СТАРУХА
Лёшка сидел у мамы на работе и рисовал цветными карандашами Бородинскую битву. До конца рабочего дня оставалось полчаса, все тихо занимались своими делами.
Дверь сельсовета осторожно приоткрылась и в неё заглянула сморщенная старушка. Чёрный от нюхательного табака нос. Дрожащая нижняя губа.
Секретарь – молодая девушка – и кассир – Лешкина мама – заинтересованно переглянулись. Председатель оторвал озабоченное лицо от бумаг:
– А?
– Здравствуёшь.
– Здорово.
– Туды ли зашла-то? Ведь бестолковая я!
– Ну что уж вы? Проходите.
– Так сельсовет ли это?
– Да. Вам чего?
– Мне бы письмо написать…
– Какое письмо?
– Болею я.
– А что у вас?
– Забой!
– Чего-чего?
– Избили меня. На покосе.
– Кто?
– Дружинины. Муж и жена. Граблям и вилам били… Ни зубов, ни памяти.
Старушка открыла председателю беззубый рот. Секретарь – молодая девушка –
прыснула от смеха. Мама попросила Лёшку собрать карандаши.
– Потише там… – устало произнёс председатель и показал старушке на стул.
– Садитесь. Рассказывайте всё, как было.
– Так я ить рассказала ужо.
– А надо обстоятельно, для бумаги.
Председатель обмакнул перо в чернильницу.
Старушка присела, вытерла концом плата как будто закопченный лоб и горестно вздохнула:
– Корову-то кормить надоть. Всю зиму ишшо. Куды ж без молока-то? Внуки исть-пить просят. А их ужо у меня пятеро. Сам-от – Иван-от мой – шоферит, а хозяйка – Авдотья – на свинарнике челой уповод, к вечеру еле ноги волочит…
– Ты ближе к делу, бабушка.
– Пошли мы, значит, с младшей внукой в Кулибинской лог. Пять вёрст по жаре таращились. Я ишшо грабли несла. Пока добирались – бутылку квасу выпили. В горле пересохло. Думаем, в логу у ручья водицы наберём…
– О деле! – повысил голос председатель.
– Пришли мы в лог-от. Намедни тамот-ка Иван с Авдотьей литовками окосили траву-то вокруг болотины. Надо сенцо поворошить, да просушить. Глядим, а ужо тама копёшечки стоят – прям зелёные ишшо. Сам-от Дружинин лошадью заправляет, баба его – Агриппина – на вилы наше сенцо-то кладёт, да на волокуши кидает, а сноха ейная граблям остатки загребает. «Чё вы деите? Бога на вас нет!» – говорю. «Проваливай, старая!» – зычит Дружинин и глазами сверкает. «Так ведь это наш покос-от. Нам – Халявиным – его выдели ли.» Дружинин-то, глаза бесстыжие, орёт: «Ничего не знаю. Покос наш. Мы тут кажное лето косим. Ложок-от энот Кулибинский.» Душенька моя не вытерпела, это чё деечча?! Давай у них сено с волокуши теребить да отбрасывать, а какая во мне силушка? Дружинин глаза-то вытаращил, схватил граблище да мне по черепене-то и шарахнул. А башка-то у меня и так болит аж неделями. Тут ишшо его Акулина подоспела, да черенком добавила, огрела по спине. Упала я. Внука моя голосом ревёт. Сама вся дрожу. В груди будто кол стоит. А они давай пинать меня. «Уходи, – верещат, – подобру-поздорову!» Еле мы с внукой ноги унесли. Идём назад, слезьми утираемся. Лико, чё творят! Неужто на таких злыдней управы нет?
Старушка плакала, утирая концом плата свои глаза.
Девушка-секретарь не знала куда деться – ей было стыдно за свой смех, которым она встретила посетительницу. Лёшкина мама укоризненно качала головой и охала. Лёшка скручивал тетрадный листок, на котором так и осталась недорисованной Бородинская битва.
– Иван-от ездил к имям, – шмыгая носом, проговорила старушка, – драчча хотел, а Дружинин, полозина, бает: «Не было ничё! Старухе помлилось от жары. А нас, говорит, в Кулибинском логу отродясь не было. У нас в другом месте покосиво.» И перекрестился, некошной! Иван-от и засумлевался, домой воротился. Как только таких людей земля носит?..
Лешка шёл домой, держась за мамину руку. Ему было радостно. Он шёл и подпрыгивал, потому что в магазине мама купила большую буханку белого хлеба, испечённую на колхозной пекарне. Чудесный это был хлеб – мягкий, ноздреватый, таял прямо во рту. Лешка любил его есть, запивая молоком. Целую трёхлитровую банку покупали они у соседки тёти Тони.
Ломоть белого хлеба и стакан молока – самый вкусный праздник деревенского детства.
Автор Александр Докучаев
Комментарии 2