* * *
Даже с поправкой на быстротечное время, меняющее наши представления о футбольных ценностях и приоритетах, он остается, по-моему, классическим образцом центрального защитника. Отважный, решительный, не обделенный природой статью атлета, Звягинцев был в своей штрафной площади полновластным хозяином. Точно знаю, что в середине 70-х у тренеров многих команд он шел нарасхват. И все же лучшие свои времена, как сам признается, пережил там, где все начиналось, — в донецком «Шахтере».
— Судя по перечню клубов в вашем футбольном досье, не скажешь, однако, что вы однолюб.
— Армейские команды брать во внимание не стоит. Они — как издержки судеб подавляющего, наверное, большинства «штатских» футболистов. Это называлось действительной военной службой.
— Вы серьезно считаете, будто попасть и закрепиться в основном составе ЦСКА — есть «издержка» в биографии молодого игрока?
— Разумеется, я был горд собой, когда выдержал конкуренцию в компании с Шестерневым, Капличным, Плахетко, Бабенко и отыграл сезон 1972 года в ЦСКА от звонка до звонка. И в олимпийскую сборную тогда впервые попал. И ключи от трехкомнатной квартиры в Москве на Звездном бульваре в руках держал. Но как только дотянул до дембеля — сразу рванул домой, в Донецк.
— Никогда об этом потом не пожалели?
— А что жалеть, если в «Шахтере» как раз такая замечательная бригада сколачивалась: Дегтярев, Дудинский, Славик Чанов, Володька Пьяных… Вскоре Старухин из Полтавы подъехал… Начинались звездные годы донецкой команды, и поводов для сожаления они не дали никому, кто в ней тогда играл.
— Прижиться в киевском «Динамо», наверное, было нелегко?
— В общем-то нет. Ведь, еще будучи игроком «Шахтера», я как сборник большую часть времени проводил в кругу динамовцев, поэтому сезон 1976 года встретил в Киеве как нечто само собой разумеющееся.
— Сезон для киевлян, мягко сказать, неординарный…
— Разве только, для киевлян? Для всего нашего футбола, который оказался под гипнозом Лобановского и пошел у него на поводу. Все делалось так, как хотел Валерий Васильевич. Сломали привычный календарь, чтобы перейти на график «осень-весна». Освободили чемпиона страны от участия в весеннем первенстве. Неудачи в Кубке европейских чемпионов и отборочных соревнованиях к чемпионату Европы публично трактовались кок неизбежные жертвоприношения на пути к грядущему олимпийскому триумфу в Монреале.
— Что это было? Преднамеренный блеф?
— Ни в коем случае. Это была трагедия — и команды, которая действительно по квалификации игроков и своим потенциальным возможностям имела право считаться суперклубом, и ее главного тренера.
— Ну с футболистами, людьми всегда подневольными, допустим, понятно. Но Лобановский-то с неограниченной властью — его трагедия в чем?
— Мне представляется, что Валерий Васильевич, будучи прекрасным специалистом, стал жертвой излишней доверчивости. Слишком уж безоглядно уверовал он в Зеленцова с его КНГ, для которого мы, игроки, превратились в подопытных кроликов, сдававших тесты на выживаемость.
— Насколько я знаю, высокие тренировочные нагрузки всегда отличали киевское «Динамо» от других наших клубов. Тяжело в учении — легко в бою…
— В том-то и дело, что Зеленцов в 76-м все довел до абсурда: ответственные «бои» велись на фоне «учений» с нечеловеческими нагрузками. Помню, как одолели мы в ? финала Кубка чемпионов «Сент-Этьен» на симферопольском стадионе и через две недели прилетели во Францию, на повторную встречу. Пока разместились, уставшие с дороги, в гостинице, звезды уже на небе зажглись. И вдруг — даже привычные, кажется, ко всему, ушам своим не поверили: «Всем взять форму — и на стадион!» Импресарио «Динамо», встречавший команду во Франции, за голову схватился: «Что вы делаете? Вы же играть приехали?» Через день как вареные по полю ходили, проиграли в дополнительное время — 0:3. «Сент-Этьен» в итоге Кубок взял. А мы вскоре опять обожглись — на сборной Чехословакии, которая выбила нас в ? финала чемпионата Европы, а потом стала чемпионом континента.
— А почему не состоялся обещанный олимпийский триумф?
— Потому что к началу турнира в Монреале у всех киевских игроков созрело устойчивое отвращение к футболу. Мы были, как загнанные лошади после скачек по прериям. Ночью заснуть не всегда получалось — стук собственного сердца мешал… Групповой турнир еще как-то прошли, в четвертьфинале победу над Ираном вымучили (как раз в той игре я забил свой единственный гол за сборную), а дальше споткнулись на немцах из ГДР. Победу в матче за третье место над любителями из Бразилии при всем желании триумфом не назовешь. Особенно если вспомнить, чего все это стоило.
— Вокруг попытки «дворцового переворота» в киевском «Динамо», случившейся сразу по возвращении команды из Монреаля, ходило множество слухов, кривотолков. И одна из распространенных версий была такая: закоперщиком бунта выступил Звягинцев с его несносным характером.
— Что характер у меня не сахарный — это правда. Могу сказать, когда другой бы промолчал, кому угодно и что угодно в соответствии с собственными представлениями о справедливости. Но делать на этом основании из меня «главного заговорщика», право, глупо.
— И все же дыма без огня не бывает.
— Если иметь в виду стычку, которая произошла у меня с Лобановским еще в Монреале…
— На какой почве?
— Да на ровном месте — вот что смешно! Как-то все несерьезно, по-детски получилось. Спор вышел из-за самолета…
— ?!
— Ну выходили мы со стадиона после тренировки. Буряк, Блохин, Веремеев… Летит самолет, и кто-то из ребят, подняв глаза к небу, определил: «Боинг-737». Я возразил: «Нет, это 727-й полетел». И вдруг слышу сзади: «А ты закрой рот!» — зло так, с надрывом. Оборачиваюсь — Лобановский. Я — примирительно: «Васильич, но это же действительно 727-й, посмотрите — две турбины…" А он пуще прежнего: «Я же сказал: закрой свой рот!» Тут еще Базилевич что-то в унисон главному добавил. Не знаю, какая муха их укусила. Ну и прорвало меня на всю катушку… Речь выдал абсолютно непарламентскую. А закончил ее так: «Если вы хотите со мной поступить, как с Кипиани, — вот вам, не выйдет!»
— А как поступили с Кипиани?
— Да просто по-свински. За весь олимпийский турнир даже на минуту человека не выпустили. Хотя он был свежее всех нас, поскольку не тренировался «по Зеленцову», а в команде было немало травмированных, больных. Я впервые в жизни видел, как молодой сильный мужик, кумир и любимец миллионов болельщиков, плакал, словно ребенок. Стоял на балконе в олимпийской деревне — и во-о-от такие слезы из глаз…
— Лобановский ему не доверял?
— Не в этом дело. Беда Кипиани заключалась в том, что он оказался в команде против воли главного тренера. Говорили, Шеварднадзе, работавший тогда первым секретарем ЦК в Грузии, напрямую вышел в Москве на влиятельных людей, и буквально перед отъездом Дато оказался в команде. Воспрепятствовать этому Лобановский не мог — слишком большие верхи вмешались. Но уж на Олимпиаде он отыгрался сполна.
— Возвращение домой обошлось без цветов и маршей?
— Какие марши?! От нас ведь исключительно золота олимпийского ждали, а тут такой конфуз… Из Борисполя разъехались по домам раны зализывать. Я тайком в Донецк улетел, сказал Салькову, что в «Шахтер» возвращаюсь. Через два дня, которые дали на отдых, вернулся в Киев, позвонил Мише Фоменко, чтобы узнать, когда завтра отъезд на тренировку. Он про тренировку ни слова, но завтра в 9.00 просит быть у здания республиканского Спорткомитета. Чувствую, что-то тут не то. Набираю Лобановского, Базилевича — у них телефоны молчат. Назавтра еду к Спорткомитету. Жду неизвестно чего. Минут через пять Онищенко из-за кустов возникает. И объясняет, наконец, что тут без меня произошло. Оказывается, во время парной на базе в Конче-Заспа ребята договорились «сбросить» Лобановского. Вопрос поставили ребром: или он, или мы? Поэтому сегодня решили собраться у начальника управления футбола Фоминых, куда приглашен и спортивный министр Бака. Первым написал заявление Колотов. Потом еще 15 человек — по кругу…
— И дальше что?
— Это был вызов. И на следующий день нас собирают снова — теперь в присутствии начальства повыше: предсовмина республики Семичастного, секретаря украинского ЦК Погребняка Якова Петровича, всего динамовского генералитета. Поднимают каждого с одним вопросом: ты за смену руководства команды или против? Все говорят «за», и только Решко почему-то отступничает. (За что часом позже, когда мы вышли на улицу, получает от Онищенко звонкую оплеуху.) А вердикт высокое собрание вынесло такой: Базилевича и начальника команды Петрашевского освободить немедленно. Лобановского — «временно отстранить от руководства командой».
— Что это значит — временно?
— Чтобы убедить, наверное, и нас, и общественность, что без Валерия Васильевича — никуда. И этот расчет оправдался. Первый матч играем в Киеве против «Днепра» с Анатолием Кирилловичем Пузачем на тренерском месте. И сразу садимся в лужу — 1:3, кажется. Все. На этом мятеж бесславно погас. А вот выиграй мы — и эра Лобановского могла закончиться еще тогда, в августе 1976-го.
— Вам этого очень хотелось?
— Лично мне было уже все равно: так или иначе я возвращался в «Шахтер». Как и у многих футболистов, поработавших с Лобановским, у меня остались очень противоречивые ощущения. Тренер он, безусловно, от Бога, игровые занятия — это буйство фантазии, выдумки. Еще он хозяин своего слова, каких поискать. Коли уж Валерий Васильевич что-то пообещал — прочь сомнения, так оно и будет. Для команды, для ребят делал очень много, благо был вхож в самые высокие киевские кабинеты, вплоть до Щербицкого. Все это — на одной чаше весов. А на другой — болезненная амбициозность, доведенное до крайности упрямство… Наверное, как у всякой незаурядной личности, его недостатки и были продолжением его достоинств.
— Как вы с ним расстались?
— Очень корректно и, по-моему, без взаимных обид. Недели через две после бунта на корабле Валерий Васильевич пригласил меня и сказал: «Ты сам, наверное, понимаешь, что мы должны расстаться. Зарплату можешь получать у нас до конца сезона, но как игрок ты мне не нужен». Я поблагодарил Лобановского за все, что он для меня сделал.
— В сборную вас больше не привлекали?
— Почему же? Последний раз футболку с буквами СССР я надевал 9 мая 1980 года в Ростоке, где сыграли с командой ГДР — 2:2.
— Давайте поговорим о вашем знаменитом теперь на весь футбольный мир зяте — Викторе Онопко.
— Боюсь, получится не очень скромно. Потому что как футболист я не перестаю восторгаться его игрой, но как тесть должен, наверное, проявлять строгость и сдержанность в оценках (смеется).
Юрий ЮРИС, Донецк
Газета «Спорт-Экспресс», 10.11.1993
Комментарии 2