ФАНСКИЕ ГОРЫ.

ИСКАНДЕРКУЛЬ. ЖЕМЧУЖИНА ГОР.
Отрывок из книги воспоминаний Моисеенко В.Э. «Перевалы» Глава 8 - «ЖЕНИТЬБА И РОЖДЕНИЕ РЕБЁНКА» (блок 3 - «Искандеркуль»).
(Часть 2. Оконание)
Следующая наша стоянка, уже в виде палаточного лагеря, была в долине Искандер-дарьи, примерно в километре ниже по течению от завала, образующего озеро, между ним и небольшим кишлаком Макшеват, где с обоих сторон небольшого отрога Хазормеч к востоку от озера было несколько проявлений, описанных ранее геологами. Там автомобильная дорога, которая до турбазы была с асфальтовым покрытием, делала широкую подкову врезом по основанию склона долины, огибая практически ровный участок первой надпойменной террасы, на котором мы и поставили палатки: и расположиться есть где, и от дороги близко, и вода рядом. Палатки натягивали на заготовленные ещё в партии деревянные колья, а растяжки по углам привязывали к забитым в землю колышкам из арматуры, остальные просто прижимали увесистыми камнями к земле. Я это место запомнил навсегда, до сих пор перед глазами стоит. В первую же ночь в этом палаточном лагере произошло первое событие, оставившее яркий след в моих воспоминаниях. Оно было трагикомичным. Мы выставили там три палатки. Одна, большая 6-ти местная, служила кухней, столовой и складом, а в двух четырёхместных мы ночевали: в одной - Юрич с Лукичом, в другой - мы с водителем. Кухня была натянута просто над вычищенным участком надпойменной террасы, а в четырёхместках мы расстелили брезент, и толстые войлочные кошмы на него, и бросили спальники прямо на них. У нас были и раскладушки, но мы даже не стали их сгружать - в этом не было необходимости. Стол из досок в кухне мастерить тоже не стали - рассчитывали, что не задержимся здесь дольше, чем на на пару ночёвок. Но попить вечером чаю не получилось - на газовом баллоне оказался неисправный редуктор, он пропускал газ, тот скопился в палатке, и когда я зажёг горелку на газовой плите, он вспыхнул, опалив мне волосы, и перекинувшись на слишком близко стоявший к газплите газовый баллон, забил страшным фонтаном из-под редуктора. Я на секунду замер, колеблясь - тушить, или бежать, и решив тушить, вылил на редуктор воду из чайника, который держал в руке. Но это не помогло, и газовый факел продолжал угрожать поджечь брезент палатки. Тогда Андрей Лукич оттолкнул меня, и схватив горящий баллон за кольцо вокруг его клапана, с силой дёрнул его, таща за собой к выходу. Газплита, соединённая с горящим баллоном резиновым шлангом, потащилась следом, но быстро оторвалась. Лукич с силой метнул горящий баллон из палатки на площадку перед ней, и мы бросились врассыпную от него. Ожидая немедленного взрыва, я упал за вросший в землю большой валун , который должен был укрыть меня от ожидаемого взрыва, а геологи отбежали подальше, к машине, и спрятались за неё. Теперь они были в безопасности, а я - нет, я спрятался слишком близко от горящего баллона, и оказался в ловушке: баллон мог взорваться в любой момент, и изменить своё достаточно безопасное укрытие я уже не мог, потому что при попытке покинуть его я тут же оказывался в зоне поражения возможного взрыва, и потому геологи очень беспокоились, чтобы я не вздумал покидать его, и окриками предупреждали меня об этом. Поэтому я пролежал за этим валуном полночи на холодной земле в одной рубашке, ожидая, когда же баллон наконец взорвётся. Но взрыва так и не произошло, огонь из полурасплавленного редуктора продолжал бить факелом вверх до тех пор, пока не закончился газ в баллоне. В общем, отделались лёгким испугом и небольшими травмами у Лукича - тот сорвал ноготь на пальце и ещё два из них обжёг. Утром пришлось заняться обустройством очага, устроив над ним казан для приготовления еды, и место для чайника. Геологи после бурной ночи тоже решили отдохнуть, тем более, что Ваганов был травмирован, и я профессионально забинтовал ему повреждённую руку, обработав и рану, и ожоги. Его смелые и решительные действия значительно подняли его авторитет в моих глазах - этот мягкий и рыхлый человек, любитель «бормотухи», в котором чувствовался отпетый пофигист, когда понадобилось, тут же проявил себя, как настоящий полевик. Мы явно были с ним одной крови.
Нашу стоянку стали посещать местные жители, любопытствующие, чего мы тут собираемся делать. Мы успокаивали их, что просто осматриваем горы, и потихоньку опрашивали о нужных нам местах. Наиболее интересен был один житель из расположенного напротив, на другой стороне реки, кишлака Нарвад, оказался довольно разговорчивым пастухом (обычно пастухи немногословны), который поведал много интересного о имевших место там урочищах Норват, Шадон, Хулолад и Обигузуки, вполне доступных, если конечно, напротив них перекинуть автомобильный мост через Искандер-дарью, что было вполне возможным делом. Эти урочища, разделённые невысокими отрогами, простирались до водораздельной гряды, берущей своё начало от пика-пятитысячника Большая Ганза, и тянулась к востоку, с непрерывной цепью вершин-четырёхтысячников: Черная башня, Киброн, Обикам, Фан-Улла, Сароф, Кораблики, Зинах, Шаме; разделяя долины рек Искандер-дарья и Посрут-дарья. И гряда, и её боковые отроги были сложены самыми разными породами, и там можно было ожидать найти что-то интересное. Поэтому пришлось задержаться здесь ещё на неделю. Если ранее объектом интереса геологов были только горы Хазормеч между одноимённым ручьём и рекой Макшеват на правом берегу реки, то теперь у них появился интерес и к левому борту долины.
С этим пастухом связан один случай - сидя с нами в тесном кружке у очага, он вдруг увидел на том берегу Искандер-дарьи своего знакомого, и внезапно, высоким голосом громко прокричал ему что-то, изрядно нас всех напугав внезапностью своей выходки. Звук был столь пронзительным, что перелетел через шумящую реку, и его адресат, видимо, его разобрал, по крайней мере, пытался что-то отвечать. Я и раньше замечал, что высокие звуки гораздо дальше разносятся в горах, чем низкие, или обычный голос.
Но не успели геологи обойти все названные места, как случилось настоящее природное бедствие. Нет, трагедии тогда не случилось, но его внезапность и категоричная, безусловная безжалостность, дали понять, что в горах всегда может произойти что-то неожиданное и ужасное. Несмотря на относительно небольшой ущерб, который оно причинило, это событие имело дальнейшие, чисто бюрократические последствия, которые раскрывают те условия и обстоятельства, в которых мне тогда пришлось работать, поэтому остановлюсь на нём поподробнее.
В тот день я был в лагере почти один - геологи ушли в маршрут на противоположную сторону реки, перейдя её по мосту, устроенному над завалом. Водителя тоже не было - не то он поехал заправляться, не то отпросился у Юрича по своим делам, и я коротал время в ожидании, когда уже надо будет начать приготовление ужина к возвращению коллег. Со мной в лагере был мальчишка-подросток из местных, с помощью которого я пытался безуспешно разобраться, что означают местные названия рек и гор. Но он почти ничего не знал, и мы просто болтали, интересуясь жизнью друг друга, сидя на кошме на пороге спальной палатки. Внезапно небо нахмурилось, и с запада, со стороны озера, поползла низкая тёмная туча. Я не обратил на неё особого внимания, лишь мысленно посочувствовав своим коллегам, которые явно промокнут на обратной дороге.
Внезапно в совершенно безветренном воздухе что-то произошло, и я вдруг обнаружил себя лежащим на земле, носом в песок, причём в ушах моих звучал страшный свист - нет, скорее даже рёв - ветра, как в аэродинамической трубе, а по земле под моим лицом под его напором бежали струйки песка и катились мелкие камушки. Я инстинктивно вцепился в землю, чувствуя, что меня тащит по ней упругий, осязаемый напор воздуха. Скорость ветра была не менее 75 метров в секунду, если не все 100! Повернув голову, я успел заметить, как перекатываются по земле скомканные палатки со всем их содержимым, а в пойму реки падает взмывший вверх разодранный парус самой большой из них. Я испугался за мальчишку, не унесло ли и его в палатке, из которой меня так легко выкинуло, но оказалось, он тоже лежал рядом, глядя на меня испуганными глазами. Палатки унесло в пойму секунд за 10, а сам ураган ревел не больше минуты, после чего резко успокоился, и по земле забарабанили крупные капли дождя. Не обращая на него внимания, я побежал спасать остатки сброшенного в пойму и русло Искандер-дарьи имущества полевого лагеря, а перепуганный мальчишка помчался с плачем домой.
Дождь полил как из ведра - прямо на разбросанные по террасе вещи. Одна из палаток, скомканная вместе с кошмой и спальниками внутри, валялась на валунах под невысоким, в рост человека, обрывом террасы, вторая плескалась в реке, зацепившись за камни верёвками. Обрывки самой большой из них я выловил из реки гораздо ниже по течению, уже в районе кишлака. Все вещи и продукты из мешков, ящиков и сеток были вытряхнуты и рассыпаны по террасе и пойме, часть упала в реку. Я, действуя как будто по вложенной в меня кем-то посторонним программе, со стучащим в испуге перед буйством стихии сердцем, лихорадочно собирал их и прятал под брезентом или тряпками, чтобы спасти от дождя, сохранить хоть что-то. Дождь был сильным, но коротким, и кончился так же внезапно, как и начался. И тут же как ни в чём ни бывало, выглянуло радостное и беззаботное августовское солнце.
Через несколько часов вернулись мои геологи из маршрута. Никакой ужин в разорённом шквалом лагере их, конечно, не ждал. Ещё проходя по тропе по противоположному берегу Искандер-дарьи, они увидели, какой разгром ожидает их в лагере, но причины его им были ещё им не понятны, и они поспешили ко мне с расспросами. Их самих дождь застал в боковом ущелье, но за его непродолжительностью они не придали ему никакого значения - просто полчаса постояли под деревом. Никакого сильного ветра, тем более сбивающего с ног шквала, они не почувствовали, и мой рассказ был для них невероятным, но факт был налицо. Подивившись такой избирательности ветра, мы стали приводить в порядок вещи. Весь следующий день мы потратили на их стирку и сушку, ремонт порванных палаток и сбор раскиданных по пойме консервов. Пришедший к нам старый знакомый местный пастух, припомнил, что старики говорили о подобных случаях здесь, и потому запрещали строить здесь дома, и вообще это место у них зовётся как-то по особому, нечто со словом «бешеный», я уж и не помню, как именно. На наши упрёки, почему он тогда нас заранее не предупредил, он оправдывался, что при нём лично таких случаев не было, и он про эти запреты и не вспомнил. У них в кишлаке никакого сильного ветра не было - на короткое время тот подул посильнее, чем обычно, и всё.
Предвидя, что утраченное в результате шквала партийное имущество придётся списывать, Юрич отправил Лукича на метеостанцию за справкой, но там тоже ничего не зафиксировали, и выдали ему бумажку, что сила ветра в этот день составляла 17 м/сек (сейчас я даже не помню, где именно тогда эта метеостанция была тогда расположена - на Искандеркуле, или в Айни). Для оправдания нанесённого ущерба этого было явно недостаточно. Сейчас со своим жизненным опытом я бы взял несколько бутылок водки, и отправился бы на эту метеостанцию, и вернулся бы оттуда только с совсем другой справкой, где стояла бы нужная нам цифра. Но тогда мы только посудачили о том, насколько же локальным был этот шквал, и простодушно ограничились той, что нам выдали. Если бы мы только знали...
Ураган, и нанесённый им ущерб лагерю, заставили нас свернуть работы в ущелье, и перебраться в райцентр Айни. Там в гостинице, мы привели себя в порядок, а я пришёл в себя после перенесённого стресса. Только теперь до меня дошло, что исход у этой истории вполне мог быть и печальный. Но молодость не умеет бояться, и свои впечатления от буйства стихии я пока отложил. Вследствие перенесённого тогда потрясения я не совсем внятно помню наши дальнейшие действия (сейчас я понимаю, что надо было элементарно выпить водки, и даже не обязательно всю бутылку, но в те дни я соблюдал сухой закон, и со дня начала своей работы в геологии после армии в рот брал алкоголь только однажды - глоток чистого спирта, ужаленный скорпионом). Помню только нашу двух дневную поездку в Пенджикент, с остановкой на знаменитом Такфонском завале.
Отправившись в путь на нашем грузовике со всеми нашими подпорченными ураганом вещами, мы по пути обследовали пару перспективных обнажений на левом борту Зеравшанской долины, и остановились лагерем у знаменитого Такфонского завала. Как и во многих других местах, землетрясение здесь стало причиной обрушения склона в долину реки. Перегородив её русло на довольно широком промежутке, завал здесь не привёл к образованию озера, типа Сарезского, или того же Искандеркуля. А все потому, что состоял из довольно прочных крупных глыб высокометаморфизованного мрамора, с оригинальной пятнистой расцветкой - розовые пятна на сером фоне, или красные на розовом, или темно серые на серо-зеленом фоне. Промежутки между которыми в завале забиты мелкообломочным материалом - щебнем и глинистым заполнителем. Вода нашла себе проходы между валунами, и исчезнувший было у запруды под землю водный поток, в полукилометре ниже её по течению, струями и струйками пробивалось сквозь него в русло реки, и текло дальше.
К моему огромному изумлению, мои геологи всерьёз рассматривали возможность добычи этих мраморных глыб ... прямо из завала. Только психически ненормальный инспектор Госгортехнадзора мог дать разрешение на разработку запруды на горной реке, поэтому речь, видимо шла только о «пиратской», нелегальной добыче в ограниченных количествах, и всё равно это отдавало каким-то безграничным авантюризмом. Рассматривать же в качестве месторождения источник этих симпатичных глыб было бессмысленно - плоскость скольжения обрушившегося в долину оползня обнажала их в почти вертикальной стене на 300-метровой высоте, без какой-либо возможности подобраться к ним. Здесь опять повторялась та же история, что и в Охангароне - источник нескольких глыб, послуживших образцами для изготовления облицовочных плит, был недоступен для разработки.
Далее мы зачем-то проехали до выхода из Зеравшанской долины, где расположен древний город Пенджикент (Панчканд). Где располагалась знаменитая Магианская геолого-разведочная экспедиция, которая и являлась целью нашего сюда путешествия. Пока геологи общались с местными знатоками ущелий и обнажений, я обошёл все древние достопримечательности города.
Местные геологи посоветовали нам осмотреть один объект, и мы (Юрич и я) отправились на него на их машине - водитель выступил и в роли проводника. Это была скала высотой с четырехэтажный дом, торчащая посреди кишлака Рудаки - родины одноимённого персидского поэта, жившего ровно тысячу лет назад. Она была сложена аморфноструктурным мраморизованным известняком, дающем на сколе раковинистый излом. Повышенная хрупкость горной породы, и её заметная склонность к образованию в приповерхностных частях мелкообломочного материала (имеется в виду - не крупных блоков, а округлых обломков размером не более кулака), говорили о бесперспективности этого проявления. В пользу такого вывода было также то, что место было исторически значимым, наверняка с ограничениями в изменениях ландшафта и запретами разработки полезных ископаемых, тем более таких малозначимых. Но несколько проб из массива мы там выколотили, и в машину загрузили.
Во время осмотра этого проявления, стоя на вершине скалы рядом с Юричем с картой в руках, я вдруг поскользнулся (меня не удержали мои железные трикони на поверхности скалы, присыпанной подлой округлой мелочью), и я, упав сначала на четвереньки, а потом и плашмя, съехал на пузе по всему крутому склону до самого низа скалы. Это было больно и обидно: я разбил о камни свои колени и локти, исцарапал лицо и руки; а главное - я так гордился своей способностью держать равновесие, смотреть под ноги и осторожно ступать в горах, а тут такой конфуз... Юрич не на шутку за меня испугался, и бросился мне помогать, но помощь мне понадобилась только в виде бинтов и йода из шофёрской аптечки.
По возвращении в Душанбе мы столкнулись с тем, что составленный нами акт списания утраченного в результате урагана «партийного» имущества превратился в настоящий скандал: наша бухгалтерша Валентина Петровна, которая изначально подозревала нас во время закупок оборудования для полевого лагеря в желании присвоить его себе, теперь окончательно уверилась в своих подозрениях, и угрожала передать дело в прокуратуру, для возбуждения уголовного дела. Она исходила из той самой справки, полученной нами из метеостанции, что никакого ураганного ветра в том районе зафиксировано не было. Поскольку вся эта история была связана с моим именем, оно больше всех и полоскалось в этих её соображениях и предположениях. Я сам от неё их не слышал, их мне передавали возмущённые геологи, которым она их высказывала. Кончилось тем, что я, уже не просто возмущённый, а глубоко оскорблённый её подозрениями, попросил Юрича передать ей, что если она передаст дело в прокуратуру, то я тогда точно сяду в тюрьму, но не за кражу имущества, у меня на этот случай пол-кишлака свидетели есть, а за то, что я набью ей морду, да так, что её и племянники родные не узнают. Не знаю, испугалась ли она моих угроз, или просто прикинула шансы, но заявления в прокуратуру она подавать не стала. Утраченное и вдрызг испорченное имущество было списано, кроме утонувших консервов и прочих продуктов, стоимость которых нас всё же заставили заплатить. Потом, несколько лет спустя, Валентина Петровна уже при мне как-то открыла рот, поминая этот случай - в попытке представить его как огромную уступку со своей стороны, что вынудило меня уже в глаза ей повторить, что кроме её собственной дури, там и проблемы никакой и не было, а её отказ от прокурорской проверки всего лишь спас её саму от насилия с моей стороны. И что таким придуркам, как она, не место в геологической организации, в которой она, несмотря на весь свой гонор - всего лишь пятое колесо в телеге. Вот такие тогда у нас в ГГП были отношения между главным бухгалтером, и главным геологом, обязанности которого я тогда исполнял.
В составлении отчёта по проведённым поискам я не участвовал (я был занят тогда на работах в Хоронгон-Боло, а затем в Кобуты), кроме как в фотографировании коллекции пластин размером 20х20 см, нарезанных из отобранных нами монолитов, и срезов небольших образцов. Фото были цветными, специалиста найти не удалось, а я сам цветной фотографией владел плохо, и мне пришлось тогда здорово повозиться. Помню, что образцы из кишлака Рудаки полностью подтвердили наши опасения - порода оказалась слишком хрупкой, и крошилась при распиловке, к тому же грязно-бурый цвет тех мраморов был оценён как малоэстетичный. Отмечу здесь только то, что возясь с цветными фотографиями образцов для отчёта, я обнаружил, что мало различаю оттенки цветов, и путаюсь в их названиях. Это подтвердило мои ещё детские подозрения, что у меня не всё в порядке с цветовосприятием, это что-то вроде лёгкого дальтонизма.
Эта коллекция, как ожидалось, станет составной частью отчёта по проведённым нами поисковым работам, но оказалось, что она нафиг никому не нужна (министру был нужен исключительно положительный результат, а не образцы того, чего нет), а архив Управления геологии удовлетворился одним только письменным отчётом, картой расположения обследованных проявлений, и фотографиями образцов; геологический музей тоже к ним интереса не проявил. И остались они пылиться в кабинете главного геолога в наконец-то выстроенном здании конторы ГГП, пока я, уже став в этом кабинете полноправным хозяином, не обнаружил, что их стали растаскивать под подставки для цветочных горшков и чайники с кипятком. Тогда я их собрал, и отвёз в университет, где на геологическом факультете я тогда учился, и там мы вместе с доцентом Муродом Джанобиловым сделали неплохую постоянную выставку под названием «Природные богатства Таджикистана», дополнив её множеством других образцов горных пород и руд.
Эти работы были только первым этапом намеченного тотального изучения проявлений облицовочного камня в Таджикистане, которые затеял Юрич, но к следующему полевому сезону в партии уже разразился максимально приглушенный министром административный скандал между ним и руководством партии, в который, не без влияния только что описанного возмутительного для меня инцидента, со своими наивными угрозами вмешать прокуратуру в нашу работу, втянулся тогда и я... Эта история тогда закончилась почти полной сменой в ГГП руководства: увольнением и откровенно беспомощно-бесполезного начальника партии Дурыманова, и самого слишком беспокойного для этого министерства Юрича. А я - вместо логично ожидаемого увольнения - совершенно неожиданно для себя оказался назначен старшим геологом Центрального отряда (это с техникумовским-то образованием, даже еще не потупив на заочный геофак). И фактически этого момента потянул на себе всю геологию в МПСМ Таджикистана. Но вот почему начатые нами поисковые работы на облицовочный камень в этой кадровой чехарде тогда не были продолжены - это как-то прошло мимо моего внимания. Слишком много тогда работы по эксплуатационной разведке, и по движению запасов на эксплуатируемых месторождениях обрушилось на меня, уже сформировавшегося геолога-разведчика, но совсем еще не опытного в общественных отношениях молодого человека. Да еще и эти бытовые неурядицы в моей молодой семье...
Видимо, министр счел тему закрытой в связи с увольнением Юрича, который ему что-то там по этой теме обещал... Такой уж у нас тогда был министр. Но об этом поподробнее позже...