Предыдущая публикация
Завещание
Серафима крепко занедужила. Перестали слушаться ноги, часто стала болеть голова, появилось учащённое сердцебиение. Как-то враз ослабли руки. Полведра воды, и то не принести. Обследовавшись в районной больнице, приехала с диагнозом – гипертония и сердечная недостаточность. И в придачу - куча таблеток с аппаратом для измерения давления, к которым будет привязана всю оставшуюся жизнь.
- Вот напасть какая! Откуда что берётся? – думала она. – И как теперь жить по иначе? Всю жизнь работала, устали не знала. А тут на тебе!
Вспомнились советы врачей:
- Берегите себя, физическими нагрузками не злоупотребляйте, побольше бывайте на свежем воздухе…
- Хорошо им говорить! Деревенской жизни, наверное, и не знавали. А тут скотина какая-никакая – овцы. Тёплые носочки внукам из овечьей шерсти лишними не будут. А огород, дрова, вода? Везде эти самые физические нагрузки нужны. И помочь некому. Чужие люди на себя все эти заботы не возьмут, своих хватает.
Мужа Серафима похоронила пять лет назад. Умер во сне, тихо и легко.
- Так уж получается почему-то: мужикова жизнь короче женской, – рассуждала она. - Знать, женщине Богом дано быть сильнее. Да Лаврентия-то Господь и не обидел особо, дожил он почти до семидесяти. А вот теперь, видимо, и мне пришёл износ.
И так ей горько и страшно было думать, что жизнь подходит к концу!
- Любой человек живёт, покуда в силе. Немощь придёт – маета начинается, – она горестно качала головой. – Как и быть-то теперь? Как свою жизнь обиходить?
Вопрос был далеко не праздный. Три дочери, которых дружно растили с мужем, жили отдельно. Две обосновались в городе. В деревню приезжали редко. В эти их приезды жизнь Серафимы нарушалась основательно. Старшая, Вера, надоедала разговорами о дачниках:
- Мам, ты чего никого на лето не пускаешь? Дом большой. Смотри, какая у нас тут красота! Речка рыбная, поля, увалы. Желающие всегда найдутся. Я таких несколько знаю. Деньги лишними не бывают.
- Чего ж сама-то редко приезжаешь в отпуск на эту красоту?
- Мам, ну ты же знаешь: мой Саша любит ездить на море.
Серафима знала. Была у них один раз, больше ездить не стала. Зять ещё тот скопидом! Жадность, казалось, так и выпирает из него. Конечно, от этого была польза для семьи. Квартира обустроена. Дочь выучили на медика. Но все эти плюсы сходили на нет, когда ей вспоминалось, как он спрашивал у жены, пришедшей из магазина:
- Почём мясо купила? А подешевле не могла найти? Зачем взяла пирожные? Сладкое вредно, мучное тоже. Транжиришь деньги налево и направо. Так мы никогда свой дом не сможем построить.
- Саш, ну зачем нам отдельный дом? Всё же хорошо у нас, не бедствуем.
- Молчи, женщина, и слушай мужа. Чем мы хуже Евсеевых? Я в лепёшку расшибусь, каждую копеечку буду считать, но докажу этим выскочкам, что мы не хуже.
Вера замолкала: спорить было бесполезно. Он позволял тратиться только на поездки к морю. И опять же потому, что хотелось выглядеть не хуже других, да заодно и нос утереть кое-кому.
А Серафима думала:
- Зачем искать добра от добра? Зачем кому-то что-то доказывать? Живи себе в удовольствие, цени то, что имеешь. Чего завидовать другим? Плохое это чувство - зависть, быстро съедает человека.
Ей было жаль дочь, которая постепенно становилась такой же, как муж. Известно: с кем поведёшься, тем и станешь. И разговоры о дачниках заводились не зря. Ещё тогда, в городе, случайно услышала, как муж сказал Вере:
- Уговори мать продать свой дом. Крепкий он, долго простоит. Хорошая дача будет. Я покупателя хорошего найду. Нам какая-то доля перепадёт…
- А мать куда денем?
- У неё ещё две дочери есть.
Вот с тех пор Серафима к ним больше не ездила и не любила, когда Вера, приезжая в деревню, заводила свою «песню».
Средняя дочь Надежда, в противоположность сестре, совершенно не интересовалась ни жизнью матери, ни наследством. Приезжала в деревню, чтобы себя показать. Ходила по двору в купальнике, который народ метко окрестил, как «мини-бикини». Сельчане приклеили к ней прозвище «фифа». Пойдёт в огород - то ягодку сорвёт, то редиской похрустит. А чтобы сорняк какой вырвать – ни-ни! Маникюр нельзя портить.
В последний раз приезжала, чтобы душу свою привести в порядок после очередного, уже третьего развода. Серафима удивлялась:
- В кого она такая? Ни один мужик ей не может угодить! А ведь первый муж - порядочный человек. И Костька в него уродился. Хороший парень растёт. Так скучно ей с порядочными-то!
Двух последующих мужей дочери она ни разу не видела и не бралась судить о них. Ей было обидно за внука. Мешал он матери устраивать личную жизнь. Видя это, Георгий, отец Костика, взял сына к себе. Его жена Галина была понимающей и доброй женщиной.
Внук каждое лето проводил в деревне. Когда не стало деда, с сыном стал приезжать отец. Своим опытным глазом отыскивал то, что нужно было подправить. Заготавливал сено для овец на зиму. Да мало ли найдётся дел для человека, у которого руки пришиты к месту! После Георгия в хозяйстве оставался полный порядок. А главное – Костька помогал ему во всём. Серафима любила наблюдать за ними. В эти минуты её сердце наполнялось какой-то особой теплотой.
После четвёртого класса Костя поступил в суворовское училище. Он ещё с малолетства мечтал стать военным. Теперь внук регулярно писал бабушке письма, а та радовалась, что ему нравится учёба. Серафима представляла, как когда-то в деревню приедет стройный офицер, и её будет переполнять до самой последней клеточки гордость за внука.
Младшая дочь Люба была самой любимой. Жила в соседнем селе, откуда родом её муж Арсений. Семья сложилась крепкая. Оба домовитые, основательные во всём. И совестливостью, честностью, добротой Бог не обидел. С сёстрами Люба не очень зналась, видя их отношение к матери.
- Чёрствыми стали, думают только о себе. Не помнят, сколько получали от неё любви и нежности, - думала она.
Сама навещала мать часто. Всякий раз, когда приезжала, прижималась к ней, как в детстве, ощущая её тепло, и долго сидела так, боясь нарушить умиротворение в душе. Серафима могла говорить с ней обо всём. Знала, что дочь всегда поймёт её правильно, никогда ни за что не осудит, и на сторону ничего из их разговоров не выйдет.
После смерти Лаврентия эта близость стала ещё более ощутимой. Люба не раз предлагала матери переехать к ним. Комнаты детей, которые уехали учиться, пустовали. Серафима благодарила дочь за заботу, но, пока была в силе, упорно отказывалась. А вот теперь вопрос о её жизни в деревне встал особенно остро. Понятно, что ни Вере, ни Надежде она не нужна. И ехать ей надо к Любе.
Серафима знала: там будет хорошо, но не могла воспринять ни сердцем, ни душой расставание с домом, в котором прожила всю жизнь. Представляя заколоченные окна и пустоту внутри, она словно наяву ощущала одиночество родного дома. Ей становилось не по себе, потому что в этом таилась некая несправедливость и даже вина. Но безысходность ситуации не оставляла другого выхода…
*****
Люба не надоедала матери своей настойчивостью, понимая, что той надо свыкнуться с мыслью о предстоящем переезде. Да и лето ещё стояло на дворе, балуя августовским теплом. А Серафима, окидывая взглядом каждую вещь в доме, постепенно привыкала к тому, что придётся расстаться со всем этим и примириться с неизбежным. Не она первая, не она последняя...
Решение созрело к концу сентября, когда зарядили унылые холодные дожди. Стало неуютно не только на улице, но и в душе. Вот тогда Серафима и поняла, что больше не сможет жить одна. Страшно становилось: вдруг что случится с ней? Кто поможет? В деревне даже фельдшера нет.
Перед отъездом она сходила к могилке мужа.
- Вот и пришла я к тебе, Лавруша. Может, в последний раз посижу здесь. Что-то расхворалась я совсем. Видать, недолго мне осталось. Всю жизнь с тобой прожили, скоро и там, наверху, будем вместе. А может, и поживу ещё. У Любаши мне хорошо будет, ты не волнуйся. Мне надо ещё внуков повидать, хозяйство оставить в порядке. Девки-то и не знают, что я завещание оставила. Не стала им говорить, чтоб войну не затевать загодя. Сосед Степан ездил в город к нотариусу, и я вместе с ним. Переписала дом на Любочку. Она одна оказалась настоящей дочкой. Пусть распорядится потом, как задумает. У Верки дом – полная чаша, а им всё мало и мало. Спят и видят, чтобы доля от дома им досталась. А Надьке ничего не нужно. Вся в себе живёт. Не по-человечески обошлась с Костиком. Да ладно. Бог с ними, со старшими! Жизнь всё расставит по местам. Каждому выдаст по заслугам. Обидно только: всех растили и воспитывали одинаково, а люди получились разные, как не одного поля ягоды.
Она ещё посидела некоторое время, вспоминая их совместную жизнь, потом поднялась, ласково прошлась рукой по фотографии:
- Ну, ладно, пошла я. Не скучай там. Царствия тебе небесного. Прости, если что не так.
Люба с мужем приехали в воскресение на своей машине. Увидев незаколоченные окна, подумали, что мать так и не смогла решиться на это.
- Не будем настаивать. Степан обещал доглядывать за домом, а ему можно доверять, - предупредила Люба.
Серафима лежала на кровати лицом к стенке. Сумок с вещами, которые она должна была приготовить с собой на первое время, нигде не было. На столе лежал ворох старых фотографий, на них – сложенный вдвое лист. Это было завещание, напечатанное на специальном бланке и заверенное нотариусом.
На шаги и голоса вошедших Серафима никак не отреагировала. Почувствовав неладное, Люба рванулась к кровати. Тронула мать за плечо, попыталась повернуть её лицом к себе. Рука лежавшей безвольно свесилась с кровати…
Похоронили Серафиму рядом с мужем. Всё прошло спокойно и как нечто само собой разумеющееся. В деревне остались одни старики, и каждый понимал, что такая же участь ожидает и его. Вера приехала с мужем, который лично хотел посмотреть дом и решить, за какую цену его можно продать. О завещании никогда не было речи, и он не сомневался, что мать разделит наследство между тремя дочерьми.
После поминок все расселись у круглого стола. Люба, чувствуя, что сейчас зайдёт речь о дележе наследства, решила опередить события, чтобы не дать разгореться страстям. Она молча положила на стол завещание матери. Сама ушла в кухню, села на табуретку. Слёзы застилали глаза.
- Да что же это за люди такие? Только мать похоронили, а им уже неймётся перекроить то, что они с отцом создавали для нас, своих детей! Где совесть? Да пусть забирают себе всё! Ничего мне не нужно. Так и скажу им…
За стенкой стояла тишина. Сквозь раскрытую дверь слышны были только вздохи да шуршание листа, который переходил из рук в руки. Люба, вытерев слёзы, вошла в комнату, встала у порога. Все сидели, потупив голову, о чём-то сосредоточенно думая. Завещание лежало посреди стола обратной стороной кверху. На ней рукой матери карандашом было написано: «Спасибо тебе, моя дорогая Любушка. Ты одна оказалась настоящей дочерью. Надеюсь, что к твоим сёстрам придёт прозрение. Не дай, Бог, чтобы их дети относились к ним, как они ко мне».
Все так же молча разошлись по комнатам. А вечером сёстры уехали домой, ни единым словом не обмолвившись о наследстве…
Валентина Лызлова
Художник В. Игошев
Следующая публикация
Комментарии 9