Предыдущая публикация
ВЕДУНЬЯ ЗОЙКА.
Послушник Николай был совсем ещё молод. Сейчас он ехал в автомобиле рядом с уважаемым в их монастыре человеком – иеромонахом Сергием.
Прошло всего несколько недель с того дня, когда Николай после множества бесед с отцом Романом, игуменом монастыря, переступил порог обители в качестве послушника. Сейчас ему интересно было всё.
Слева виден был березовый лес, он уступами уходил к горизонту, и Николай подумал, что вот так по черному можно начеркать белым карандашом и получится картина – лес березовый.
С Сергием ехали они по монастырским делам. Сергия в монастыре уважали очень, и, чтоб скоротать путь, Николай завел разговор.
– А Вы давно в этом монастыре?
– Я-то, – Сергий объехал глубокую рытвину, – Так уж десять годков с гаком, слава Богу.
– А в миру были кем?
– Трактористом. И таким, знаешь, передовиком.
Послушник молчал. Сергий понял, что попутчику интересно поговорить, но робеет спрашивать.
– Там, в миру, у меня дочка есть. Чуток помладше тебя будет.
– Видитесь часто?
Николай совсем не собирался лезть в душу, но по тому, как начал Сергий поглаживать руль, как замолчал, изменился в лице, понял – задел он за что-то важное и болезненное. Зря спросил.
– Простите, коль обидел.
– Ну, что ты... Нет, чем же обидел-то? Нет. Я тут, понимаешь, душевный покой искал, Бога. Если б все знали, какие блаженства ждут монаха – пошли б все, а если бы люди знали, какие искушения и скорби ждут монаха, – не пошел бы никто, – Сергий глубоко вздохнул, – От себя убежать невозможно даже на край света. Душа наша связана с памятью узами невидимыми. Ох, связана. Болит... Болит за дочку. Я ж забрал ее поначалу. Видать, слабый я оказался. Или те силы, силы её матери, сильнее...
Сергий перекрестился...
***
Е3Зойка ходила легко и скоро. Худая, голенастая отмеряла она километры от села до деревни, волоча на спине почтовый пестерь. Лямки перетягивали плечи, бывало и никак без передышек, встанет в перелеске, переможется, и опять ...
Но работу свою она любила. Уж третий год работала она письмоносцем.
Дома что? Одиноко, пусто и неприглядно. Скотину они с матерью и раньше никогда не держали, уюта дома Зойка не понимала.
Она вообще много чего не понимала. Дикость и необычность помешали ей учиться в школе, а странности, давно подмеченные за ней, отвадили от неё сверстников. Такой была и ее мать – Аглая.
Привез Аглаю откуда-то отец, местный житель, да вот только сам потом уехал, не смог с ней жить. Говорили, что уезжая, прихватил он с собой и маленькую дочку Зою, убегал даже без вещей, сломя голову.
Но вскоре дочка опять очутилась в доме с матерью. Как да что? Председатель говорил, что привезла мать ее обратно, забрала у отца.
Но сторонились Аглаю все. А что с ней не так было? Поди – разбери.
Смотрела на всех лениво-дерзким взглядом, таким, что мужики только стыдливо откашливались, а бабы бледнели и пугались.
Хозяйство все когда-то держал отец, а как уехал, так и не стало хозяйства. Но Аглая тоже зарабатывала копеечку.
Называла она себя – лекаркой. Ходили к ней, в основном, бабы. Все больше неместные. Закрывались они в сарае и подолгу беседовали, уходили, часто в слезах, унося с собой отвары и мази.
А потом мать Аглая заболела. Глаза ее провалились, запали виски, полез волос, вся она быстро худела и таяла. На увещевания соседей – пойти в больницу, только смотрела неистовым взглядом темных сухих глаз.
Зойка помнила, как выла мать вечерами, сидя у печи, забывая её растопить, как Зойка крадучись убегала из дома и бежала к соседке – бабке Анне. Бабка жалела Зою, подкармливала порой, обучала чему-то по хозяйству.
А чему обучала мать, Зойка так и не поняла. Было у нее раньше много банок-склянок, была книга толстая, которую Зойка, почему-то, боялась. Теперь эта книга спрятана была в самый дальний угол избы.
Хоть читать она и умела, а сейчас уж особенно хорошо научилась, когда на почту пошла. Знала мать много приговоров, собирала травы, названиям которых обучила и дочь.
Но Зойке больше нравилось гулять по берегу реки, журчащих ручьев и собирать полевые цветы. Она собирала из них тяжёлые букеты, усаживалась под ивами и украшала себя ромашками, можжевельником с темными ягодами и колокольчиками – и представляла себя прекрасной невестой.
Там, под ивами и проводила она все лето.
– Ты – кара Божья моя, – однажды сказала ей мать, – А может и нет. Может – расплата. Как знать?
Мать померла, когда было Зое пятнадцать, но на вид – двенадцать. Через год ушла и баба Анна. В дом её заселилась племянница Дарья с мужем и детьми.
Взяли Зойку на почту центрального села тогда работать. Начальница почты не нарадуется. Девка безотказная, трудолюбивая. Хоть днём, хоть ночью свисти – прибежит и потащит туда, куда требуется, тяжёлый почтовый короб... Хоть и живёт в соседней деревеньке.
– Ты б Зойка, тяжести-то поостерегалась такие таскать. Ты ж девка, рожать ещё...не надорвись.
– А...
Зойка отмахивалась от начальницы. Где уж ей! Она знала, что была некрасива. Стыдилась своей худой спины, длинного носа. Когда смотрелась она в зеркало, которое висело на почте, ей все время казалось, что плечи её слишком острые, а ключицы, как у старухи.
Дома зеркала на стенах у неё не висели. Мать не любила.
Уже больше года жила Зойка сама. Умела и блины напечь, и супу сварить. Но больше сидела на почте в селе, помогала тетке Любе – начальнице. Вставала утром у себя в своем старом доме, умывалась у рукомойника, перекусывала вчерашним и шла в село.
Иногда встречала доярок, возвращавшихся с утренней дойки. Поначалу Зойка приветливо махала им обеими руками, но увидев, что они взаимностью ей не отвечают, а только переглядываются, делать это перестала. Шла просто мимо, немного втянув голову в плечи и косясь на женщин.
– Зойка, вот ещё пункт тебе. На Воротичах ферму строить начали новую. Бригаду там поселили. Почта им есть. Далеко, конечно, тебе. Но лошади пока председатель не даёт. Может, и выпрошу. А пока пешком.
А Зойке что...
– Добегу, теть Люб.
– Так ведь, посылки тут...Ну, да ладно, тяжёлые оставим, извещения возьмёшь, пускай сами приезжают. У них машины там есть. Вон уж на танцы к нам приезжали их парни, девок наших охмурять. Ох... я за Ольку переживаю, – посмотрев за окно, вспомнила о своем тетка Люба, – Заночуй там, а завтра к себе беги, не выходи до обеда, разрешаю.
Зойка взвалила на спину пестерь, в руки взяла мешок и направилась в путь.
Шла она по лесной грунтовке, отдувалась от усталости, подтягивала концы платка. Иногда останавливалась, садилась на поваленный ствол или пень, пережидая измор. Пока сидела, успевала посмотреть по сторонам.
Сегодня дорога была масляниста от прошедшего ночью дождя. Лето было жарким, и дождь был на благо – все горело. Но шел уже конец августа и природа брала свое. Солнце теряло силу, а жара стала лишь видимостью. Появилось в воздухе нечто лихорадочное, тайное и торопливое, нечто подгоняющее время к осени.
Стояли туманные и росистые ночи, вечерами с реки дул ветерок, несущий запах водорослей, от которого у Зойки сладко ломило в груди.
Иногда проезжали по дороге редкие машины или телеги, но больше все навстречу, в село. Но вскоре попалась и попутка – весёлый мужичок на телеге предложил подбросить.
Лошадка бежала ходко и легко трясла развесистой гривой. Они свернули с тракта, в лощину, заросшую молодым ельником и неслышно поплыли по вечерней лесной дороге.
Зойка сидела притихшая. Когда идешь пеше, так и не больно разглядишь вокруг, а так вот, сидя и глядя на лес, ей вдруг показалось, что он живой, что манит её к себе еловыми лапами, затягивает для чего-то значительного, хоть Зойка ещё и не понимала, для чего.
Потом подъехали к Воротичам, распахнулись поля с ровными стогами, стоящими, как хлеба перед выпечкой, дрожа в заходящих солнечных бликах.
Бригада работников уже отдыхала, их поселили в просторной избе.
– А ну, девка, показывай, что там привезла. Да и садись с нами – щи похлебай. А ну-ка, дай, Васька, ложку.
Белобрысый юный Васька кинулся за ложкой в постройку, торопливо обтер ее и, немного смущаясь, подал Зойке.
– Там извещения ещё, – улыбаясь, доставала свой груз Зойка, – Ехайте сами, тетка Люба сказала – председатель машины не дал, а мне не донесть.
Договорились, что завтра с утра и поедут, и Зойку тоже отвезут на газике.
Зойка ночевала тут, в сильно протопленной зачем-то избе, где ночевали ещё девять человек – бригада строителей. Они всхрапывали, кашляли и вставали на двор. А Зойка, привыкшая к домашней деревенской тишине, просыпалась и смотрела, как тлеет за окном августовская ночь.
Лишь под утро уснула так крепко, что мужики будили её с гоготом.
– Ну, ты, почтарьша, и спать! Мы тут дрова рубим, кастрюлей гремим, а ты – хоть бы что. Ехать пора, вставай, Пашка ждёт уж...
Около машины возился черноволосый и кареглазый красавец Павел. Ещё вчера Зойка на него обратила особое внимание. Был он не прост, слегка насмешлив в разговоре с мужиками, сапоги начищены, фуражечка набекрень. По всему видать – франт. Он был водителем и к бригаде строителей прикреплен был временно.
– Ну, садись, девица-краса! – он закинул сначала сумку, а потом ухватил Зойку за талию и как-то легко притянул к себе, развернул и легонько подтолкнул в кабину.
Зойка сжалась в комок от странного ощущения желания принадлежать этому парню целиком. Чтоб вот так брал на руки, чтоб называл красой, чтоб шутил и был рядом. У Зойки запылали щеки, заколотилось сердце. Притихла она в дороге.
– Чегой-то ты молчишь? Вроде вчера говорливая была. Живешь-то с кем?
– Одна, две кошки есть. А пёс убежал куда-то, как мама умерла.
– А отца чего, нету что ль?
– Нету. Давно уж ушёл.
– Эх, сирота, значит. Жаль тебя, девка. Симпатичная ты. А на танцах чего тебя не видно? Лет-то тебе сколь?
– Восемнадцать, – прибавила Зойка.
– Ой ли, – не поверил, – а в клубе-то у вас ниче так. Музыка хорошая, магнитофон сильный, оформлено все. Ты приходи, коль надумаешь.
Вся сомлев, полуживая вылезла она из машины, когда остановился Павел на повороте в её деревню. Газик рванул дальше по пыльной дороге, а Зойка, прибавляя шагу, было направилась к дому, но почему-то ноги побежали в лес. Упала она лицом в мягкую осеннюю траву и долго сладко плакала от радости и непонятности. Потом села, посмотрела вокруг и разулыбалась.
Теперь она поняла, что влюбилась в Павла. Первый раз в жизни своей влюбилась по-настоящему.
А что ей и надо-то было для настоящей любви – пара добрых слов.
Окно её кухни выходило в одичавший сад, заросший малинником, смородиной и вишняком. А ещё лопухом и крапивой. Там возились воробьи, которых Зойка приманивала крошками. Часто тут ходили соседские куры и петух – забор был худой, лазали две её кошки.
Смотрела Зойка из окна сейчас совсем по-другому. Что-то необъяснимое и прекрасное творилось в душе.
Увидела она из окна тётку Дарью, племянницу бабы Анны. Та шла к ней.
– Зой, дома, смотрю. Глянь, чего нашла. Шкаф перебирала, да и нашла. Тетя Аня просила ведь тогда отправить, а я запамятовала. Отправишь, ладно.
– Отправлю, – Зоя взяла письмо в руки.
Странный адрес. Но работу свою она исполняла старательно, положила аккуратно письмо в сумку.
– Теть Даш, мне б это...Мне б платье купить. Это в тот магазин идти, что возле остановки, да?
– Туда. Там много. Никак приодеться решила? – Дарья глянула с улыбкой так, что Зойка пошла красными пятнами.
Казалось ей, что все её постыдные цели рассмотрела Дарья.
– Надо, надо, купи там себе чего ль, – успокоительно добавила соседка, – Посмотри-ка, как вымахала, а платье уж коротко, да и выгорело все. Деньги-то есть?
– Есть. Куплю чего-нить...
Зойку пригласили на танцы. Или думала она, что пригласили. Но сейчас, когда в душе клокотало счастье, а сердце билось при каждом воспоминании о Павле, казалось, что весь мир повернулся к ней лицом.
Она достала с полки небольшое зеркало, поставила его на стол и долго смотрела на себя, как будто ждала ответа на недетские свои вопросы.
Завтра же в магазин – за платьем.
***
Я пустыней стала,
пересохли от горя реки.
Жажда мучит тело,
успокоюсь скоро навеки.
Ну зачем надо
тебе знать, где миры сходят,
где козлищ стада
по лугам твой пастух водит?
С. Ковтун
Один и тот же сон снился иеромонаху Сергию уже давно. Снился скошенный луг с черными язвами сгоревшей травы и языками пламени. А по полю бегает жена его – Аглая. Юбка её загорается, она пытается с поля убежать, но огонь встаёт стеной перед ней и не пускает.
А Сергий стоит и смотрит на это спокойно и равнодушно. Как будто так и надо, как будто и не мучается его жена. Знает он точно одно – сейчас она его не видит.
Она злится, затаптывает огонь, зло бьёт ногой, кричит что-то, беззвучно открывая рот, потому что слышно только, как трещит огонь.
Просыпался Сергий – как будто просто уходил с этого места, оставив жену жить в этом бедствии.
Сергий рассказывал свою историю игумену, и сон этот рассказывал. Оба молились, просили Господа милости.
Но сегодня ... Сегодня все было иначе.
Тот же, вроде, сон, но его финал ... Его финал заставил Сергия резко приподняться с постели, схватившись за её края. Руки его от напряжения вздулись жилами, заходил на красной шее кадык, выступила испарина.
Что это? Что это?..
Аглая во сне бегала и бегала по полю, как вдруг юбка её охватилась огнем, и вся она очень быстро вспыхнула и превратилась в один огненный факел.
Этот факел сгорел моментально, упал черным обручем, а на его месте вдруг оказалась ... а на его месте растерянно стояла и испуганными глазами смотрела на окружающий её огонь ... маленькая его дочка.
И вот тогда Сергий и бросился, там во сне, на луг...
Но неожиданно проснулся весь в испарине ...
За окном кельи брезжил рассвет. Сергий перекрестился, быстро надел брюки, подрясник и направился в храм.
Молился долго и неистово. Прошла полуночная, заутреня, прошли часы.
Сколько молился он о ней – о бывшей своей жене. Благодаря ей он здесь. Сюда прибежал с дочкой спрятаться от бесовщины, которой пропиталась она насквозь. Жаль, что понял, околдованный ею, это он не сразу. Ну так, на то и силы её, чтоб удержать его рядом.
Снова и снова возвращался он мыслями к пережитому.
Аглаю увидел он в городе на элеваторе, когда сдавали они зерно.
Тогда он и водителем, и трактористом в колхозе трудился. Армию только отслужил, счастливый вернулся. Потому что дождалась его верная Танюшка, девушка из соседнего села, потому что расцвела она за эти два года так, что под венец хотелось бегом мчаться.
На Аглаю глянул только. Яркая, черноглазая. Понравилась. Но ему-то это зачем? У него Танюшка, дело к свадьбе...
На элеваторе они шутили, смеялись, парни, девки... Молодость. Перекусывали вместе. Вдруг подошла она к нему и спокойно так по затылку погладила, сказала что-то о том, что волосы у него шелковистые. Оцепенел он тогда, затаился. Потому что так схватить захотелось её в охапку, схватить и никогда больше не отпускать.
Из головы она не выходила. Гулял с Танюшкой, а сам все Аглаю представлял. Другая она, совсем не такая, как Татьяна.
Уже сам поехал на элеватор, не смог удержаться. А она как будто ждала. Вышла прямо на дорогу. Бабы в стороне, а она смело посреди стоит – щеки её пылают, волосы от пота кучерявятся, ресницы черные опущены.
И скромный обычно Сергей тогда остановил грузовик, вылез, подошёл и прямо при всех обнял ее.
Тогда и увез. Мать с отцом ещё живы были.
Что делать? Поворчали, но неожиданную невестку приняли. Татьяна тогда чуть не утопилась, у реки уж остановили.
Поначалу хорошо у молодых все шло. Родилась Зоя. Но потом...
Отец ворчать начал. Невестка не работает, да и дома по хозяйству делать ничего не хочет. Жалел отец мать очень.
– Это что ж за баба такая – ни чугун почистить, ни корову подоить!
Мать управлялась одна. А Аглая лишь на кухне чуток покрутится, а на двор – в отказ. Говорил с ней и Сергей. Все попусту.
А вскоре заболел отец животом. Сильно заболел – в больницу увезли. Там и помер. Но через несколько месяцев начала чахнуть мать. Почернела, скрючилась...
А Сергей тогда весь в колхозных делах был. Не сильно и приглядывался, что там дома происходило.
– Подь, подь сюды – скажу чего.
Однажды схватила мать его за рукав и потащила за сарай, на завалинку. Привалилась там, отдышалась, на дом оглядывается.
– Помру я, Серёж...
– Да что ты...
– Помру... Послухай, что скажу. Послухай, не убегай. Скажу, а там уж хошь верь, хошь – нет. Твое дело. Мне уж не жить, а тебе оставаться. Зоиньку жаль, пропадет девчонка, коли ты не поможешь...ради нее я только...ради нее...
– Чего ты, мать...Чего случилось-то?
– Дослухай меня, а потом уж... Аглая твоя – нечистая, ворожит она дела грешные. Я вот думаю и тебя она приворожила, и отца, и меня уж вот в могилу свела...
– Ты чего, мать! Сказок наслушалась?
– Ты не кричи. Ты просто, как помру, приглядися. Приглядися и сам всё поймёшь. Ты Зоиньку, Зоиньку спаси... Да и сам, коли можешь, спасайся. Страшный она человек-то – Аглая-то твоя. Да и человек ли, вовсе...
Подумал тогда Сергей, что это дела бабьи. Злится мать, что по хозяйству ей Аглая мало помогает, вот и насочиняла.
Вскоре мать померла. И слова её вспомнил Сергей позже...
***
На следующее утро Зойка достала из-под половицы свои деньги.Там деньги хранила мать, накопила при жизни, туда и Зойка складывала свою получку. Других способов хранения Зойка не ведала.
Все брать? Или... Сколько может стоит платье она не знала. Эта наука подсчётов была от неё далека. Она разделила деньги напополам и половину засунула в большой карман кофты.
Баба Анна её учила считать деньги, но иногда Зойка путала нули, забывая названия круглых цифр.
Направилась в село. У продуктового магазина толпились бабы, ждали привоза хлеба. Не то чтоб, надо было тут стоять, просто пришли в сельпо посудачить, разузнать новости. Зойка обошла их подальше, но все равно её приметили.
– Зой, а чего ты без сумки-то почтовой? Али выходная?
– Я в магазин,– потупилась Зоя. Ей совсем не хотелось никому рассказывать, что идёт за платьем.
– Там калоши новые привезли. Взяла б. Тебе всю осень грязь по деревням месить, скоро уж, скоро...
Зойка пошла дальше, но ещё слышала, как продолжился разговор...
– Бедная девчонка, больная..., – маленькая и толстая в клетчатой шали Ильинична качала головой.
– Это за материнские грехи. Ведь Елизавету она со свету сжила, кто ещё...
– Елизавета сама была хороша, скольким бабам жись попортила....
Зойка привычно втянула голову в плечи и прибавила шагу. К таким разговорам она привыкла. Перешагнула порог промтоварного.
В магазине было сумрачно. По полкам – ткани, калоши, фарфор. Продавщицы не было видно из-за высоких коробок, только полная белая рука с кольцами торчала из-за прилавка.
Зойке было неловко, как будто зашла в чужой дом и осматривается.
Дородная продавщица лениво выглянула из-за коробок.
– Тебе чего?
Хотелось убежать, но Зойка решилась.
– Я за платьем пришла.
– За каким платьем?
Зойка растерялась, но ведь она видела, что в магазине на плечиках висела одежда...
– За этим, – она решительно махнула рукой и направилась к стене с одеждой.
Продавщица проводила её взглядом.
"Странная девчонка – эта почтальонша. Чего от неё ждать?"
Продавщица встала и сделала несколько шагов к покупательнице.
Зойка озиралась перед полками с одеждой.
– Ты купить хочешь что ли?
– Да.
– А деньги есть?
– Да, – Зоя схватилась за карман кофты. Деньги лежали там.
– Да, да, – передразнила продавщица, – Объясни, чего хочешь-то?
– Платье, – из-за стеснительности Зойка сделалась совсем немногословной.
– Ааа, сейчас подберём.
Сначала продавщица предложила померять серое платье с отворотом одного лацкана. Платье девчонке было велико и сидело, если честно, как на корове седло. Но продавщица хвалила:
– Вот здесь подхватишь, вытачки углубишь, может подогнешь чуток ... И нормально. Серый сейчас в моде.
Зойке платье не очень нравилось, но она боялась признаться, что ничего из того, что говорила продавщица, она делать не умеет.
Глаз упал на синее платье в белую ромашку. Померяла – красиво очень. Продавщица поморщилась.
Она понимала, что платье на девчонку много лучше предыдущего, но ... это серое.. Это серое лежало уже второй год и никак не продавалось, а синее скоро точно купят...
– Бери это, не прогадаешь. Синее простовато, а это, серое, на любой случай. И в клуб, и на работу, и в город, если что...
Зойка поверила.
– А туфли есть?
– Ишь ты! Туфли захотела. Нету сейчас, сама вон без туфлей, ждём привозу. Но смотри –какие сандалии есть. А денег-то хватит?
И Зойка вытащила из кармана пачку. Глаза продавщицы округлились. Столько денег она и не видела никогда.
– Ну ты...ну ты, девка, даёшь! Чего ты столько с собой-то таскаешь, одурела ли чё? Откуда взяла-то?
– Это мои! И мамины...
– Ну ладно, спрячь... Давай вот, сдачу возьми, – продавщица испуганно вытащила из пачки одну бумажку и аккуратно отсчитала сдачу.
"Вот ведь, вроде и дурочка совсем почтальонша эта, и оборванка, а денег – куры не клюют. А тут сапоги купить не на что!"
Продавщица опять уселась в свой угол и начала думать о несправедливости жизни.
А Зойка десять метров отойдя от магазина побежала бегом в деревню. Казалось, что в спину ей смотрели, но она все равно была счастлива. Она мчалась по грунтовке, прижимая к груди пакет с новым платьем и сандалиями.
Сегодня...сегодня пойдет она в клуб во всем новом. Сегодня встретит она его.
И луг зеленел ярче, шелковился густой травой, и молочная река ласкала взгляд, петляла меж холмов в желтоватых берегах. Зойка поднимала руку к солнцу и ее пальцы светились внутренним розовым светом. И жизнь вокруг была розовая, в мелких косых радугах.
А дома примерка, сборы, опять примерка... И волнение.
Она думала придёт Павел или нет? А если придёт, то как себя держать, и что ему говорить?
Ещё со страхом думала она – что ей делать, если вдруг начнёт её целовать? И спросить ей было не у кого. От этих дум у неё даже затряслись руки.
– Не понимаешь ты ничего, Мурка, ничего не понимаешь, – жаловалась Зойка своей любимице-кошке.
Вечером пошёл было дождь, и Зойка успела испугаться. Но дождь прошёл быстро, небо очистилось, и к вечеру дорога опять пылилась.
Когда шла она по своей деревне, ей казалось, что из всех окон на неё смотрят, что все знают, куда она идёт. И к кому, и зачем. Она хотела побежать бегом но не смогла, ноги отяжелели.
Только в перелеске и вздохнула свободнее. Дорога слегка пылила, и Зойка старалась идти по траве, берегла новые сандалии. По привычке рвала ромашки.
Потом вдруг подумала, что Павел может прийти раньше и уйти, не дождавшись её. Тогда Зойка побежала бегом, уже не глядя ни на пыль, ни на узкое не для бега платье.
Прибежала она рано. Танцы ещё не начались. Около клуба почти никого не было, лишь вдали стояла группа девчонок. Зойка зашла в клуб. Зал в клубе был большой, на несколько окон. В одном углу сидела кучка ребят. Они курили, гасили слюной окурки и выстреливали их щелчком в стоящую поодаль урну. В цель окурки не попадали.
На Зойку лишь покосились. Павла нигде не было.
Как же она тут без него? Сейчас ей хотелось, чтоб скорее пришел Павел, и тогда все встанет на свои места. Он возьмёт её за руку, и все поймут, что она тут не лишняя, что она тут – на своем месте. Она – с ним.
Кто-то дурашливо помахал ей рукой и она испугалась. Вышла на улицу и решила пока пойти за сарай, постоять там, подождать Павла.
Она простояла за сараем минут двадцать, неловко отворачиваясь от проходящих. И вдруг услышала:
– Привет! А ты как тут? О! А мать говорит – не вышла сегодня что-то Зойка, а она вона где.
Олька, дочка тети Любы, кричала на всю улицу, кричала, чтоб слышала вся ее компания. Она была в пышной белой блузке, трещащей на груди и узких брюках. Волосы завиты локонами. Очень красива!
Ольга подошла.
– Чего прячешься-то? Пошли с нами, сейчас танцы начнутся. Не дрейфь... Что это на тебе? Платье от бабушки? Хи! Ну, ты и вырядилась!
Но Зойка не обиделась и пошла с группой девчонок в клуб. С ними было проще.
– А я его сегодня купила, Оль. Платье-то...
– У Светки совета, что ли, спрашивала? У продавщицы?
– Наверное...
– Дура она. У самой вкуса никакого и тебе вот втюхала. Ну ладно, не боись. Мамке отдашь, она тебе его заузит.
Больше они не разговаривали, занята была Олька заботами девичьими. Девчонки чирикали, поглядывали на Зойку, прижимающую к груди ромашки, но больше смотрели на парней. Играла громкая музыка, какой-то пьяный мужичок вытанцовывал в центре зала, остальные ждали, когда вечер разгорячится.
Зойка сидела на скамейке и смотрела на дверь. Ждала.
Один раз с ней рядом бухнулся худощавый рыжий парень. Зоя сморщилась от запаха.
– А я знаю тебя. Ты почту таскаешь. Чего пришла-то, почта что ли кончилась? – он загоготал и ушел.
Зойка втянула голову в плечи. Осмотрелась. И показалось ей сейчас, что все-все смотрят именно на неё. И смеются над ней. Она оценила наряды девчонок и поняла, что в таком вот платье и сандалиях здесь она одна.
Нервы её натянулись тонкой струной, она выпрямила спину. И тут группа девчонок прыснула от смеха рядом с ней. И Зойка не выдержала, вскочила, побежала к двери.
Побежала и почти уткнулась в грудь Павла. Он заходил в клуб и в узком темном междудверьи Зоя ухватила его за руку. Подняла голову к нему.
Павел не ожидал, он смотрел в зал, искал кого-то, резко опустил голову.
– Аа... Это ты, сирота. Здорово. И ты тут..
Он слегка пожал ей руку и, убрав её, пошёл дальше. Зоя растерялась, осталась возле двери. Павел был не один, с рабочими стройки. Похоже, их поджидали, дружный гул приветствия загремел в зале, парням жали руки, девчонки зашушукались.
Павел был очень хорош. Светлые брюки, чуть распахнутая рубашка.
Зоя не выдержала, опять подошла к нему, встала сзади, постучала по плечу, позвала. Он оглянулся.
– Ты чего? Танцуешь тут?
Зоя протянула ему ромашки и он их взял. И тут Зоя увидела в его глазах то, о чем мечтала. Увидела самую настоящую любовь. Только смотрел Павел не на неё, а поверх её, автоматически взяв в руки ромашки. Зоя оглянулась. Позади нее стояла и смотрела на Павла Олька, дочь тети Любы.
И тут ее кто-то схватил сзади за руку и притянул к себе. Она неожиданно оказалась в объятиях того рыжего.
– Давай танцевать, – он вихлял задом, крепко и больно держа ее за руку.
Зоя вырывалась, смотрела на Павла. Но тот прошел мимо, совсем не обращая внимание на танцующих и на Зою. Он направился к Ольге. Музыка гремела.
Зоя оперлась руками в грудь пьяного, пыталась оттолкнуть.
– Чё ты! Танцуй давай! Чай, не ситцевая, не полиняешь!
Она толкнула его сильнее и побежала к дверям, оглянулась, нашла глазами Павла. Тот улыбаясь ворковал с Ольгой, держал ее за руку, а в руках у Ольги – её ромашки.
– Э, почтарша, а посылочку-то не распаковали, – кричал ей вслед рыжий. Пацаны, стоящие рядом, рассмеялись.
Зойка выбежала из клуба и бегом помчалась по сельской дороге. Споткнулась, еле удержалась на ногах, порвала сандалию.
И как только оказалась на лесной дороге, упала на колени прямо в пыль, стянула сандали и закинула их в кусты. Она закрыла лицо руками и горько зарыдала.
А потом опомнилась, подумала, что кто-то тут может быть. Быстро встала на ноги и побежала в деревню. Луна уже взошла. Стога сена выплыли из мрака и тихо закачались, освещенные яркой круглой луной. Звёзды разгорались все ярче, все ниже опускаясь к земле.
Зойка уже слышала звуки своей деревни, ржанье кобылицы, стук калиток. Она не умела сформулировать свои чувства, но казалось ей, что там, сзади, в клубе, все смеются над ней, что именно она стала предметом насмешек, именно она...
А Павел...Павел – её мужчина! Её и только ее! Зачем ему Олька? Олька и так найдет себе жениха. Зачем отбирает Павла?
Ногой наступила она на острый камень – кровь. Так ей и надо. Нечего было раскисать, не надо было уходить. Павел просто ошибся, он ее любит, любит – точно!
Хромая, зашла она в дом, но не села. Продолжила ходить по избе из угла в угол, следы крови оставляя на полу, бормоча себе под нос что-то, ругая себя.
Вспомнила – вот точно также порой из угла в угол металась и мать. А потом..
А потом ...
А потом доставала она свою страшную книгу и читала. Что она там читала?
Зойка включила свет и направилась в закуток, где лежала книга. Лицо ее горело, голова кружилась. Перед глазами стоял образ Павла.
Она достала книгу, положила на стол и медленно по слогам начала читать. Читала долго, вникая, разбирая слова. Читала всю ночь. Уже запели петухи, уже тучи покрылись молочной дымкой рассвета.
Мстительно, томительно и уверенно звучали в Зойке многократно дикие слова:
" Так бы и он скрипел и болел, и в огне горел, не мог бы он ни жить и ни быть и ни пить и ни ись!"
Зойка ещё не ведала, что делает, не знала сколько бед принесет людям. Зойка просто хотела, чтоб ее тоже любили...
***
Небо розовело и за лесом всходило солнце. Уж не первый раз Зоя под утро выходила на поиски.
Как написано в материнской книге, так и делала. Травы в книге были рисованы карандашом, но не столько рисунки, сколько память возвращала ей былое.
– Что за трава? Что за трава? Говори! – мать держала её за волосы и тыкала носом в стол, где лежали травы. Учила.
И теперь вдруг Зойка поняла, что мать ее любила. Хотела она, как лучше. Хотела, чтоб и Зойка чего-то умела, передавала науку. Вот только оказалась Зойка неспособная. Так считала мать.
Но теперь...
Здесь, в глубине леса, в глубине чащи, по которой шла дорога, юного солнца не было видно. Ночь таилась под стволами высоких деревьев, берегла свои синие тени.
В резиновых сапогах и рейтузах Зойка бродила по лугам – искала грибы, мхи и травы. И так ей нравилось это!.. Нравилось, когда неожиданно находилось то, что никак не находилось вчера. Несколько раз блудила она в лесу, шла куда глаза глядят, улыбалась, разговаривала сама с собой.
Возвращалась домой, немного крадучись, пряча ношу в корзинке, аккуратно и долго развешивала травы в сарае и лишь потом грела чайник, согревалась и засыпала, закрывшись с головой стеганым бабкиным еще одеялом.
Сегодня её разбудил громкий стук.
– Зой, спишь, что ли? Зо-ой!
Зойка проснулась, подошла, потирая глаза к окну, и тут же отпрянула. За окном стояла Олька с подругой – белобрысой Люськой.
Они видели ее, не спрячешься. Зойка накинула шаль и вышла.
– Здрасьте вам! – смешно поклонилась Олька, – Ты случаем – не заболела? Белый день, а ты спишь. Мать прислала, сказала, что ты уж не первый день как на работу не выходишь. Чего случилось-то? Там дядька Самойлов за тебя почту таскал, но сказал, что не будет больше...
Дядька Самойлов был почтальоном много лет, давно ушёл на отдых. Видать, тетя Люба его уговорила заменить Зойку.
Зойка смотрела на Ольгу из-под бровей и молчала.
– Зой! Ты чего? Болеешь что ли? – опять спросила удивлённая молчанием Ольга, – Странная ты какая-то. Мы на такую даль к тебе перлись. Вот надо мне больно это! Мать велела ...
И тут Зойка, как спохватилась.
– А вы в дом заходите! Заходите, не бойтеся. Я сейчас чайник скипячу, чайку попьем.
Девушкам было интересно, как живёт эта странная, не слишком умная, по мнению всего села, Зойка. И они вошли в дом.
В сенях паутина в темном углу, а дальше – давно небеленая печь, перед ней корыто с грязной водой, в которой плавало какое-то сено. Пахло мышами и ещё как будто какими-то травами.
И вроде все в доме есть: кровать с откинутым стеганым одеялом и мятой простынью, комод, стулья, но не было домашнего уюта, к которому так привыкли девчонки. Пол был грязный, стол завален разномастной посудой, с потолка спускается лампочка на длинном проводе, окна серые.
Девчонки озирались. Коврики, календарики, скатерти и шторки их домов здесь отсутствовали. Они смотрели с интересом. А Зойка суетилась. Она уже поставила чайник, убежала куда-то в сарай, потом вернулась с кастрюлькой, ушла в закуток.
Люська шептала Зойке, что надо б уйти, но Ольге была интересна Зойкина жизнь.
– Зойка, ты давно ль уборку-то делала? Пылюка у тебя... Меня б мать убила... Когда выйдешь-то? Сегодня выйдешь?
– Выйду... Наверное, выйду, – Зойка заваривала чай, стояла к девушкам спиной.
– А к чаю есть чего? – спросила Люся, оглядывая жилье.
Зойка резко развернулась и выдохнула:
– Нету. Пироги буду печь завтра. Сегодня чаю так попьем. Она взяла две чашки, сполоснула их и налила гостям.
– А ты чего ж?
– Ой! – Зойка метнулась к печке, налила и себе.
Люся отхлебнула.
– Уу, вкусный. С мятой?
– Ага, – у Зойки запылали щеки, спотели руки.
– Да, – хвалила и Ольга, – Такой можно и без пирогов ... Умеешь! Но ты собирайся давай. Мать велела без тебя не возвращаться. Там почты накопилось – тьма.
Зойка схватила одежду и скрылась в другой комнате. Гостьи молча допили чай, показывая глазами друг другу то на грязный ковш, то на груды мух на подоконнике. Дом требовал хозяйской руки.
В село пошли вместе. По дороге опять учили Зойку жизни. Говорили, что дом и двор ей в порядок приводить надо.
– Это просто срам у тебя какой-то, Зой. Мать, видать, тебя не приучила. Меня вот лет с восьми полы мыть тремя водами заставляла. Ведь и мужья чистоту-то спросят. Замуж-то пойдешь? – девчонки переглядывались и хихикали.
Такое развлечение у них сегодня, есть о чем посудачить на много дней вперёд.
– Пойду.
– Да ты что? Может и жених у тебя есть? – Ольга раззадоривала.
– Есть..., – Зойка отвечала твердо и дерзко.
– Ух ты! А кто такой, не расскажешь?
– А увидите скоро...
И уж как девчонки ни старались, но имя Зойка так и не сказала.
Они пришли на площадь села, подошли к почте. На остановке было людно.
– А Ольга тоже может скоро замуж выскочит, – выдала Люська.
– Да ну тебя, – Ольга отмахнулась, но слегка зарделась. Приятно ей было это предположение.
Зоя прыгнула на ступени почты, а потом держась за высокие перила на двух ногах соскочила обратно.
– Не выскочит! – бросила.
– Чего это? – возмутилась Люська странному ответу.
– Не успеет...
– Да, ну тебя..
Ольга уже зашла внутрь, кричала матери, что пропавшую работницу привели. Тетка Люба охала, ругала Зою, суетилась, нагружала работой. А девчонки собрались ехать в город по своим делам.
Когда Зоя бойко разнесла по ближайшим улицам первый пестерь и вернулась на почту, тетки Любы не оказалось на месте. Почта – на замке. Она села на крыльцо.
Минут через пятнадцать мимо прошуршала Ильинична. Она и поведала, что тетки Любы не будет уж.
Ольге плохо стало на остановке, повезли её в больницу. А следом за ней и Люсю. Ильинична рассказывала подробности, и так увлеклась повествованием, что и не заметила на лице у собеседницы блеска в глазах, дикой улыбки и замедленности в движениях.
Зоя медленно встала с крыльца, встряхнула головой, бросила пестерь под почтовую дверь и очень спокойно, с высоко поднятым подбородком, пошла по дороге в свою деревню.
Она не подпрыгивала, как делала это обычно, не вертела головой по сторонам. Ни с кем не здоровалась при встрече. Она совсем не выглядела теперь, как прежде, так, как выглядят открытые миру деревенские девчонки.
Начало было положено.
Ночью чуть не сгорела почта. Хорошо хоть проезжающий поздно шофер заметил начало возгорания. Но все равно, пока приехали пожарники, часть почтового помещения сгорела.
Утром на площади собрался народ. Обсуждали, искали причину. Тетки Любы не было – она в городе, в больнице с дочерью. И только не больно умная почтарша Зойка полезла внутрь полузгоревшего здания.
– Куда ты, дурища? – кричал дядька Самойлов, стараясь ухватить девку за руку, – Милицию же ждём, следствие.
– Милиция милицией, а у меня работа. Посылки ведь целы, вот и разнесу. Я на Воротичи, на стройку, – весело вещала она изнутри здания.
Она нашла несколько писем и посылок и направилась туда.
Теперь – Павел ...
***
Как всегда, встретили её на стройке с воодушевлением. Раздала письма, посылки. От тяжести ломило спину.
Она искала Павла, но его нигде не было.
– А я вот пироги вчера пекла, угощайтесь!
– Ух ты! Вот даёшь, почтарша, уважила..., – пирожки разлетались вмиг.
– А ты сама-то, что ж, тоже, поди, голодная, такая дорога ... – свой пирог ей протягивал белобрысый Васька.
– Нет, я сытая. А водитель ваш где?
Васька погрустнел.
– Так у него ж невеста в больнице, он к ней поедет. Вон он, выезжает, – Васька не успел взмахнуть рукой, как Зойка схватила отдельно завёрнутый в тряпицу пирог и метнулась на дорогу наперерез машине.
Васька аж дышать перестал, когда выбежала она прямо перед кабиной.
Павел дал по тормозам, выскочил, злой. Но Зойка что-то сказала ему, а потом протянула пирог. И Павел его взял.
А Зойка ещё долго стояла и смотрела на пыльное облако удаляющегося газика.
А Павел и вправду испугался. Девчонка эта вызывала у него жалость. Сирота... И тут – чуть сам же и не поддавил!
Совсем девка сдурела! А она, оказывается, переживала, что все пироги взяли, а он остался голодный. Добрая душа!
Он откусил пирог. Тесто вкусное, воздушное, а начинка непонятная. Со щавлем или с грибами что ли?
Но вскоре мысли его переключились на Ольгу. Что-то случилось с ней серьезное. Мать ее места себе не находила, тормошила врачей. Ольга вчера как будто отравилась, её рвало, поднялась температура, а вечером она впала в какое-то столбнячное состояние.
Но сейчас он приедет и все узнает... Все...
Дорога летела под колесами, но вдруг раскисла... Вроде раньше тут был асфальт, а сейчас она покрылась темными лужами и все больше и больше превращалась в болото...
Но ему надо к Ольге. Ольга начала мерещиться. Вот они идут по тихой спящей улочке, обходят эту самую болотину, он держит в своей руке её маленькую ручку. Яркие, крытые дождем звёзды августа сияют у них над головой. Он смотрит вверх.
– Яркие какие звёзды, правда?
Она вздохнула с тоской.
– Ой, скажи ещё: если хочешь достану и подарю, – с сарказмом ответила.
– Сейчас, – ответил он и потянулся к луже, в которой плавала лучистая зелёная звезда, – Смотри, – протянул ладони с водой и горящей там звездой.
– Да ну, руки пачкать..., – Ольга отвернулась.
А на её месте очутилась эта...сирота. Павел не мог вспомнить имя. И он вылил звезду ей в протянутые ладони. Сирота улыбалась, но не так, как прежде – наивной открытой детской улыбкой. Улыбалась по-другому – сдержанно и немного снисходительно. И губы её были так соблазнительны.
Павел очнулся от удара. Машина съехала в кювет, он больно ударился о руль головой. Из носа текла кровь, голова кружилась. Он вылез из машины, хотел осмотреть повреждения, но не смог. Голова шла кругом, он отошёл и лег в траву. И опять уснул, снилась эта сирота.
Ярок, необычен и очень стыден был этот сон.
И когда Павла растолкали водители проезжающих машин, он вскинулся и долго смотрел на окружающих остекленелыми глазами, никак не мог прийти в себя от ощущения реальности сна.
В этот день в больницу к Ольге он так и не поехал. Лёжа на койке в бараке все думал – неужели она и правда вот такая – страстная, как в этом сне. Павел вспомнил имя – Зоя...
***
Странный наступил сентябрь. Полудневное солнце, казалось, остановилось в небе. Жгло, как самым жарким летом. Травы словно оцепенели. Лето не хотело уходить.
И тут начались в селе пожары. Горели в полях стога. За одну ночь возгорали сразу два далёких друг от друга стога.
Рылись заградительные канавы, стояли дежурные, но стога горели.
Утром возле магазина собирался народ. Люди рядились, переговаривались, спорили, рассказывали небылицы.
– Светопреставление!
– Конец света! Солнце-то видели, какое? Оно ж один сплошной пламень...
– Страшного суда ждём. Рухнет солнце и затмится мир...
– Говорят, на днях Лешка Баструев видел кого-то. Да... Сначала шаги такие – бум-бум-бум, точно где-то бьёт барабан, и от этих звуков ушам больно. Он, было, туда, а его как гвоздем к земле пригвоздило.
– Так видел или нет? Брехай уж...
– Видел. Говорит, девка, к ручью бежала.
– Ох, Катька, мало ль девок в стогах милуются...
– Да, с ума ль сошла. Кто ж сейчас туда пойдет-то ночью?
– И то верно. Вон Любина-то дочка все ещё в больнице. Совсем плоха. А Люсю выписали, дома сидит.
– А я соли на порог насыпала и у окон, заговор читала...
– Ну, ты уж совсем сбрендила, Наталья.
И тут все оглянулись. С прямой спиной гордо вышагивала почтарша Зойка. В руках она держала увесистую пачку денег.
– Здравствуйте, – раскланялась уверенно, – Как живётся, бабоньки?
Все молчали, ошарашенные. Такое поведение дикарки Зойки было никак не меньше светопреставления.
– Хорошо б получше. И тебе – не хворать, – первая нашлась Ильинична, – Никак деньги тратить пошла, Зой?
– Да, – Зойка ударила пачкой денег по ладони, – Пойду приоденусь. Замуж мне пора! А вы чего? Чего тут кукуете?
– Хлеб свежий ждём. Да вот... Ночные пожары обсуждаем. Стога-то убрали от греха, так теперь старый овин загорелся...
– Да, ну! Прям, напасть на село нашла. С чего бы это?
Зойка крутанулась и отправилась в промтоварный и там громко крикнула:
– Эй!
Продавщица и старушка - покупательница оглянулись от резкого оклика.
– Я за новым платьем и косметикой. Платье синее возьму, вот это, – она схватило синее в ромашку платье и закрылась в примерочной.
Вышла, повертелась у зеркала.
– Помада красная есть?
Она взяла ещё сумку, куда набрала кучу всего. В новом платье, с яркими красными губами и высоко поднятым подбородком вышла из магазина.
А продавщица никак не могла сосредоточиться пересчитать деньги, так была ошарашена. Потом бросила их на прилавок:
– Да что ж это творится-то у нас в последнее время?! – всплеснула руками.
***
Сегодня вручили иеромонаху Сергию письмо, прочитав которое направился он к игумену за благословением на поездку.
Ехать нужно было далеко, поездом. К дочке ехать.
Задержалось где-то письмо. Давно уж написала его Аглая, а дошло лишь сейчас. Жива ли? А коли нет...
Надо ехать!
И вот уже поезд мирно стучит колесами, а Сергий опять вспоминает, как таким же поездом ехал он с маленькой Зоей. Бежал...
Вспоминал.
– Вот, Сергей, жене передай, – шептала соседская старушка и совала ему мешок с яйцами.
– За что это?
– Так ведь заговорила она коровенку-то Игнатовых. Всё! Теперь нету у них молока совсем, у иродов. Она ж у меня пологорода сожрала да вытоптала, скотина рогатая, разе ты не знаешь?
– Что?
Бабка поняла, что сболтнула лишнее и испуганно засеменила к себе, аккуратно прижимая пакет с яйцами к груди.
Сергей тогда кричал на Аглаю, требовал прекратить это, а она – молчала и нехорошо так смотрела. Смотрела так, что жутко становилось.
Дальше – больше. Стали ходить к ней бабы. В доме, как в аду. Уже не стала она прятаться, и при нем какие-то зелья, да травы заваривала.
Не выдержал – поднял руку, ударил так, что полетела она на койку.
Через пару дней отнялась у Сергея вся сторона правая – ни на ногу наступить, ни рукой пошевелить не может, рот открывает – а оттуда – ни звука.
Думал тогда – всё, пришла смерть. И сны эти тогда начались, где Аглая по горящему полю носится. Пролежал он три месяца.
Сам просил ее, молил, чтоб силы вернула. И вернула, отпоила его травами. Уйти б тогда, так ведь дочка...
Но однажды пришел домой, а там девка на полу скрюченная лежит, мучается. Белки глаз у неё кровью налились, вывалились. Хрипит и пена белая изо рта. А в углу Зойка – дочка сидит, смотрит на это, глазенками моргает.
Схватил он тогда ее и к бабе Анне убежал. Рассказал все.
Анна и посоветовала ему в церковь идти вместе с дочкой. Туда и направился. Местный священник все организовал. Сергей с председателем поговорил, объяснил, что уезжает, уволился. Здесь он жить не мог. Поселился после болезни в нем жуткий страх своей жены. А ещё страх за дочку.
Батюшка их приютил, а потом и в монастырь направил.
Думал сначала он, что временно тут, что перебудет и уйдет. Передовик - колхозник, что знал о вере?
Там Сергей читал. Читать он всегда любил. Евангелие, дореволюционную книгу, пропахшую русской избой, дал ему кто-то из монахов.
Постепенно открывался для Сергея совсем новый мир. Слава Богу – открывался.
Как уж нашла его Аглая? Какими методами запугала всех? Но через пару месяцев приехала она в монастырь. С милицией приехала. Страх к тому времени у Сергея прошел. Смело вышел к жене, ведя за руку Зою. Сам отдал...
Игумен велел ребенка отдать. Мол, нельзя, грешно мать дитя лишать. Даже такую. Да и закон на ее стороне был. Тогда мирские законы были не на стороне монастырских.
А Сергей принял постриг.
Иеромонах Сергий отправлял деньги Анне – просил приглядывать. Знал, как обстоят дела у дочери. И это все, что мог он сделать.
Только вот теперь казалось, что далеко не все сделал для дочки. Не все, что было в его силах.
***
Баба, полоскавшая белье на мостках, вдруг обнаружила, что треплет свою рубаху о песок, со страху выпустила её из рук и бросилась в село.
– Вода! Вода! Из реки вода уходит!
Река обнажила свое русло. Дно оголилось слизкими, скользкими камнями и мягкими травами. Посреди русла зияла обрывистая черная впадина с бархатным шевелящимся чешуей грунтом.
Люди сходились на берег. Верующая бабка Нюра упала на колени и припадала к земле в молитве...
А председатель звонил в район...
***
Автор: Рассеянный хореограф.
Продолжение следует.....
Следующая публикация
Комментарии 5