Предыдущая публикация
БАНЯ.
К коллективизму меня приучали с детства.
«Нехватка укрепляет хватку! – объяснял папа, цапая очередного продавца за горло. – Борьба закаляет характер!».
Любимым его занятием было вешать и перевешивать.
«Продавцы недовешивают – учил он, – их надо вешать. И перевешивать».
Очереди были папиной стихией. Он в них родился, возмужал, принял присягу, зачал меня и брата.
- В городе жить скучно, – растолковывал нам отец, – иногда там даже бывает горячая вода. А где ещё ощутишь чувство локтя, как не в бане?
В баню мы ходили каждую неделю.
- Зачем? – нюнил я. – У меня же нет вшей!
- Там возьмём, – успокаивал папа.
Он брал всё, везде и с боем. Доставшееся бескровно презирал.
- Но я не хочу в баню!
- Нас туда послала партия! – восклицал отец, и мы шли.
Партию я любил.
Собирались мы, как в поход - мыло, мочалки, веники, полотенца, тюки с чистым бельём, мешки для грязного. Зимой это было особенно мучительно.
- Всё собрала?! – кричал папа.
- Всё!
Мама стояла у пустого шкафа, в измождении опустив руки.
- Ну, тогда присядем на дорожку.
Затем, меня волокли на санках, прихватив верёвками.
- Сиди, не ёрзай! – перекрикивая ветер, требовал отец.
И я не ёрзал.
- Не дыши морозным воздухом!
Не дышал.
Слева проплывал забор. Впереди скрипели папины валенки. Сверху порошил снег.
Предбанник кишел голым нетрезвым людом.
«Пиво завезли, – поигрывая желваками, цедил папа. - Будем брать!».
И начинался штурм.
Гигиена доставалась нам нелегко. Шайки, скамейки, краны – за всё это приходилось бороться.
Зачем партия послала нас баню, я не понимал.
Одевал меня папа непоследовательно, но плотно. Трусы поверх колготок, штанишки поверх свитера, платок поверх шапки. Не шагнуть, не шевельнуться.
- Не потей! – кричал он дорогой.
А я потел.
- Партия ошибается, – хныкал я маме, – в бане плохо. Там пьяные дяди харкают.
И мама пообещала брать меня с собой.
С женской баней - партия не прогадала.
Пиво там не было, зато был лимонад, и голые тёти. И то и другое я полюбил мгновенно. Даже ненавистная мне воспитательница без одежды выглядела гораздо приветливей. А врачиху, в чьих руках мне всегда мерещился шприц, даже захотелось немедленно потереть. Я подошёл к ней с мочалкой, и спросил: «Хотите?». А она рассмеялась.
- Пойдём в баню?! – спросил я маму на следующий день.
- Через неделю, – невозмутимо ответила она.
- А как же партия?! – возмутился я.
Но мама не отступила.
Приближая выходные, я обрывал листки календаря дважды на день, но раньше субботы они всё равно не наступали.
Скоро в женской бане я стал любимцем, освоился, и уже смело расхаживал по залу с мочалкой. За моё внимание боролись.
«Эй, малец, меня не потрёшь?!» – смеялись заливисто.
А мне хватало одного лишь скользкого взгляда.
- Не, вон ту хочу! - направлялся я к особо понравившейся. И отказа не принимал.
Однако женщины всё же вели себя со мной скованно. Я это чувствовал.
- Ну, как было в бане? – подмигивал мне папа.
- Нормально, – отвечал я, - сегодня трёх тёр.
Папа завидовал.
Но вот однажды, когда я открывал взболтанный лимонад «Буратино» об угол каменной скамьи, в глаз мне засветила пробка. Удар оказался настолько мощным, что упав на спину, я заверещал. Ко мне бросились, обступили. Врачиха даже присела на корточки...
«Права была партия, - подумал я, - голые тёти совсем не похожи на голых дядь!».
И единственно зрячий, и необычайно расширившийся глаз меня выдал. Тёти насторожились.
Напрасно я потом бросал себе пробку в лицо, напрасно разыгрывал падения. Меня не обступали. Я их спугнул.
- Всё. С собой брать его больше не могу! - шепталась мама с папой на кухне. – Если бы ты видел, как он смотрит...
Я подслушивал за дверью, и сердце моё сжималось.
- Ему всего пять, – заступался за меня отец. – Он ещё ничего не понимает.
- Я ещё ничего не понимаю! – выкрикивал я из-за двери.
И меня пригласили.
- Хочу с мамой, – хлюпал я носом.
- Почему? – строго спрашивал отец.
– Тёти добрые. Они меня любят.
- Видишь, - веселел папа, - он ещё маленький.
- Да, маленький, – кивал я. – И смотреть там нечего – у них же там ничего. Вообще - ничего!
От вспомнившегося «ничего» взгляд мой внезапно остекленел.
В итоге, от женской бани меня отлучили.
- Не хочу ходить с папой! – делился я горем со своим старшим братом.
- Так, поломай ногу, – советовал тот. – А лучше обварись...
Последующие визиты в баню стали для отца настоящим испытанием. Я поскальзывался на мыле, лез в пар, рвался к красному крану. Однако папа был начеку.
- Тогда заработай ангину! – подсказывал опытный брат.
И я стал пожирать снег и дышать морозным воздухом, отчего ягодицы мои горели, а жар всё не наступал.
Впрочем, за голых тёть стоило бороться.
– Витя, вшей есть? - в отчаянном порыве обратился я однажды к согруппнику.
И Витя утвердительно шмыгнул носом. У него было.
- Дай. Очень надо.
Витя был вшивым, но не жадным.
Весь день мы бодались, тёрлись макушками, делились гребешком...
И к вечеру зачесалось.
- А у меня вши! – похвастался я.
И мама осела.
- У ребёнка педикулёз!!! – взревела она так, что осел я.
- Какой педиклёз?! – захлопал ресницами.
- Золотой! Полная голова гнид! Так ты его моешь?!!
Под обвинениями папа мгновенно сник.
«Ножницы, мыло, керосин, и уксус!» – зычно гаркнула мама.
- Я педиклёза не просил, - взревел я. - Только - вшей. Это Витька напутал!
Но за скрежетом ножниц меня не было слышно.
Мама причитала, мыльно-керосиновая эмульсия жгла, уксусные ополаскивания щипали. Я выл, стоя на коленях перед ведром, и клялся:
- Никогда! Больше никогда не буду смотреть на голых тётенек!
Клятвы - вещь ненадёжная.
© Эдуард Резник
Следующая публикация
Комментарии 5