, осторожно, вот умница…
Иван Петрович примостился на подставленном для него Таней стуле, вспомнил о букете и подарке, протянул Светлане, она смущенно приняла.
— С днем рождения, Света! Я же не перепутал? — тихо спросил он.
— Ой, нет, спасибо! Ваня! Как же я соскучилась! — быстро заговорила женщина. — Ни слуху ни духу, пропал! Ну разве так можно?! А ты всё такой же! Обаятельный очень, правда! Маша, не подслушивай наши взрослые разговоры! — шикнула она на дочку.
— Ой, мам! Взрослые! — прыснула Маруся. — Ладно. Я закрою уши.
— Вань, ты ешь, я сейчас на кухню и обратно. Подожди! — Светлана опять убежала. Там, на плите, подогревалось молоко для Андрюши, как же она забыла?! И девчонки — растяпы! Ох, растяпы!
Все заговорили как–то разом — и дети, и их матери, звонко, громко. Катя ушла на кухню, Таня с Машей переглянулись, поставили перед гостем тарелку, налили чай. Им было очень любопытно узнать, кто же он такой, но мать велела держать язык за зубами…
Иван съел один пирожок, выпил чай. А потом встал и, поклонившись, вышел. Кажется, никто и не заметил, что его нет. А всё потому, что он не создан для семейных посиделок. Нет, совсем не годится…
Ему было неловко, неуютно, он к такому не привык. Много детей, много их наивных, счастливых улыбок, неразборчивое воркование, пухлые ручки берут чашки, аккуратно пьют, потом старательно вытирают губы салфеткой. Светины дочери, — ну надо же, целых три! — такие разные, но все похожие на мать. У них тут свое гнездо, своя насыщенная, бурлящая жизнь, домашняя, суетливая…
Ване здесь места не будет. И не потому, что ему неуютно, просто он «так» не умеет. Вот закатить банкет, наприглашать знакомых и незнакомых, кутить всю ночь, а потом обнаружить себя где–то в совершенно другом месте — это очень по—соколовски. Дарить подарки роскошным женщинам — по–соколовски, шептать глупости, целоваться, а потом не помнить, как её звали, ту нимфу, что сидела с ним в машине, — тоже очень в духе Ивана Петровича, а вот семья, дети, внуки, — египетская сила! — нет, не умеет…
— Да куда же вы? Обиделись? Не надо! — выбежала вслед за гостем Маруся. — Останьтесь. Мама сейчас придет. Просто… Просто она всегда так погружается в мелочи, если мы приезжаем, что прям беда!
— Нет, спасибо, мне, и правда, пора. Я позвоню. Я потом позвоню, — стал отступать к двери Иван, сунул ноги в ботинки, выскочил за дверь.
Маша пожала плечами, вздохнула. Ну ,все взрослые люди, сами решат…
… — Ваня! Ну подожди, я же не могу так быстро! Ваня! — Светлана бежала по лестнице вниз, как когда–то давно, в тот день, когда Ваня, глупый, наивный, расфуфыренный, пришел к ней делать предложение, а она ему отказала. Любила другого, Колю, выбрала его. — Не исчезай опять, Ваня! Я же… Я…
Мужчина остановился.
— Извини, Светик, но мне пора ехать. Дела.
— Да знаю я твои дела! Опять будешь пить в компании красивых женщин? — улыбнулась Света, подбежала, обняла товарища, прижалась к его галстуку–бабочке.
— Я заказал нам с тобой столик в ресторане, думал, что это будет похищение, романтический день, вечер, ну и ночь… — прошептал он. — Света! А у тебя такая большая семья… Я даже не мог себе представить, я не знал. Я в Москве всего три дня, живу в Питере, там у меня свои делишки–дела. Да как же так вышло, Света, что ты столько раз бабушка, и три раза мама, а? — улыбнулся он.
— Четыре, Вань. У меня еще сын, приедет скоро. А ты правда для меня заказал столик в ресторане? Как это красиво, Ваня! Спасибо тебе!
— За что?
— Ну… За то, что так внимателен, а ещё за то, что ушел тогда и пропал. Знаешь, Коля очень переживал, ревновал меня, ничего не говорил, но я чувствовала, что он очень нервничает. Спасибо, что дал нам срастись, пустить друг в друга корни. Спасибо, что у меня есть семья, Ваня. А ты? Семья? — Она немного отстранилась, поправила его пиджак.
— Пару раз был женат, каюсь. Но не сложилось. Не моё это. Не могу на привязи жить. Мне все женщины нравятся, Свет… И только одна. Ты. Но это табу. Ладно, малыш, я пойду, меня водитель ждет. С днем рождения, родная. Я очень рад за тебя. Знаешь, я даже завидую, что ты умеешь так жить. Хорошо.
Он поцеловал её, впервые с тех пор, как они тогда расстались. Поцеловал и побежал вниз, вон из подъезда. На крыльце столкнулся с мужчиной, тот тащил свертки.
— Коля?!
— Ваня? Привет! — Николай изумленно уставился на бывшего соперника, секунду хмурился, а потом, поставив свою поклажу на лавку, вдруг сгреб Ивана и обнял. — Ну ты красавец! У моих был? А я ждал, что придешь, ждал! Слышал о тебе пару раз, ты выдающийся человек, умеешь жить.
— Да брось. Это всё пустое. Вот у вас там… И стол этот, и чай, и пироги домашние, и тепло так, уютно… — тихо возразил Иван Петрович. — Внуки прекрасные, дочери тоже. Молодцы вы со Светкой. Молодцы.
— А ты? Вань, у тебя–то как? — хотел спросить Николай, но Ваня только помахал ему и запрыгнул в машину. Михаил вздрогнул.
— Поехали, — строго велел пассажир.
— В ресторан? А где же дама? Я шампанское остудил, — удивленно обернулся Миша.
— Без дамы. В аэропорт поехали. Машину сам сдашь, прилетишь завтра. Я на такси доберусь.
— А…
— Миш, вот не надо, ладно? Поехали.
— Хорошо…
Он улетел этим же вечером, с маленьким чемоданом и улыбкой на губах. Он улыбался тому, что у Светы всё хорошо. Он очень хотел, чтобы было хорошо, столько лет не лез в её жизнь, не искал, не узнавал, исчез из их с Колей жизни, хотя это было очень сложно... Он просто её очень любил. А остальное — мелочи...
«Но ведь это могли быть твои дочери, твои внуки! — зашипел в его голове маленький демон. — Ты бы вот так шел с пакетами, а жена ждала дома, пекла пироги. Эх, Ваня, Ваня… Ты бы показал ей весь мир, моря, красивые здания, экзотику. Она бы готовила тебе коктейли, сидя на пляже в новом купальнике, танцевала бы с тобой вечерами, ходила в театры… Ты всё потерял! Слабак! Ты уступил свое счастье, проиграл. Слабак и есть!»
«Нет, милый. В этом — моя сила. И иногда, родной мой, счастье другого важнее! Нет, я бы испортил Свете жизнь. Я не создан для семьи, гнезда, каких–то обязательств. А она создана. Лучше просто знать, что она счастлива! Это так приятно…» — Иван Петрович мысленным щелчком скинул назойливого сатаненка, устроился поудобней в кресле, опустил шторку иллюминатора, закрыл глаза. И тут же уснул...
Он был снова молод, держал Свету за руку и не мог наглядеться на неё...
Хорошо, что это только сон. Иначе вся его жизнь была бы неправильна, а её — несчастна. Так нельзя…
Скопировано: блог "Зюзинские истории".
Следующая публикация
Комментарии 6