Предыдущая публикация
Знаете, кто написал стихи к песне, ставшей впоследствии гимном космонавтов?
"Заправлены в планшеты космические карты..."
Написал в 1960 году Владимир Войнович. А Гагарин полетел 12 апреля 1961-го. Тогда поэт, писатель и художник (не только в переносном смысле, у него много прекрасных произведений живописи), наверное, первый раз в своей жизни опередил событие потом состоявшееся. Дальше он будет делать это много раз. Правда, полёт в ближайшее время человека в космос, предвидеть тогда было не очень сложно. Зато многое другое... Он "угадал", к сожалению, почти всё, что случилось с нами и со страной. Великий дар! Перечитайте, например, или, если вдруг кто-то ещё не читал, то прочтите его роман "Москва 2042", написанный в 1986 году.
Он умер шесть лет назад, 27 июля. Возможно, самый прозорливый (так можно выражаться?) наш писатель. Мужественный и честный человек. Герой. Настоящий. Без кавычек.
Отрывок для желающих из книги "Замысел". Там об этой песне, в частности.
***
Как-то к концу рабочего дня я заметил, что Наташа Сухаревич* о6званивает подряд всех известных поэтов-песенников и просит их написать песню на "космическую тему". На вопрос, через какое время нужна эта песня, Наташа отвечала: "Через две недели".
Поэты были возмущены. Очевидно, что к этому жанру наша редакция относится несерьезно. Настоящая песня впопыхах не пишется, она должна быть задумана, выношена, выстрадана. После того, как её обругал последний из знаменитостей - поэт Лев Ошанин, Наташа совсем расстроилась и продолжала листать справочную телефонную книгу Союза писателей уже почти без всякого смысла. И тут я решился сказать ей, что если у неё под рукой всё равно никаких поэтов нет, то я могу попробовать написать эту песню.
- Ты, она посмотрела на меня с недоверием. А ты что, пишешь стихи?"
- Пописываю, признался я.
- Но ведь песни ты никогда не писал?
- Не писал, согласился я, но могу попробовать.
Она смотрела на меня, долго молчала, думала. - Ну, хорошо, произнесла наконец. А сколько времени тебе нужно?
- Завтра принесу, сказал я.
- Завтра? Не поверила она.
- Если тебе нужно, могу постараться сегодня.
- Сегодня не надо, сказала она, а завтра... Неужели к утру напишешь?
- Но ты же всё равно ничего не теряешь, резонно заметил я.
- Ну да, ты прав.. Ну что ж, дерзай.
И я дерзнул. Мне было важно доказать самому себе, что не зря я взялся вообще за перо, что люди, не принявшие меня в литературный институт и отвергавшие мои стихи в журналах, не правы, я не графоман, я поэт и могу работать в этом жанре на достаточно высоком профессиональном уровне.
Утром следующего дня я принес обещанный текст и пока Наташа читала следил за её реакцией со страхом. А реакции никакой не было. Она читала текст словно проходную газетную заметку, без всякого выражения. А потом придвинула к себе телефон и набрала номер: - Оскар Борисович, у меня для вас есть потрясающий текст.. Пишите: "Заправлены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз маршрут. Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом, у нас ещё в запасе четырнадцать минут". Записали? Диктую припев: Я верю, друзья караваны ракет помчат нас вперёд от звезды до звезды... " Что? Рифма? У вас, Оскар Борисович, испорченное воображение. Наши слушатели люди чистые, им такое и в голову не придёт. "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы", Оскар Борисович, следы, а не то, что вы думаете.
Оскар Борисович Фельцман был уже очень известный к тому времени композитор, автор шлягеров, распеваемых в кино, на улицах, в поездах и ресторанах.
Неужели он в самом деле напишет музыку и превратит мои, слова в настоящую песню? Я настолько привык к неудачам, что ещё одну принял бы со смирением...
К концу дня Фельцман позвонил:
- Музыка готова, кто будет петь?
Я сказал:
- Предложите Бернесу.
Бернеса не нашли, нашли Владимира Трошина. Песню записали на плёнку, пустили в эфир и она сразу стала знаменитой.
Тогда, осенью 1960 года, у меня все шло хорошо. Можно сказать был год сплошного везения. В сентябре я написал первую песню и тогда же в "Новом мире" у меня приняли (и можно сказать, "на ура") мою первую повесть "Мы здесь живём".
На Радио я уже не боялся, что меня выгонят с работы, к своим редакторским обязанностям относился чем дальше, тем безответственней и по существу скоро вообще от исполнения их отказался. Я писал тексты песен и в этом качестве оказался очень удобным кадром. Любой редактор нашего отдела, составляя ту или иную программу, мог всегда заказать мне песню на нужную ему тему и мог не сомневаться, что она будет готова в нужный срок. Если надо завтра. Если надо, даже сегодня. В день, когда был запущен в космос Юрий Гагарин, мне позвонили через несколько минут после старта. Когда Гагарин спустя девяносто минут вернулся на землю, Оскар Фельцман уже писал музыку к моим словам, посвящённым этому событию.**
Я проработал на Радио около полугода и за это время написал десятка четыре песен. Были среди них однодневки, были и широко известные. Но сам я, едва начав работать в этом жанре, сразу же потерял к нему интерес. Я доказал себе, что могу писать и так, и теперь меня волновало другое.
Однако история моей "космической" песни на этом не кончилась. Несмотря на то, что она действительно очень быстро стала популярной и скоро её стали даже называть "Гимном космонавтов", многие люди продолжали её редактировать и переделывать. С самого начала один редактор заменил в песне эпитет, вместо "планета голубая" написал "планета дорогая". На вопрос, почему он это сделал, он сухо ответил, что так лучше. Потом мне позвонили из музыкальной редакции.
- Владимир Николаевич, мы хотим вашу песню про космонавтов записать на пластинку.
- Очень хорошо,- сказал я. - Давно пора.
- Но у нас к тексту есть одна претензия. Там у вас написано: "На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы". Почему эти тропинки пыльные?
- Видите ли,- взялся я объяснять. - На этих планетах дворников нет, а пыль оседает. Космическая пыль.
- Ну да. Может быть, оно и так, но вы как-то этим снижаете романтический образ. Давайте лучше напишем "на новых тропинках"
- Нет,- возразил я. - Это никак не годится. На новых можно написать, только если имеется в виду, что там еще были и старые.
- Ну, хорошо, тогда напишите "на первых тропинках".
- Не напишу я "на первых тропинках".
- Почему?
- Потому что на пыльных тропинках это хорошо, а на первых это никак.
Советские редакторы удивляли меня всегда не своей политической бдительностью, а способностью находить в тексте и убирать из него как раз те слова, строки и абзацы, которые делают его выразительным.
Я отказался менять эпитет, музыкальная редакция отказалась издавать пластинку. Но потом, летом 1962 года, песню дуэтом спели в космосе космонавты Николаев и Попович. А Никита Сергеевич Хрущёв устроил им грандиозную встречу и, размахивая руками, прочитал с выражением с трибуны Мавзолея:
- На пыльных тропинках далеких планет Останут...
Тут он запнулся, подумал и исправил ударение:
- Останутся наши следы.
Быть процитированным советским вождем это больше, чем получить самую высокую премию.
Вокруг песни и её авторов начался ажиотаж. "Правда" напечатала песню в двух номерах подряд. Сначала красным шрифтом в вечернем экстренном выпуске и затем будничным чёрным шрифтом в утреннем номере. После этого мне позвонила та же дама из музыкальной редакции:
- Владимир Николаевич, мы немедленно выпускаем вашу пластинку.
- Что значит немедленно выпускаем? - сказал я. - А вы спросили разрешения у автора?
- А вы можете не разрешить? - удивилась она.
- Нет, почему же. Я разрешаю, но у меня есть поправка.
- Какая поправка? - спросила она настороженно.
- Небольшая, - сказал я. - Там есть строчки насчёт пыльных тропинок, так я бы хотел их как-нибудь переделать.
- Вы смеётесь! - закричала она. - Вы знаете, кто цитировал эти строки?
- Я знаю, кто их цитировал. Но я тоже знаю, кто их написал. Так вот написавшему кажется...
Конечно, я над ней издевался. Но поиздевавшись, разумеется, уступил.
Пластинка была выпущена***, но покушения на текст на этом не кончились После встречи на Красной площади и в Кремле Николаеву и Поповичу было устроено чествование и на телевидении. Героев приветствовала толпа, состоявшая из так называемых передовиков производства, артистов, военных, поэтов, композиторов и секретаря Чувашского (Николаев чуваш) обкома КПСС. Космонавты совсем ошалели от свалившихся на них почестей. Но вели себя по-разному. Николаев как будто даже стеснялся, а Попович. В упоении славой выпячивал грудь, принимал импозантные позы и строил глазки актрисе Алле Ларионовой. А когда Владимир Трошин спел теперь уже специально для них песню пыльных тропинках, он решил показать, что и в этом деле тоже кое-что понимает.
- Вот у вас там поётся "закурим перед стартом", - сказал он, - а мы, космонавты, не курим.
- Это мы исправим! - закричал кто-то.
И исправили.
Хотя я доказывал исправителям, что писал вовсе не о Поповиче, который до пыльных тропинок не долетел, а о космонавтах отдалённого будущего, для кого полёты в космос станут делом обычным, будничным. Покурил, растоптал окурок, полетел. Тут уж меня никто не послушал, потому что космонавты тогда заживо причислялись к лику святых. Их критиковать было нельзя, а они могли себе позволить многое, в том числе, естественно, могли и сколько угодно вмешиваться в литературу и давать указания авторам, что, впрочем, позволялось делать всем, кому ни лень: партийным функционерам, кагебешникам, сварщикам, банщикам, токарям, пекарям и дояркам. Песню исправили и вместо "Давайте-ка, ребята, закурим...", пели "споёмте перед стартом".
Как-то, будучи в Доме литераторов, я услышал, что в одном из залов перед писателями выступаю Николаев и Попович.
Я пошёл туда и у ведущего Евгения Рябчикова попросил разрешения сказать кое-что. Тот, думая, что я, очевидно, пришёл сказать гостям что-то приятное, охотно предоставил мне слово. Я выступил и сказал, что когда-то учился в аэроклубе и умею летать на самолете ПО-2 (знаменитом "кукурузнике").
Так что, сказал я космонавтам, я в вашем деле понимаю, примерно, столько же, сколько вы в моём. Но я же вас не учу, как надо летать на космических аппаратах, а вы меня учите, что и как я должен писать.
Разумеется, космонавтам моё замечание не понравилось, но песня продолжала звучать в исправленном виде.
За полгода своих усилий в песенном жанре я был весьма продуктивен, но из всех сочиненных мной песен, самой знаменитой оказалась самая первая. Успех её меня немного смущал, но это продолжалось недолго. Когда меня начали наказывать за плохое поведение, то мои книги, пьесы и киносценарии сразу запретили. А песни разные, но эту дольше других продолжали исполнять. Правда, без упоминания имени автора текста. А потом и вовсе убрали слова, оставили только музыку. Лет через двадцать, когда я стал опять разрешённым писателем, на песню эту тоже опала окончилась. Но уже наступили новые времена. И народ запел новые песни...
Он умер шесть лет назад, 27 июля. Возможно, самый прозорливый (так можно выражаться?) наш писатель. Мужественный и честный человек. Герой. Настоящий. Без кавычек.
Отрывок для желающих из книги "Замысел". Там об этой песне, в частности.
***
Как-то к концу рабочего дня я заметил, что Наташа Сухаревич* о6званивает подряд всех известных поэтов-песенников и просит их написать песню на "космическую тему". На вопрос, через какое время нужна эта песня, Наташа отвечала: "Через две недели".
Поэты были возмущены. Очевидно, что к этому жанру наша редакция относится несерьезно. Настоящая песня впопыхах не пишется, она должна быть задумана, выношена, выстрадана. После того, как её обругал последний из знаменитостей - поэт Лев Ошанин, Наташа совсем расстроилась и продолжала листать справочную телефонную книгу Союза писателей уже почти без всякого смысла. И тут я решился сказать ей, что если у неё под рукой всё равно никаких поэтов нет, то я могу попробовать написать эту песню.
- Ты, она посмотрела на меня с недоверием. А ты что, пишешь стихи?"
- Пописываю, признался я.
- Но ведь песни ты никогда не писал?
- Не писал, согласился я, но могу попробовать.
Она смотрела на меня, долго молчала, думала. - Ну, хорошо, произнесла наконец. А сколько времени тебе нужно?
- Завтра принесу, сказал я.
- Завтра? Не поверила она.
- Если тебе нужно, могу постараться сегодня.
- Сегодня не надо, сказала она, а завтра... Неужели к утру напишешь?
- Но ты же всё равно ничего не теряешь, резонно заметил я.
- Ну да, ты прав.. Ну что ж, дерзай.
И я дерзнул. Мне было важно доказать самому себе, что не зря я взялся вообще за перо, что люди, не принявшие меня в литературный институт и отвергавшие мои стихи в журналах, не правы, я не графоман, я поэт и могу работать в этом жанре на достаточно высоком профессиональном уровне.
Утром следующего дня я принес обещанный текст и пока Наташа читала следил за её реакцией со страхом. А реакции никакой не было. Она читала текст словно проходную газетную заметку, без всякого выражения. А потом придвинула к себе телефон и набрала номер: - Оскар Борисович, у меня для вас есть потрясающий текст.. Пишите: "Заправлены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз маршрут. Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом, у нас ещё в запасе четырнадцать минут". Записали? Диктую припев: Я верю, друзья караваны ракет помчат нас вперёд от звезды до звезды... " Что? Рифма? У вас, Оскар Борисович, испорченное воображение. Наши слушатели люди чистые, им такое и в голову не придёт. "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы", Оскар Борисович, следы, а не то, что вы думаете.
Оскар Борисович Фельцман был уже очень известный к тому времени композитор, автор шлягеров, распеваемых в кино, на улицах, в поездах и ресторанах.
Неужели он в самом деле напишет музыку и превратит мои, слова в настоящую песню? Я настолько привык к неудачам, что ещё одну принял бы со смирением...
К концу дня Фельцман позвонил:
- Музыка готова, кто будет петь?
Я сказал:
- Предложите Бернесу.
Бернеса не нашли, нашли Владимира Трошина. Песню записали на плёнку, пустили в эфир и она сразу стала знаменитой.
Тогда, осенью 1960 года, у меня все шло хорошо. Можно сказать был год сплошного везения. В сентябре я написал первую песню и тогда же в "Новом мире" у меня приняли (и можно сказать, "на ура") мою первую повесть "Мы здесь живём".
На Радио я уже не боялся, что меня выгонят с работы, к своим редакторским обязанностям относился чем дальше, тем безответственней и по существу скоро вообще от исполнения их отказался. Я писал тексты песен и в этом качестве оказался очень удобным кадром. Любой редактор нашего отдела, составляя ту или иную программу, мог всегда заказать мне песню на нужную ему тему и мог не сомневаться, что она будет готова в нужный срок. Если надо завтра. Если надо, даже сегодня. В день, когда был запущен в космос Юрий Гагарин, мне позвонили через несколько минут после старта. Когда Гагарин спустя девяносто минут вернулся на землю, Оскар Фельцман уже писал музыку к моим словам, посвящённым этому событию.**
Я проработал на Радио около полугода и за это время написал десятка четыре песен. Были среди них однодневки, были и широко известные. Но сам я, едва начав работать в этом жанре, сразу же потерял к нему интерес. Я доказал себе, что могу писать и так, и теперь меня волновало другое.
Однако история моей "космической" песни на этом не кончилась. Несмотря на то, что она действительно очень быстро стала популярной и скоро её стали даже называть "Гимном космонавтов", многие люди продолжали её редактировать и переделывать. С самого начала один редактор заменил в песне эпитет, вместо "планета голубая" написал "планета дорогая". На вопрос, почему он это сделал, он сухо ответил, что так лучше. Потом мне позвонили из музыкальной редакции.
- Владимир Николаевич, мы хотим вашу песню про космонавтов записать на пластинку.
- Очень хорошо,- сказал я. - Давно пора.
- Но у нас к тексту есть одна претензия. Там у вас написано: "На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы". Почему эти тропинки пыльные?
- Видите ли,- взялся я объяснять. - На этих планетах дворников нет, а пыль оседает. Космическая пыль.
- Ну да. Может быть, оно и так, но вы как-то этим снижаете романтический образ. Давайте лучше напишем "на новых тропинках"
- Нет,- возразил я. - Это никак не годится. На новых можно написать, только если имеется в виду, что там еще были и старые.
- Ну, хорошо, тогда напишите "на первых тропинках".
- Не напишу я "на первых тропинках".
- Почему?
- Потому что на пыльных тропинках это хорошо, а на первых это никак.
Советские редакторы удивляли меня всегда не своей политической бдительностью, а способностью находить в тексте и убирать из него как раз те слова, строки и абзацы, которые делают его выразительным.
Я отказался менять эпитет, музыкальная редакция отказалась издавать пластинку. Но потом, летом 1962 года, песню дуэтом спели в космосе космонавты Николаев и Попович. А Никита Сергеевич Хрущёв устроил им грандиозную встречу и, размахивая руками, прочитал с выражением с трибуны Мавзолея:
- На пыльных тропинках далеких планет Останут...
Тут он запнулся, подумал и исправил ударение:
- Останутся наши следы.
Быть процитированным советским вождем это больше, чем получить самую высокую премию.
Вокруг песни и её авторов начался ажиотаж. "Правда" напечатала песню в двух номерах подряд. Сначала красным шрифтом в вечернем экстренном выпуске и затем будничным чёрным шрифтом в утреннем номере. После этого мне позвонила та же дама из музыкальной редакции:
- Владимир Николаевич, мы немедленно выпускаем вашу пластинку.
- Что значит немедленно выпускаем? - сказал я. - А вы спросили разрешения у автора?
- А вы можете не разрешить? - удивилась она.
- Нет, почему же. Я разрешаю, но у меня есть поправка.
- Какая поправка? - спросила она настороженно.
- Небольшая, - сказал я. - Там есть строчки насчёт пыльных тропинок, так я бы хотел их как-нибудь переделать.
- Вы смеётесь! - закричала она. - Вы знаете, кто цитировал эти строки?
- Я знаю, кто их цитировал. Но я тоже знаю, кто их написал. Так вот написавшему кажется...
Конечно, я над ней издевался. Но поиздевавшись, разумеется, уступил.
Пластинка была выпущена***, но покушения на текст на этом не кончились После встречи на Красной площади и в Кремле Николаеву и Поповичу было устроено чествование и на телевидении. Героев приветствовала толпа, состоявшая из так называемых передовиков производства, артистов, военных, поэтов, композиторов и секретаря Чувашского (Николаев чуваш) обкома КПСС. Космонавты совсем ошалели от свалившихся на них почестей. Но вели себя по-разному. Николаев как будто даже стеснялся, а Попович. В упоении славой выпячивал грудь, принимал импозантные позы и строил глазки актрисе Алле Ларионовой. А когда Владимир Трошин спел теперь уже специально для них песню пыльных тропинках, он решил показать, что и в этом деле тоже кое-что понимает.
- Вот у вас там поётся "закурим перед стартом", - сказал он, - а мы, космонавты, не курим.
- Это мы исправим! - закричал кто-то.
И исправили.
Хотя я доказывал исправителям, что писал вовсе не о Поповиче, который до пыльных тропинок не долетел, а о космонавтах отдалённого будущего, для кого полёты в космос станут делом обычным, будничным. Покурил, растоптал окурок, полетел. Тут уж меня никто не послушал, потому что космонавты тогда заживо причислялись к лику святых. Их критиковать было нельзя, а они могли себе позволить многое, в том числе, естественно, могли и сколько угодно вмешиваться в литературу и давать указания авторам, что, впрочем, позволялось делать всем, кому ни лень: партийным функционерам, кагебешникам, сварщикам, банщикам, токарям, пекарям и дояркам. Песню исправили и вместо "Давайте-ка, ребята, закурим...", пели "споёмте перед стартом".
Как-то, будучи в Доме литераторов, я услышал, что в одном из залов перед писателями выступаю Николаев и Попович.
Я пошёл туда и у ведущего Евгения Рябчикова попросил разрешения сказать кое-что. Тот, думая, что я, очевидно, пришёл сказать гостям что-то приятное, охотно предоставил мне слово. Я выступил и сказал, что когда-то учился в аэроклубе и умею летать на самолете ПО-2 (знаменитом "кукурузнике").
Так что, сказал я космонавтам, я в вашем деле понимаю, примерно, столько же, сколько вы в моём. Но я же вас не учу, как надо летать на космических аппаратах, а вы меня учите, что и как я должен писать.
Разумеется, космонавтам моё замечание не понравилось, но песня продолжала звучать в исправленном виде.
За полгода своих усилий в песенном жанре я был весьма продуктивен, но из всех сочиненных мной песен, самой знаменитой оказалась самая первая. Успех её меня немного смущал, но это продолжалось недолго. Когда меня начали наказывать за плохое поведение, то мои книги, пьесы и киносценарии сразу запретили. А песни разные, но эту дольше других продолжали исполнять. Правда, без упоминания имени автора текста. А потом и вовсе убрали слова, оставили только музыку. Лет через двадцать, когда я стал опять разрешённым писателем, на песню эту тоже опала окончилась. Но уже наступили новые времена. И народ запел новые песни...
Следующая публикация
Комментарии 3
Господин Брежнев,
Вы мою деятельность оценили незаслуженно высоко. Я не подрывал
престиж советского государства. У советского государства благодаря
усилиям его руководителей и Вашему личному вкладу никакого престижа нет.
Поэтому по справедливости Вам следовало бы лишить гражданства себя
самого.
Я Вашего указа не признаю и считаю его не более чем филькиной
грамотой. Юридически он противозаконен, а фактически я как был русским
писателем и гражданином, так им и останусь до самой смерти и даже после
нее.
Будучи умеренным оптимистом, я не сомневаюсь, что в недолгом времени
все Ваши указы, лишающие нашу бедную родину ее культурного достояния,
будут отменены. Моего оптимизма, однако, недостаточно для веры в столь
же скорую ликвидацию бумажного дефицита. И моим читателям придется
сдавать в макулатуру по двадцать килограммов Ваших сочинений, чтобы
получить талон на одну книгу о солдате Чонкине.
Владимир ВОЙНОВИЧ
17 июля 1981 года, Мюнхен</p
...ЕщёБРЕЖНЕВУГосподин Брежнев,
Вы мою деятельность оценили незаслуженно высоко. Я не подрывал
престиж советского государства. У советского государства благодаря
усилиям его руководителей и Вашему личному вкладу никакого престижа нет.
Поэтому по справедливости Вам следовало бы лишить гражданства себя
самого.
Я Вашего указа не признаю и считаю его не более чем филькиной
грамотой. Юридически он противозаконен, а фактически я как был русским
писателем и гражданином, так им и останусь до самой смерти и даже после
нее.
Будучи умеренным оптимистом, я не сомневаюсь, что в недолгом времени
все Ваши указы, лишающие нашу бедную родину ее культурного достояния,
будут отменены. Моего оптимизма, однако, недостаточно для веры в столь
же скорую ликвидацию бумажного дефицита. И моим читателям придется
сдавать в макулатуру по двадцать килограммов Ваших сочинений, чтобы
получить талон на одну книгу о солдате Чонкине.
Владимир ВОЙНОВИЧ
17 июля 1981 года, Мюнхен