Предыдущая публикация
Иерархия ценностей
I.
Пока мы будем избегать говорить об идеологии, русская культура будет оставаться в подполье.
Разговор о том, какую литературу следует считать хорошей и почему, должен быть нацелен на выработку универсальных принципов. Если критерии у каждого свои и любое произведение требует индивидуального подхода, то этот разговор – пустой звук. Хорошая литература – разная, потому для оценки всего многообразия нужны критерии, прежде всего, не абстрактно эстетические, а ценностные. Иерархия ценностей – основа критериев хорошей литературы и основа идеологии. Это понятие в наши дни искусственно дискредитировано и нуждается в реабилитации.
Безотносительно истины и смысла жизни литература вообще не нужна. Она – часть духовной культуры, то есть системы ценностей человека и общества. Идеология – система взглядов, характеризующая общество. Согласно «Философскому энциклопедическому словарю» (1983), идеология осознает и оценивает отношение людей к действительности и друг к другу, содержит цели (программы) сохранения или изменения общественных отношений. Фактически литература (даже пейзажная лирика или легкая комедия) выражает идеологию.
«Новейший философский словарь» (2020) утверждает, что идеология «ориентирована на человеческие практические интересы и имеет целью манипулирование и управление людьми путем воздействия на их сознание». Даже если принять эту формулировку с ее явно негативными коннотациями, придется признать, что и книга, раз ее читают, влияет на умы, транслирует отношение человека к миру, к себе и другим. Продолжая тон «новейших философов», можно сказать, что хорошая книга влияет с практическим интересом, – сделать человека глубже, правдивее, смелее, умнее – ради него, других людей и мира. Если литература далека от подобной «манипуляции», то это развлекательное чтиво, не более. Литература (как и другие области духовной культуры) с древнейших времен существовала не сама по себе, а в неразрывной связи с самосознанием общества. Как писал С.Л. Франк, «сама философия истории и социальная философия представляют собой нечто большее, чем это кажется на первый взгляд. Эта область русской мысли представляет собой нечто вроде чаши, в которую вливаются все русские философские идеи». И литература тоже, и не только в России.
Некоторые полагают, что вопрос о критериях литературы – праздный, поскольку читатель все равно выбирает по своему вкусу, а профессионалы и так умеют отличить хорошие книги от плохих; нужно организовать литературный процесс, и все наладится само собой. Такой взгляд сродни вере в технический прогресс, объективно ведущий к счастью человечества (для XXI века несколько наивно). Вера в самоорганизацию литературы, в сущности, изгоняет из нее человека как субъекта творческой воли – будто история литературы развивается сама, движимая неким таинственным законом. Данный подход порождает, по выражению Ю. Хабермаса, «хорошо обусловленную непритязательность». Зачем знать законы термодинамики тому, кто хочет водить автомобиль, а писателю постоянно задумываться о сущности художественного образа? Это отказ литераторов от ответственности, – он на руку идеологии толерантности и потребления. В результате в одном ряду оказываются Достоевский и Довлатов, Шекспир и Керуак; профессионализм уже не в счет – в этой парадигме голос профессионала принципиально равен голосу дилетанта. Здравый смысл априори мыслится как диктат, мешающий «естественному развитию» (в действительности оно не естественное). Писатель, отказываясь быть творцом идеологии, вынужден вписываться в чужую, ошибочно полагая, что раз ее нет официально, то ее и вправду нет.
Оставим в покое тех, кому мешает думать о больших вещах фантомный страх тоталитаризма. Защищая «свободу», они просто хотят, чтобы все было хорошо. Как и сторонники самодостаточного искусства, они примут любую стратегию, не противоречащую их сугубо тактическим, в сущности, задачам. Именно такую идеологию мы и должны выработать, если цель – принципы, общие для большинства.
II.
Искусство – не товар и не прокламация, оно имеет собственную сущность, описать которую можно в ценностных категориях. При ином подходе гуманитарный специалист всегда сможет обосновать достоинства выеденного яйца.
Боясь больших систем, современная мысль почти полностью избегает говорить о смысле человеческой истории (как будто без этого литература или наука имеют хоть какой-то смысл). При отрицании общего смысла все неопределенное, случайное в жизни утрачивает значение тайны, рока, становясь проявлением принципиальной вариативности мира. Довлеющая над ним неопределенность вообще отменяет субъектав истории. Жизнь человека без смысла не обоснована (как следствие, не надежна, уязвима), напрасна и, зачастую, мучительна. Значит, лучше бы ее не было. Вопрос о том, быть или не быть общему смыслу – это вопрос о том, быть или не быть человеку. Литература показывает, к чему ведет отсутствие общего смысла (вспомним Печорина, Свидригайлова, «Смерть Ивана Ильича»). Нести в слове общий смысл жизни человека и мировой истории – изначальная сущность литературы (Библия написана стихами). Хорошая литература заставляет душу стареть и расти, готовит человека к жизни и смерти.
Необходимое свойство хорошей литературы – наличие вертикальной ценностной шкалы, в которой есть верх и низ, изначальное знание обеих сущностной противоположности и приоритете верха над низом. Эту ценностную систему можно представить через ряд противоположностей: верх – низ, добро – зло, правда – ложь, красота – уродство. Подвергая сомнению или даже переворачивая ценностную шкалу, настоящий писатель взаимодействует с ней (то есть признаёт ее) или имеет ее ввиду как изначальную истину (таковы Бодлер, Мариенгоф, Георгий Иванов). Если в хорошем произведении переосмысляются добро и зло, то их значение выясняется при помощи других координат вертикальной оси – правды и лжи, красоты и уродства. Аналогично при переоценке красоты верный путь указывают добро и правда, при определении правды – добро и красота. Если же литература затрачивает все свои ресурсы на отрицание ценностной шкалы, то она превращается в мрачную провокацию. Таковы некоторые постмодернисты, играющие с целевой аудиторией по принципу «чем хуже, тем лучше», или де Сад, творчество которого интересно не как художественная литература, а как раскрытие сущности некоторых идей Просвещения.
Приоритет верха над низом – это не утверждение победы света над тьмой, а само признание света светом, а тьмы тьмой. Уже в этом заключена победа света. Он остается собой и во тьме, как показывают художественные исследования нижней бездны («Записки из подполья», «Господа Головлёвы», «Обмен»). В хорошей литературе есть свет – именно его наличие делает произведение рельефным, контрастным, живым, то есть правдивым.
Художественная правда – это сконцентрированный в художественном образе опыт. Чтобы читатель мог прожить опыт, он должен быть прожит автором. Чаще всего это актерское проживание (чтобы написать смерти Андрея Болконского и Николая Левина, Толстой не умирал буквально). Художественная правда проживается благодаря выразительности и глубине художественного образа. Глубина – это смысло-образный потенциал, подводная часть айсберга. Выразительность – присутствующий в образе код, необходимый для чтения глубины. Реалистическая проза лучше фэнтэзи только тем, что мир с целиком вымышленными законами обычно менее глубоко и полно проживается, чем мир, похожий на наш. При этом внешняя репрезентативность еще не даёт выразительности и глубины, создающих художественную правду («Властелин Колец» правдивее, чем «Матренин двор»). Сюжетная литература может отказываться от реалистической иллюзии жизни в пользу лирической правды (сказки Андерсена и Сергея Козлова, драматургия Метерлинка). В лирике события разворачиваются в душе, а не во времени и пространстве, при этом правда также определяется единством выразительности и глубины. По отдельности они не являлись бы сами собой. Глубина без выразительности – вещь в себе. Выразительность без глубины – громкие слова и размашистые жесты.
Проживание сжатого в образе опыта – это и есть эстетический эффект литературы. Без правды возможна только красивость (когда есть имитация проживания). На уровне эстетики красота и правда – одно и то же. На уровне поэтики единство выразительности и глубины – это индивидуальная гармония всех элементов произведения, их соответствие художественной задаче и друг другу (принцип един для сонета и верлибра, романа и монопьесы). Такое соответствие достигается трудом ума и души, направленным на создание формы под содержание. Настоящее искусство – трудное искусство. В этом труде проявляется индивидуальность писателя.
Новизна и оригинальность произведения – дурные псевдонимы подлинности. Настоящее искусство – живое, а значит, всегда бывшее, не выдуманное, не новое, как все настоящее – как рождение, любовь и смерть. Была бы истина, а сколько раз она звучала – неважно. Того, кто проживает художественный опыт, это не может на самом деле интересовать (как для рождающегося не важно, что до него уже рождались). Вторичность произведения – это псевдоним его лживости, фальши, схематичности (когда вместо образа – сувенир). Хорошая литература традиционна – она оригинальна (правдива), а потому достойна традиции. Как верно сказал Г. Малер, традиция – перенесение огня, а не поклонение пеплу.
Без вертикали нет хорошей и плохой и литературы. Наличие верха и низа, света и тьмы, правды и лжи позволяет говорить о глубине, выразительности, индивидуальности произведения.
III.
Хорошая литература несёт идеологию вертикального человека и мира.
Вертикаль – вектор прогресса. Не технического и социально-позитивистского, в котором цивилизация разуверилась в ХХ веке, а духовного. Недопустимо рассматривать жизнь предшествующих поколений как просто подготовку к грядущему расцвету (материал литературы и истории вообще не дает оснований для этого). Идея прогресса без умаления прошлых эпох осмыслена в трудах русских философов. Подлинный прогресс направлен не на конкретный образ будущего, сконструированный на основе той или иной теории, а на постижение смысла человека и мира.
Что делать с настоящим искусством, которое не вписывается в идеологию? Вертикальная идеология достаточно широка, чтобы вместить его. В нее вписываются люциферианские искания Байрона, но не вписываются некрофильские построения Сорокина (которые могут быть предметом для изучения сопредельных с литературой явлений – врага надо знать в лицо).
Как быть с идеологически правильными, но мёртвыми произведениями? Опыт говорит о том, что идеология должна быть живой. Омертвение советской идеологии (сохранение форм при кризисе веры) породило в конце ХХ века «бездарных охранителей» и «талантливых разрушителей» (контркультуру), а последовавший запрет на идеологию (при фактическом торжестве идеологии потребления) загнал литературу в подполье. Живая идеология с приоритетом духовных ценностей над материальными необходима. В сущности, хорошая литература всегда несла ее.
Личный и общий путь по вертикали должен стать основой идеологии, объединяющей Россию как христианскую страну-цивилизацию и как альтернативную Европу, сохранившую и обогатившую лучшие ее традиции.
Автор: Роман Круглов
Источник: https://www.rospisatel.ru/kr-st1.html
Следующая публикация
Нет комментариев