Глубинка

Свадьба в деревне. Как это было Вам когда-нибудь доводилось бывать на деревенской свадьбе в советское время? Мне нет, но есть что показать и рассказать . Было это в далеком 1975-м. Мои дедушка и бабушка жили в Рязанской области Шацкого района в селе Инная слобода. Я ежегодно приезжал туда на все лето и каждые каникулы. И мое босоногое детство проходило в деревенской атмосфере в самом лучшем смысле этого выражения. Бесконечные просторы полей и лесов, живописные горизонты, сладкое парное молоко с пышками из печки, веселая орава друзей и самые красивые закаты. Таким было мое детство в деревне. Так вот, однажды осенью 1975-года на нашей улице произошло грандиозное событие. Выходила замуж моя мама. Выходила за москвича, который потом увез ее в столицу. Свадьба по тем временам, я вам скажу, была с размахом в духе того времени и места. Всё село с нетерпением ждали торжества, и знали, что они уже приглашены. Ведь раньше свадьбы и прочие громкие праздники отмечали всем селом от мала до велика. Все радостно собирались. Бабушка покрыла голову праздничным платком, дед торжественно повязал галстук, ребятня бегала в чём попало. Ноябрь в том году выдался на удивление теплым, поэтому невеста имела возможность пощеголять в свадебном платье и в туфлях, а не в валенках. На официальной части церемонии бракосочетания всем было скучно. Много высокопарных фраз, много тянущихся в ожидании минут. И малышне было совсем непонятно, почему старшие родственницы плачут, мероприятие-то веселое. После росписи молодожёны отправились в дом невесты. Во дворе их встретила целая делегация работников местной кухни. Два ряда праздничных столов ломились от лакомств. Чего тут только не было: жаркое из свинины, всевозможные закуски, фаршированная щука, маринованные лесные грибы, курочка из печки с яблоками, голубцы и даже дефицитный зеленый горошек. А еще на столе стояли чайники. Это очень удивит сегодняшнее поколение, более того, то, что было в чайнике мне сейчас не трудно догадаться. Повзрослев, я понял почему. И какой же праздник без песни и танцев? Разумеется, развлекательная программа была сплошной импровизацией. Несколько соседей принесли из дома простые музыкальные инструменты. В деревне это зачастую была гармонь. Танцевали в этот день все, даже мой суровый дед, услышав свою любимую песню про Катюшу, пустился в пляс. Гуляли все, разумеется, до ночи. Детишкам даже разрешили лечь позже, ведь повод веселиться несомненно был. Время бежит незаметно. За окном 2020-й год. Изменилось все. Свадьбы теперь празднуют в ресторанах, устраивают специальные свадебные фотосессии и месяцами продумывают это событие до мелочей. А рассматриваю фотографии и скучаю по тем добрым временам, когда ценился не фасад, а наполнение. Не внешний лоск, а внутренняя душевность. Давно нет моих дедушки и бабушки. Дом в деревне сохранился. Я иногда приезжаю сюда и все помню. Помню запах свежей булки и парного молока, помню, как бежал по бескрайнему полю и гладил ладонями колосья. Помню, как зимним днем валялся в сугробах с себя ростом, а летом купался и рыбачил в речке Цна, что течёт неподалеку от нашего села. Помню и скучаю. И ловлю себя на мысли, что уже будучи взрослым, хочу вновь и вновь возвращаться в свою деревню. Боюсь только, что мои эмоции возьмут верх и я останусь там навсегда. ©Сергей Макаров

Мамы уже не было, а платье осталось. Оно висело в шкафу, сплюснутое между старым зимним пальто и старым демисезонным. В шкафу было много вещей; заштопанных, зашитых, потертых, потерявших форму… И вот среди них было это платье, заботливо укутанное простыней. Светло-розовое нарядное платье с ценником и этикеткой. Старомодное платье, такие носили в девяностых, с «плечами» и с золотыми пуговицами. Но очень нарядное, с вырезом на спине. Странно это - человека нет, а платье висит. Совершенно новое. Дочь стала вспоминать праздники, на которые можно было надеть это платье. И ни одного праздника не вспомнила. Нет, праздники-то были, конечно. Родня папы приезжала на месяц из деревни и каждый вечер мама готовила ужин, все садились за стол вместе. Чем не праздник? Мама всех обслуживала и на стол подавала. А во что она была одета - дочь не помнила. Потом были в школе праздники у дочери. Выпускной, например. К выпускному мама заказала шикарное платье дочке в ателье, а сама была в коричневом костюмчике. Скромном и практичном. Ещё был праздник - Новый год. Тоже дома отмечали обычно. И мама была одета… А вот невозможно вспомнить, как она была одета. Но точно во что-то неяркое и немаркое, она же дома была. Какой смысл наряжаться? А на работе у мамы как-то тоже не было особых праздников. Какие праздники в библиотеке? То есть, праздники были. Но такое платье туда не наденешь. И вроде, все это было недавно. Недавно ещё это платье было модным и сногсшибательным, шикарным. А маме было столько же лет, сколько сейчас дочери; примерно. И ни разу не было повода «выгулять» это платье. После папиной смерти мама стала одеваться совсем по-старушечьи. Но платье розовое берегла; простыня свежая на нем. Белоснежная. Как снег, который все укутывает белым покрывалом. Как саван. Как будто мама похоронила платье в шкафу, как в склепе… Много чего передумала эта дочь, разглядывая шикарное платье. Даже приложила его к себе. Но оно странно выглядело, как экспонат из музея. Как мумия платья… Надо, чтобы были праздники. Надо носить элегантные туфли на каблуках и розовые платья с вырезами. Или какие хотите; какие душа желает. И прически надо делать модные, пока волосы не поседели и не поредели. И духи покупать самые лучшие. И сумочки, - если вы все это любите, конечно. Если нравится. И надо износить столько туфель и платьев, сколько положено. Сколько для красоты и радости положено - столько и истратить. Потому что все останется в шкафу. Вся радость и счастье, все праздники жизни так и останутся в шкафу. И тем, кто нас любил, станет горько и стыдно, что у нас не было праздников... АННА КИРЬЯНОВА

Молодость. Любовь. Детство и юность наших дочерей и сыновей. Ускользающая и увядающая жизнь родителей. Все это - не бесконечно, все это - проходит. И остановить ход времени невозможно. И остается только одно - любить. Евгений Гришковец.

Заброшу все дела на свете, Свою деревню навещу. Где мы когда-то были дети, Тропинку в детство отыщу... А сердце всё сильнее бьётся - Вот пруд, притихли камыши, Никто давно тут не смеётся, Не видно ни одной души. И поворот за магазином, Там на углу был отчий дом, Грустит задумчиво рябина, И вырос вдвое милый клён. И дуб, что мама посадила, Когда пошла я в первый класс. Я в детство тропку не забыла, Но как попасть туда сейчас?... Татьяна Мосягина

Утром проснёшься, а трава уже поседела и луна вся засахарена инеем. Затопишь печку, протрёшь газетой запотевшие окна, принесёшь из сарая дров. Накинешь старую куртку, обуешь галоши и выйдешь во двор посмотреть – прямо ли поднимается столб дыма из трубы, и нет ли у него недопустимого отклонения от перпендикуляра. Пройдёшь в сад, посмотришь на серое, в редких антоновских яблоках, небо, сладко поёжишься от холода и вернёшься в тепло. Спустишься в погреб, в который раз пересчитаешь заготовленные на зиму банки с солёными и маринованными огурцами, помидорами, клубничным вареньем, смородиновыми компотами, поговоришь с картошкой, морковкой и капустой, успокоишь их, пообещаешь, что сильных морозов не будет, споткнёшься об огромную, бесчувственную тыкву и на бутыль с вишнёвой наливкой даже искоса не взглянешь, потому как рано на неё смотреть, а тем более трогать. Перед сном подбросишь дров в печку и уснёшь, думая о том, как там сейчас дым – не погнуло ли его ветром. И тут же проснёшься от оглушительного шороха в углу, за тумбочкой – оказывается, мыши вернулись из огорода в погреб и теперь обустраиваются. Кинешь тапком в угол и подумаешь: "Ну, вот. Теперь все дома. Можно зимовать..." © Михаил Бару

На счастье.. Никто из нас не знал, откуда в доме взялись калоши. Старые, поношенные, тем не менее, они занимали почетное место среди прочей обуви. А как стало известно потом, и в памяти нашей бабушки. Это выяснилось тогда, когда я захотела выбросить их. - Знай бы ты, что это за калоши, не посмела бы их трогать,- ворчала бабушка. Я поставила калоши на место и прошла на кухню. - Садись, расскажу. В послевоенные годы жизнь была тяжелой,- начала она рассказ.- Я училась в техникуме, помогала матери валять валенки по ночам. Днем, когда она уходила их продавать, я смотрела за братом и сестрой. Бабушка сделала глоток ароматного напитка. Пила она чай из блюдца, чем походила на купчиху с картины Кустодиева. - На день рождения мама подарила мне туфли. Где она их достала, осталось для меня загадкой. В Энгельсе таких магазинов, как в Москве, тогда не было. Новенькие, лакированные, с бантиком, таких у меня никогда не было. Я представляла, как надену их на танцы, куда меня звали подруги. В тот день я накрутила локоны, надела красное платье в горошек и хотела обуться. Кинулась, а туфелек нет! Все обыскала, но не нашла. От досады чуть не плакала. - Найдутся,- успокаивала мама. - В чем же мне идти на танцы? - А ты калоши надень,- ответила она. - Как же это, в калошах? В кои веки на танцы собралась... - Это и есть твои туфли?- хихикнула Люда.- А мы тебя с парнем познакомить хотели. И как теперь, в этом пойдешь? - Что же он, с ногами моими будет знакомиться? Если суждено, он калоши не заметит. - Пойдем уже, рассмеялась Таня. И что я пошла на танцы, не знаю. Хуже всего, что пропажа обнаружилась. В моих туфлях отплясывала сестра Нина. Завидев меня, она хотела убежать, но не вышло. - Евочка, извини,- хныкала Нина.- Так хотелось поносить их. А ты калошки надела. - Что же ты в калоши не обулась?- сердилась я. Нина побежала танцевать, а я села в угол и смотрела на кружащиеся пары. То, что не стоило приходить туда я поняла тогда, когда Люда и Таня подвели красивого молодого человека. - Адам,- представился он. - Ева,- ответила я. Люда и Таня чуть не падали со смеху. Вся комичность ситуации была понятна только нам троим. Адам же напротив, разозлился. - Вы что, издеваетесь?- он обернулся он к девушкам.- Над именем моим смеетесь? Принцесса в калошах! Парень развернулся и направился к выходу. Подруги побежали его догонять. Настроения совсем не было. Да и калоши совершенно не подходили к платью. - Что же ты не объяснилась с Адамом?- мне тоже было смешно. - Подруги все это устроили, им и исправлять пришлось. - А что же калоши?- любопытствовала я.- Зачем их хранить? Память об Адаме? - Не угадала,- бабушка улыбалась. - Вы тоже не танцуете?- услышала я вопрос. Напротив меня сидел молодой курсант в форме. - Нет, не люблю,- ответила я.- Подруги уговорили прийти. - А меня- друзья,- улыбнулся он.- Я ведь совершенно танцевать не умею. Да и некогда, учений много. Мы разговорились, не замечали, как летело время. А ушли мы вместе, с Симоном. Как он потом говорил, все смотрел на меня, а калоши даже не приметил. - Во всех- то ты нарядах, душенька, хороша,- рассмеялась я. - Это был дедушка. Теперь понятно, почему ты бережешь калоши. - Догадливая,- усмехнулась бабушка. На стене в кухне тикали часы с кукушкой. - Это ведь не конец истории,- бабушка отрезала еще один кусок пирога и положила на тарелку.- В том же месяце я вышла замуж, уехала, а калоши остались в Энгельсе. Прослышав про " счастливые" калоши, подруги упрашивали маму дать их поносить. И странное дело, кто их носил, выходил замуж. Мне прислала их мама, чтобы сохранить. Я подумала, что придет и мой черед надеть счастливые калоши... Автор: Анна Гринина

Ну вот и всё. В последний раз Ночую в материнском доме. Просторно сделалось у нас, Вся комната как на ладони. Сегодня вывезли буфет И стулья раздали соседям, Скорей бы наступил рассвет: Заедет брат, и мы уедем. Пожалуй, в возрасте любом Есть ощущение сиротства. К двери я прислоняюсь лбом, На ней внизу - отметки роста. Вот надпись: «Жене десять лет»,- Отцовской сделана рукою. А вот чернил разлитых след... Здесь все родимое такое. Стою, и сил душевных нет В последний раз захлопнуть двери, Семейный выцветший портрет Снять со стены, беде поверив. В последний раз сегодня я Ночую здесь по праву сына. И комната, как боль моя, Светла, просторна и пустынна. Смотрю в глухой проем ворот И жду, когда случится чудо: Вот, сгорбясь от моих забот, Она покажется оттуда. Мы с мамой не были нежны, Вдвоем - строги и одиноки, Но мне сегодня так нужны Ее укоры и упреки. А жизнь идет - отлет, прилет, И ясный день, и непогода... Мне так ее недостает, Как альпинисту кислорода. Топчусь я у чужих дверей И мучаю друзей словами: Лелейте ваших матерей, Пока они на свете, с вами. Е.А. Долматовский

Муаровое платье Хочу рассказать историю, произошедшую со мной. Мы с мужем тогда ещё только переехали в деревню. Завели декоративных курочку и петушка, ( такая порода, маленькие, "карликовые"), те наплодили цыплят, и ходили дружно, "гуськом", причём мама- курица замыкала это небольшой линейный хороводик. Городские друзья наши молча смотрели на выводок, и на нас тоже. Не верили. А мы осматривались, приглядывались к деревенскому быту, здоровались, как полагается в деревне, с соседями отношения устанавливали, так и первую зиму перезимовали. Понамерзлись, правда.. Но друзья выручали, с друзьями все легче. Да и самогончик пробовали, по деревенски-то.. В общем, во вторую зиму пошли. Зима была пышная. Сугробов намело, ёлки, сосны как одеялом накрыты.. В соседней деревушке, что совсем рядом, жила бабушка. Как- то мы с ней разговорились, -"Пою, говорит, много песен знаю.. Приходи, Марина, - приглашает она.. Я постряпаюсь.. " Я и пришла, с тетрадкой, с маленьким диктофончиком... Домик у Марии Васильны маленький, крепкий, а порог широкий, покрашен синей краской. Я на нем валенки обмела, и в дом - а там- печка, ходики, светло, тепло, ещё и булками пахнёт. И Мария Васильевна в ярком халате. Я уже прошла в горницу, и разглядывала портреты на белёной стенке, пока бабушка гремела, расставляла чашки. Портретов было три. Все три были украшены цветками на проволочках, и изрядно отретушированы. Один меня заинтересовал более, где мужчина за локоточек поддерживает женщину, и другой рукой ещё за руку держит. Я прежде никогда не видела, чтоб за руки держались. Правила были строгие, неписаные. - Тьфу его! К Орехову взревновал! - смеётся баба Маша, у Кутузихи на свадьбе.. Вот дурак.. Я ему чуб обтрепала, дурачок.. Вздумал!! Баба Маша уже смеется, про мужа своего рассказывает... Она старушка- веселушка, - так я называю бабушек, проживших тяжелую жизнь, но сохранивших оптимизм, и чувство юмора. История её не нова- война, голод, трудодни.. Вдовство. Просто жизнь. Страшное со смешным, за ручку.. Тут же анекдот вставит, смешной, совсем детский, и я смеюсь, от души. Так пью я травку, значит, (напарила Мария Васильна), но все на стену, на портреты поглядываю.. Уж больно хороша женщина на портрете, брови как чайки, сейчас полетят.. - Ох, мама.. тоже пела.. - заметила баба Маша мой взгляд. Песельница была Прасковья Филипповна моя в молодости... Отец- то ее из под венца увел.. в муаровом платье.. - Как в .. муаровом..? - я даже растерялась... - В муаровом! - и подвигает мне миску с ватрушками - "Ты кушай, творог-то свой, не казенный.." - Вот, расскажу тебе, Марина.. Она поправляет, разглаживает платочек на плечах. - Мы тогда рядом с Польшей, на границе жили... Был жених у мамы, богатый.. Лавку они держали.. - "Польского происхождения были".. - поясняет. - Уже свадьбу порешили, по рукам ударили, так папка мой, на девичник к девкам пришел, а мама платье девчонкам как раз показывала, уух, красивое было.. Муаровое.. - баба Маша показывает руками.. - Вот в нем прямо и увел.. убежали, значит... Гордая была, все говорили, а за босяком побежала... Так всю жизнь отец с ней - "Паша", да "Паша", минуты без неё не мог.. Я смотрела на Пашу, на портрете, а она на меня, словно говоря- "Да, так и было".. Баба Маша полезла куда-то под кровать, на коленках, возилась там долго, потом мне крикнула -"Ну - ка , Марина, давай, помоги.".. Мы вытащили оттуда пыльную, плоскую прямоугольную коробку, перевязанную так- сяк, и Мария Васильена долго развязывала узелки. - Ну! - сказала она, отдышавшись.. - Смотри вот! Запах старой бумаги, травы ударил в нос. Под желтой марлей, все переложенное веточками мяты, или полыни, высохшей уже, почти трухой, лежало аккуратно уложенное бледно- розовое платье, с ажурными пуговочками, с такими же крошечными золотыми застежечками.. Рукава его были сложены, на груди, поверх пуговиц, а манжеты, узкие как детская ручка, соединялись ниже рядком мелкого кружева. Лежало оно маленькое, покорное, будто, а чуть ниже ворота, на груди, у сердца, был приколот маленький букетик, высохший, с золотинками- цветочками. Я чуть дотронулась до него - легкий шорох фольги закружил что-то в голове, в висках.. - Ты че, Марина..? Плохо тебе? - баба Маша замельчила, зашоркала тапочками.. - Красивое... - сказала я, вдыхая свежий воздух. - А давно она умерла? - Дак она, Марина, вон , за занавеской лежит... Я как во сне, шагнула в сени, и открыла синюю цветастую занавеску... Она сидела сложив руки на коленях, на старой, с прутьями, кровати, в пухлых подушках, и улыбалась. В белом платочке, похожая на птицу, она смотрела на меня , и глаза ее сияли, отдавая свет и неведомые волны... - "Проходи, проходи, касатушка" - пела она, приглашая взглядом сесть рядом... - "Анголы- то, анголы, ишь, разлетались", - ликовала она, высоко проводя рукой, как бы пытаясь дотронуться да крыла. - Поють... - "Пора", говорят, касатушка, - "Пора.."... - Гриша-то ждет, заждался... - Заждался супруг мой любезный, ненаглядный.. Я села на кровать рядом с ней. Время расплылось. Даже воздух вдруг стал какой- то вязкий, как мёд. Удивлённые Лики смотрели на меня сверху, а от горячей стены шло тепло. Сердце моё заколотилось, я почувствовала легкий запах ладана, и птичий гомон - птицы с резными крыльями, бархатными подбрюшьями шумно метались, сталкивались, нетерпеливые, словно ища выход, и одна, самая красивая и голосистая, встрепехнувшись, обронила перо, и оно коснулось моей щеки.. Я вздрогнула, хотела встать, но забили часы, на стенке, громко, зазвенели медным звоном.. - Пора! - громко сказала Прасковья, выпрямившись, блеснув запястьем муарового манжета, красивые изогнутые брови её взметнулись... - Я готова! Я убегала, зацепившись за синий порог.. Кажется, снесла цветную занавеску, вместе с проволокой.. Помню синий снег и луну, которая бежала за мной, перепрыгивая через сугробы.. Я спала сутки. Прасковью Филипповну хоронили в пятницу. Я увидела на снегу ветки, они шли от их дома.. Я ехала в промерзшем автобусе, смотрела в маленькое процарапанное окошечко на большие, укрытые снегом, деревья. Зимушка- зима, царица, властвовала, щипала за нос, мела метели, и иногда баловала мягким, как хлопья, снегом, и как захочет она, зимушка, так и будет, и мы не властны что-то изменить.. Ранние сумерки отдавали на сугробы бледно-розовый отсвет - муаровое платье и красавица Прасковья не отпускали меня... С Марией Васильевной мы встретились чуть позже. Обнялись. - Ты, Марин, убежала тогда.. тетрадочку свою оставила ... - А бабушка-то платье запросила.. - Надевай, да надевай"...- зашептала она.. - "Уйду сегодня", говорит.. - Мы с Любкой помыли, да одели, грех вот, думаю теперь... Да всяк легче на живую-то .. - Ночью отошла.. - Преставилась, матушка моя, Прасковья Филипповна.. Мария Васильевна промокнула глаза кончиком платка.. А я улыбнулась. Я знала, что они, наконец, встретились, Паша и Гриша, что смотрят друг на друга, наскучавшиеся, и что Гриша держит её за локоток. P.S. Баба Маша много мне напела, но вот, одна, моя любимая.. У родимой маменьки Дочь была одна, Не собравши разума, Замуж отдала. Посылают по воду Рано по утру, Примерзают ноженьки К белому снежку, Примерзают рученьки К коромислицу. Рассержусь на маменьку — В гости не пойду, Через восемь годиков Пташкой прилечу. — Что-то в нашем садике Жалобно поет, Не моя ли доченька Горьки слезы льет? На чужой сторонушке Бедная живет... Марина Аржаникова

Нашел новую любовь в семьдесят лет Уезжала я летом от родителей с маленькой станции. Кроме нас поезда дожидались трое: мужчина лет семидесяти, подтянутый и молодцеватый, я еще подумала, что бывший военный. Он провожал женщину лет сорока пяти и молоденькую девушку - дочь и внучку. Мужчина разговорился с моими родителями, у них нашлись общие знакомые, я пообщалась с его дочерью Ниной. Оказалось, что мы едем в одном вагоне и, более того, даже в одном купе. Да и что удивляться, ведь с этой станции билеты продавали только в этот вагон. В купе мы пока ехали втроем. Дочка Нины залезла на верхнюю полку и уткнулась в книжку. А мы болтали о том, о сем. Стали о родителях говорить, и она, и я живем очень далеко от них, а возраст и у нас не юный, а уж что говорить о наших мамах, папах. У Нины мать умерла четыре года назад, ей тогда только-только шестьдесят исполнилось. По рассказу Нины она была очень хорошей хозяйкой. И в доме у нее порядок был, и в саду, и с огородом успевала управляться. - Без мамочки все ее клумбы пустые стоят, так кое-где многолетники взошли, - сокрушалась Нина. - И в доме как-то грустно. Отец толком не убирает, пыль везде. Я сказала, что возраст у ее отца уже солидный, трудно ему уже заниматься хозяйством. И тут Нина взорвалась: - Трудно, как же! Любовь крутить может, а пол протереть нет? Я в недоумении посмотрела на нее. Женщина взволнованно продолжила: - Я-то думала, будет жить потихоньку, по-стариковски. А он год назад нашел себе новую любовь, жениться вот теперь хочет. Она в поселке за сахарным заводом живет, так папа мой к ней пешком за четыре километра бегает. Я не знала, что сказать, отец ее вполне еще бодрый мужчина, мамы давно нет. Нина вроде уже давно взрослая, а говорит, как обиженный ребенок. А она продолжала: - Мы на две недели приехали, да и то у маминой сестры больше гостили. В родном доме всего пять ночей провели, так он из них две у своей зазнобы ночевал! Не подождать было до нашего отъезда. Да еще пристал ко мне: "Давай я вас познакомлю." Зачем мне с ней знакомиться? А это он оказывается жениться собрался на ней. Уже с ее детьми во всю общается. А я вот не хочу, не могу я маму забыть. Бегает, просто окрылился, любовь у него на старости лет. Обиделся на нас, что знакомиться с этой дамой не хотим. Тут разговор наш прервался, в купе пришел четвертый пассажир, все стали ко сну готовиться. Я долго не могла заснуть, думала о разговоре с Ниной. Вот они приехали и уехали, а отец остается один в большом доме. Трудно в таком возрасте после смерти жены одному справляться, а он смог жить дальше. Впрочем, со стороны легко судить.

А мне другого счастья и не надо, Чем этот день, проливший тёплый свет, Где есть волна любви, и луч заката Мне предвещает будущий рассвет. А мне другого счастья и не надо — Стремиться жить в согласии с собой: Ни зла держать ни на кого, ни яда, Не поддаваться подлости чужой. А мне другого счастья и не надо — Идти своей дорогой налегке. И те, кто дорог, чтобы были рядом... Пожалуй, это всё, Что надо мне... Ольга Анат Николаева