НУНЭ

Маленькую Нунэ считали немой и даже успели смириться с тем, что девочка ничего, кроме невнятного лепета, не произносит. Однако попыток заговорить с ней не бросали.
— Скажи мама, Нуника.
— М-м-м.
— Скажи папа.
— М-м-м.
— Хочешь есть?
— М-м-м.
— Ну что за напасть!
У мамы были сухие ледяные пальцы, она водила ими по губам дочери, словно пыталась отковырять стеснившую их скорлупу немоты. Причитала, вздыхая: «Кому ты такая будешь нужна!»
Отец раздражался — оставь ее в покое! Выходил во двор, тяжело хлопнув дверью, хмуро набивал трубку табаком. Нунэ просилась ему на руки. Он прижимал ее к себе, она зарывалась лицом ему в шею, успокаивалась, вдыхая родное тепло.
Иногда отец забирал ее с собой в поле — подальше от причитаний жены. Пока он, навалившись на плуг и покрикивая на мула, вскапывал неподатливую землю, выворачивая прошитые корнями сорняка пласты серой почвы, Нунэ, сидя под едва зеленеющей ивой, вязала веночки из стеблей прошлогодней дикой ржи, вплетая туда белесые звездочки мокрицы. Складывала веночки стопкой: маме, сестре Анеле, сестре Майе, бабушке. Бабушка и сестры ахали, разводили восхищенно руками — спасибо, Нуника! Мама приглаживала выбившиеся из косичек кудряшки дочери — какая же ты растрепа! Нунэ виновато шмыгала носом, вертела в руках веночек, который мать так и не удосужилась забрать.
Бабушка втайне от семьи водила внучку к знахарке Забел, чтобы та заговорила ее немоту. Исправно выполняла все ее требования: выкопать в безлунную ночь луковичку горной лилии, завернуть в чистый лоскут ткани, перевязать бечевкой, хорошенько обмакнуть в растопленный воск, да так, чтобы не осталось ни одного зазора и — похоронить с рассветом на перекрестке трех дорог…
— Скажи бабушка, Нуника.
— М-м-м.
— Скажи Майя. Ма-йя.
— М-м-м.
Толку от заговоров тоже не случилось, потому возмущенная бабушка сходила к знахарке и устроила ей грандиозный скандал, обозвав мошенницей и неумехой. Та в ответ наслала на нее кару небес, но второпях промахнулась адресом, потому случившаяся ночью гроза, обойдя вниманием дом бабушки, смыла забор одного соседа и испепелила молнией ветхий сарай другого.
— Даже проклясть толком не умеет! — фыркнула бабушка и навсегда забыла дорогу к Забел.
Первое свое слово Нунэ произнесла в возрасте шести с половиной лет. Стояла душная августовская ночь, звонкая от пения сверчков и ясная от сияния огромных звезд — казалось, кто-то притянул за край к земле небо, и теперь, если захотеть, можно его потрогать. В окне висел прозрачный лик луны — с печально глядящими вбок глазами и свисающим уголком губ.
— Какая красивая! — подумала Нунэ.
— Что? Что ты сказала? — переполошилась Анеле, которой тоже не спалось.
— Красивая, — повторила Нунэ, удивленная тем, что старшая сестра умеет читать ее мысли.
— Да ты заговорила, Нуника! Скажи «мама».
— Мама.
— Ай да Нуника!
— Нуника, да.
В память о своем молчании Нунэ сохранила странное отношение к собственному «я»: о себе она говорила только в третьем лице: Нуника сделала это, Нуника сделала то.
— Скажи «я поела», — настаивала мать.
— Нуника поела.
— Просто скажи «я».
— Нуника.
Отец сердился — оставь ребенка в покое! Выходил на веранду, курил, выдыхая тягучий горький дым. Нуника выскальзывала следом, он, кряхтя, брал ее на руки — какая же ты стала тяжелая, дочка, она зарывалась носом ему в шею, дышала, согреваясь.
Он все так же забирал ее с собой в поле, она все так же, сидя под звенящей серебристой ивой, вязала веночки — ромашковые, с алыми вкраплениями мака. Сестры с бабушкой ахали, мать приглаживала тощей ладонью ее волосы — растрепа! Однажды Нунэ пододвинула стул, взобралась на сиденье и водрузила ей на голову венок.
— Посмотри какая ты красивая, мама!
— Надо же чего надумала! Осторожно, не упади.
— Нуника не упадет.
Мать подошла к мутному, затянутому старческой патиной зеркалу, поймала свое отражение, улыбнулась мельком, стыдливо. Сняла венок, оставила на подоконнике — пусть здесь полежит. Потом вынесла его в огород и кинула в компостную яму. Нуника стояла над той ямой, наблюдая, как кружат над подувядшим венком жирнотелые мухи. Ветер играл с ее кудряшками, робкая улыбка — чуть кривоватая, обиженная, будто сошедшая с лика луны, блуждала на губах.
Называть себя на «я» Нунэ научилась после свадьбы. Прижалась к мужу, зарылась лицом ему в шею, шепнула: «Я тебя люблю». Он, засмущавшись, отшутился: «Смотри какая смелая». «Какая есть», — улыбнулась она. В темноте он не увидел ее улыбки, но почуял ее. Провел ласково пальцами по губам, она поцеловала каждый.
Она в нем души не чаяла, надышаться не могла. Родила ему за девять лет троих сыновей. Но счастье оказалось совсем не долгим. Муж погиб накануне двухлетия младшего сына, нелепо и страшно: чинил прохудившийся потолок хлева, упал, больно ударился грудью о край каменного поильника для скота, потерял сознание, захлебнулся мутной солоноватой водой. Окажись кто-то рядом, его удалось бы спасти, но все были заняты делом: Нунэ — стиркой, свекровь со свекром — в огороде, старшие же дети убежали ловить крохотную, величиной с ладонь, в россыпи красных пятнышек, ручьевую форель.
Зайдя в хлев, Нунэ не сразу сообразила, что произошло. Она позвала мужа, на разные лады повторяя его имя, и лишь потом подошла. Вытащила его из поилки, перевернула, протерла подолом платья мокрое лицо. Села на землю, переложила его мертвую голову себе на колени, откинула со лба волосы и тщательно их пригладила.
Вернувшаяся с пастбища скотина — корова, белолобый теленок и коза, почуяв страшное, встали на пороге и совсем по-бабьи завыли-запричитали. Почерневший от горя свекор, больно, крест-накрест хлестнув по морде корову веревкой, загнал животных в хлев и вышел, пнув ботинком под живот козу. Плакал, прижавшись лбом к пропахшей скотом тяжелой двери, ковыряясь заскорузлым пальцем в заржавленном замке.
О том, что Нунэ замолчала, догадались не сразу — слишком много навалилось забот: оплакивание, проводы, поминки. Первой заподозрила неладное свекровь, когда, не дождавшись ответа, спросила напрямую у своей невестки — я чем-то тебя обидела? Нунэ замотала головой и заплакала.
— Не хочешь говорить?
Нунэ утерла слезы, вытащила из ящичка комода блокнот, в который заносила рецепты, и вывела крупным, читаемым для подслеповатой свекрови почерком: «Не могу говорить».
Свекровь пожевала губами.
— Ты дала себе обет молчания?
«Нет. Забыла, как это делается». И Нунэ приложила ладонь сначала к горлу, затем к губам.
Она пережила своего мужа на сорок молчаливых лет. Вырастила сыновей, нянчилась с внуками. Пока был жив отец, приходила в родительский дом, помогала матери — не оттого, что хотела, просто так было заведено. Вечерами сидела на веранде, положив голову отцу на плечо.
Потом уже не приходила.
Наринэ Абгарян