2 часть
Сказка-быль
Начинающий литератор поступил в Институт истории искусств, где слушал лекции Эйхенбаума и Тынянова и общался с Владимиром Проппом, а также посещал студию детских писателей, организованную Ольгой Капицей — выдающимся ученым-фольклористом и матерью будущего нобелевского лауреата Петра Капицы.
Приемы, с помощью которых Бианки выстраивал свои произведения, демонстрировали все более глубокое знакомство с русским фольклором и вполне соответствовали идеям, сформулированным Проппом в «Морфологии волшебной сказки».
Свои первые прозаические сочинения Виталий Валентинович называл несказками (именно так, с ударением на первый слог).
Эти короткие тексты часто написаны в манере, близкой к сказовой, с обилием разговорной речи и композиционными приемами, напоминающими об устном народном творчестве. В то же время за сказочной формой скрывались вполне конкретные научные факты о животных, ненавязчиво преподнесенные маленькому читателю.
В 1920-е годы Виталию Бианки и его коллегам, молодым писателям-натуралистам, фактически с нуля пришлось создавать детскую литературу о природе.
В Советском Союзе тех лет, по точному замечанию Самуила Маршака, о животных писали либо толстовцы, либо люди, смотревшие на них «с точки зрения Пушторга». Из переводных авторов были популярны канадцы Эрнест Сетон-Томпсон и Чарльз Робертс.
Виталий Валентинович тоже высоко ценил обоих этих писателей и воспитывал на их книгах собственных детей, но отмечал отсутствие у обоих канадцев естественно-научного образования. Томпсон и Робертс изображали внутренний мир животных как человеческий, наделяя их всей гаммой наших чувств — от любви до зависти, гнева и ненависти.
Бианки же старался не допускать антропоморфизма: мышь должна оставаться мышью, соболь — соболем, медведь — медведем, а не людьми, наряженными в их шкуры. Аналогичным образом он чаще всего избегал в своей прозе морали, абсолютно несвойственной животному миру, и деления персонажей на плохих и хороших.
И пусть Бианки тоже не имел фундаментального образования, но знания, почерпнутые в юности от отца, и постоянное освоение новых сведений из области этологии заменяли ему университетские годы.
Научной точности в описаниях природы Бианки требовал от всех людей, с которыми ему доводилось работать. Дочь писателя, Елена Бианки-Ливеровская (1922—2009), рассказывала: «Хорошо помню, как отец говорил другу и любимому художнику Валентину Курдову: „Валя, разве ты не знаешь, что у зайца-русака хвост не такой, как у беляка?“ А зайцы-то на рисунке всего сантиметра по три, а хвосты и вовсе махонькие».
Если же он увидел бы рисунок с изображением животного из числа тех, какими в наше время могут, не задумываясь о научной достоверности, проиллюстрировать детскую книгу, Бианки, по словам дочери, разорвал бы с таким издательством всякие отношения.
«Я не человеческий писатель: я простой переводчик с птичьего языка на русский», — так Виталий Бианки сформулировал свое писательское кредо в дневниковой записи 1941 года.
«Нет тюрьмы, где бы я не бывал»
В творчестве Бианки обращает на себя внимание то, сколь многие его герои находятся в «пограничной ситуации», вынуждены бороться за свой дом и жизнь, спасаться от двуногих или четвероногих хищников.
Как пишет Федяева, каждая из повестей Бианки содержит элементы «анималистической робинзонады»: описание катастрофы и последующей жизни героя в изоляции. Татьяна Анатольевна убеждена, что любовь к таким сюжетам отражала собственное мироощущение Бианки, ощущавшего себя в постоянной опасности.
В конце 1925 года, когда его жена находилась на восьмом месяце беременности, Бианки вновь арестовали по обвинению в принадлежности к партии эсеров.
В январе 1926 года у него родился сын, названный в честь отца Виталием, а его жена и брат развернули кампанию по освобождению писателя. Несколько десятков ленинградских литераторов поставили свои подписи под письмом в его поддержку.
Анатолий Бианки дошел даже до Крупской, работавшей в то время в Комиссариате просвещения, и та передала записку с ходатайством Генриху Ягоде. Приговор в результате оказался сравнительно мягким: Виталия Валентиновича на три года выслали в Уральск.
Очередной арест последовал в ноябре 1932 года. На этот раз писателя продержали в заключении всего три с половиной недели, однако несправедливость происходящего и страх все равно сильно его надломили. Единственная запись, сделанная Бианки в дневнике за 1932 год, такова: «Ужасная зима. Душа расстреляна, потеряна мечта. Весь год — одно протяжное, непрерывное, нескончаемое пьянство... В городе — дно».
Когда после убийства Кирова Ленинград принялись очищать от «социально опасного элемента», Бианки, сын дворянина и участник вооруженного восстания против советской власти, подходил под это определение как нельзя лучше.
За ним пришли весной 1935 года: суд приговорил Виталия Валентиновича к высылке со всей семьей на пять лет в расположенный в Актюбинской области город Иргиз. Уже после вынесения приговора помогло заступничество вдовы Горького Екатериной Пешковой, и высылка была отменена.
Елена Бианки вспоминала: «Сегодня отменена, а завтра, послезавтра... могло повториться все снова, да и повторялось: слежка, опять обыск, арест». Она же приводила слова отца о том, что «нет в Ленинграде и Москве тюрьмы, где бы он не бывал».
Отношение Бианки к советской действительности определялось не только постоянной угрозой со стороны органов внутренних дел.
Как пишет Федяева, в 1930-е годы публикация его произведений зависела от Самуила Маршака, занявшего пост главного редактора ленинградского Детгиза и по существу превратившегося в «диктатора от детской литературы».
Бианки, сам когда-то прошедший этап ученичества у Маршака, не терпел последнего, считая, что тот проталкивает бездарностей, а заслуги по-настоящему талантливых авторов приписывает себе. Маршак, в свою очередь, утверждал, что именно он надоумил молодого Бианки писать о животных и подарил идею знаменитой «Лесной газеты».
В период «диктатуры Маршака» произведения восставшего против нее Бианки в ленинградском Детгизе не печатались и не переиздавались. Писателю приходилось выживать своими силами и кормить семью из шести человек за счет рыбалки и охоты.
Советская литературная критика игнорировала существование Бианки, о нем не писала всесоюзная пресса. «Могу сказать прямо: „В литературных достижениях своих критике нашей ничем не обязан“. Ибо ее и нет вовсе. За последние 10 лет не видел ни строчки о себе в печати. И слава Богу», — занес Виталий в дневник в 1949 году.
Ему удалось снискать огромную любовь и популярность у миллионов читателей вопреки этому «заговору молчания» и исключительно благодаря своему таланту. Однако и в 1950-е годы, когда Бианки был уже автором десятков детских книг и шести выпусков «Лесной газеты», а также «крестным литературным отцом» многих замечательных писателей-натуралистов, ему могли, например, отказать в переиздании «Оранжевого горлышка» по причине «налета мещанства» в разговорах куропаток.
Бианки крайне тяготила жизнь в больших городах, и каждый год он стремился весной и летом уезжать вместе с семьей в деревню.
«Знаешь ли ты, что я часто мечтаю, часто снится мне именно эта картина, — писал Бианки сыну Виталию, когда тот отправился на практику в северный заповедник. — Избушка на берегу моря... <...> Мелькание быстрокрылых крачек, крик чаек, зуйков, перекряк уток... И непонятные, волнующие, немотные голоса морских чудовищ из неведомых подводных лесов».
Виталий Валентинович всю жизнь мечтал вернуться в любимое Лебяжье: пусть и не в буквальном смысле, но хотя бы почувствовав себя ребенком. Увы, найти успокоение никогда не получалось надолго: этому мешали и расшатанные нервы, и ухудшавшееся с возрастом здоровье, которое уже не позволяло писателю совершать столь любимые им многочасовые пешие прогулки.
Наконец, единственным «взрослым» произведением Бианки стал «Город, который покинули птицы»: репортажные заметки о блокадном Ленинграде, посещенном им в 1942 году (опубликованы только в 1994-м). От человека, пережившего подобное, трудно ждать безоговорочного оптимизма.
Таким образом Федяева подводит нас к мысли о том, что бесконечно спасающиеся от погони, потерянные, рвущиеся к свободе герои Бианки — это в каком-то смысле сам автор.
При жизни Виталия Валентиновича читатели, конечно же, не могли ничего подобного предположить, а с удовольствием слушавшие свист «музыкального» мышонка Пика дети не подозревали, что его «пение» — на самом деле хрип, доносящийся из груди, сдавленной некогда совиными когтями.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 1