Предыдущая публикация
Про бабку Ефросинью...
Молчала бабка Ефросинья со вчерашнего дня. Молчала так, что сомкнутые губы, обсохнув, съёжились складками в узелок, и от этого казалось внуку Кольке, будто бабушка о чём-то сильно задумалась и вот-вот расскажет ему какую-нибудь побасенку, от которых заливался Колька до того заразительным смехом, какой бывает только у беззаботных детишек.
Но с самого утра, как только привела его домой соседка, бабушка не издала ни звука. Хотя странным Кольке казалось вовсе не это.
...
Колька по-особенному любил бывать в деревне именно зимой - столько было необычного, того, что не изведаешь деревенским летом или в городской зиме.
Вот не любил Колька мыться в бане - в самом деле, какой смысл, если дня не было, чтобы они с ребятнёй в речке не кунулись, хоть того неприветливее погода. Но впервые отправившись с дедом в баню морозным вечером, Колька по-настоящему оценил и берёзовый дух, и шкворчание кипятка, брошенного дедом на каменку, и геройство купания в снегу.
А как удивляли его валенки! По словам деда в них бегал в школу ещё Колькин отец. Но не историческая ценность поражала Кольку, а то, что можно было нырнуть в них босыми ногами и разгребать тропинки деревянной лопаточкой, выделанной дедом специально для него, абсолютно не чувствуя холода.
Многое осталось Кольке на зимнюю память от деда - санки со спинкой, сплетенной дедом из ивовых прутьев; ружьишко, вырезанное дедом из старой доски; рукавицы овчинные, что дед сшил за вечер.
И стоя у свежей могилки, припорошенной желтой листвой - первой в его жизни могилки, схоронившей кого-то, с кем он ещё недавно разговаривал, - Колька невольно вспоминал, как прошлой зимой ходил с дедом на лыжах в ближний лесок и целился из своего ружьишка в воображаемого зайца, спрятавшегося за кустом, за которым скрылись разгаданные дедом следы.
Многое без деда стало иначе, и каждый день, что он проводил с бабушкой вдвоём, оставленный ей родителями для веселья до снегов, Колька отмечал перемены.
Но бабушка, на удивление, жила в том же распорядке, разве что по привычке достанет когда третью миску в обед или присядет у комода, на котором стояла фотография деда и глядит - то на неё, а то на ту, что висит на соседней стене над часами, где они оба, молодые, нарядные... черно-белые.
А так-то бабушкины хлопоты, не отличавшие эту зиму от прошлых, что помнил Колька, успокаивали его смятение и непонятную ещё ребенку тоску по деду.
Больше всего Кольке нравилось спать зимой на русской печке. Бывало, и ночь не студёная, бабушка расправит койку, да надавит руками на тюфяк, завлекая мальчика мягкостью пружин, а он всё одно просится на печь, застеленную старым одеялом да дедовым полушубком. Удивится бабушка, но поможет залезть по блестящей, крашеной синим лесенке, накроет внука стёганым одеялом, погладит по голове и задёрнет ситцевую шторочку. А Колька и не боится, помнит, как дед говорил - за шторочкой-то тепло дольше хранится.
А спал Колька на печи не от того, что мёрз или не нравилась ему пухлость койки.
Рано-рано утром, когда в окошки ещё глядится темнота, просыпался Колька от легкого подрагивания шторок над устьем печки. Долетал до его носа тёплый воздух, и уж больно нравилось Кольке досыпать под звуки, которыми побрякивало бабушкино утро.
Шуршали жаром угольки протопившейся печки, плёскала с шумом вода по дну огромного чугуна, шкыркал он тяжестью по шестку, а за ним следом второй чугунок с картошкой, третий - с будущими щами, и бряцала жестяная заслонка, уберегая жар для готовки.
А бывали утра, в которых Колька слышал пыхтение бабушки, и уж никак не мог удержаться, чтобы не подглядеть из-за шторки, как заходившее тесто поднимает льняное полотенце, накинутое на ведро. Глядел вуповод, а так ни разочка и не увидал, просыпаясь уже от того, как шлепает бабушка по смазанным противням раскатанными лепёшками и затейливыми крендельками витушек.
И проспав одно чудо, ждал другое, от которого, заново сморённый утренним сном, и просыпался опять, вдыхая сладкий аромат пирогов. Опоздав на первый противень, спрыгивал с печки и, выхватывая из бабушкиных рук связку перьев, счастливый, макал её в стаканчик с растопленным маслом и с интересом наблюдал, как исчезает мучная бель под масляной сочностью, проявляя румяные бока корочек.
Была у бабушки и ещё одна забота, которую она исполняла каждое утро: ухватом вытащив из печи чугун, кружкой черпала кипяток и выливала его в ведро, в которое накануне скидывала всякие очистки овощей, окуски хлеба. Называла всё это бабушка словом "пойло", красиво вытягивая две "о", что почему-то очень нравилось Кольке и он не упускал повода, чтобы повторить это слово так же, по-бабушкиному.
И что больше всего удивляло Кольку, в тот самый момент, когда бабушка брала ведро с пойлом и, открывая двери, ступала в сени, из хлева доносилось протяжное Зорькино "Ммммууууу...", зычное и густое, как молоко, которое, процедив, ещё тёплое подавала бабушка, бывало, в стакане прямо на печку. Ух, и любил Колька парное!
...
Сегодняшнюю ночь Колька провёл у соседей, и хоть никто ему не объяснял почему, но Петька ещё с вечера сказал подслушанное: "Колоть вашу Зорьку будут.". Ребята долго перешёптывались в ночи, решив в итоге, что Зорька чем-то приболела, и к ней приедет врач. А Кольку к соседям отправили, чтобы не расстраивался, потому что жуть, как боится уколов. А для коровы-то шприц ого-го какой, наверное!
Но не слышно было мычания во дворе, и пустой была банка, в которую, подоив, к этому часу обычно процеживала бабушка Зорькино молоко. А главное, бабушка была какой-то странной, и боялся Колька её молчания, но и разрушить его тоже не смел. Сидел на лавке рядышком, притихший.
Сколько они эдак просидели, Колька не усёк, но бабушка вдруг встала, сняла с гвоздика железные ножницы и пошла из избы. Колька побежал следом. Бабушка стояла посреди хлева под светящейся лампочкой и, подпрыгивая, пыталась подхватить ее ладошкой.
- Бабушка, а где Зорька? - испуганно спросил Колька, оглядев пустой хлев.
- Нету, внучек, у нас больше Зорьки. Вот и свет здесь ни к чему. - Будто отрезав ножницами эту тусклую лампочку в ставшем ненужным хлеву, хотела отсечь бабка Ефросинья всю свою прошлую жизнь, которая, по уговору с сыном ещё на девятом дне отца, вот-вот станет совсем другой.
- Ну-котко, помоги мне.
Колька подбежал к бабушке, та, подала ему ножницы и, подняв внука над собой дрожащими слабостью лет руками, скомандовала: "Режь!".
Диво, что не убило их, даже пальцы мальчишке не ожгло, лишь отбросило грохотом обоих в сено, да испугало.
Колька вскочил первым, хрустнула под его ногами уцелевшая в постлани лампочка, и запричитала, будто очнувшись, бабка Ефросинья: "Дура-то я, дура! От ведь, чуть мальчонку не нарушила!"
...
Жевал Колька вчерашнюю маковую витушку, запивая горячим чаем, а бабка Ефросинья стояла за спиной, выбирая из его волос сухие травины, и думала, как-то будет она зимовать с ним городскую жизнь?..
автор канал на дзене - #Дурушкавяжет. Живу. Люблю.
Но с самого утра, как только привела его домой соседка, бабушка не издала ни звука. Хотя странным Кольке казалось вовсе не это.
...
Колька по-особенному любил бывать в деревне именно зимой - столько было необычного, того, что не изведаешь деревенским летом или в городской зиме.
Вот не любил Колька мыться в бане - в самом деле, какой смысл, если дня не было, чтобы они с ребятнёй в речке не кунулись, хоть того неприветливее погода. Но впервые отправившись с дедом в баню морозным вечером, Колька по-настоящему оценил и берёзовый дух, и шкворчание кипятка, брошенного дедом на каменку, и геройство купания в снегу.
А как удивляли его валенки! По словам деда в них бегал в школу ещё Колькин отец. Но не историческая ценность поражала Кольку, а то, что можно было нырнуть в них босыми ногами и разгребать тропинки деревянной лопаточкой, выделанной дедом специально для него, абсолютно не чувствуя холода.
Многое осталось Кольке на зимнюю память от деда - санки со спинкой, сплетенной дедом из ивовых прутьев; ружьишко, вырезанное дедом из старой доски; рукавицы овчинные, что дед сшил за вечер.
И стоя у свежей могилки, припорошенной желтой листвой - первой в его жизни могилки, схоронившей кого-то, с кем он ещё недавно разговаривал, - Колька невольно вспоминал, как прошлой зимой ходил с дедом на лыжах в ближний лесок и целился из своего ружьишка в воображаемого зайца, спрятавшегося за кустом, за которым скрылись разгаданные дедом следы.
Многое без деда стало иначе, и каждый день, что он проводил с бабушкой вдвоём, оставленный ей родителями для веселья до снегов, Колька отмечал перемены.
Но бабушка, на удивление, жила в том же распорядке, разве что по привычке достанет когда третью миску в обед или присядет у комода, на котором стояла фотография деда и глядит - то на неё, а то на ту, что висит на соседней стене над часами, где они оба, молодые, нарядные... черно-белые.
А так-то бабушкины хлопоты, не отличавшие эту зиму от прошлых, что помнил Колька, успокаивали его смятение и непонятную ещё ребенку тоску по деду.
Больше всего Кольке нравилось спать зимой на русской печке. Бывало, и ночь не студёная, бабушка расправит койку, да надавит руками на тюфяк, завлекая мальчика мягкостью пружин, а он всё одно просится на печь, застеленную старым одеялом да дедовым полушубком. Удивится бабушка, но поможет залезть по блестящей, крашеной синим лесенке, накроет внука стёганым одеялом, погладит по голове и задёрнет ситцевую шторочку. А Колька и не боится, помнит, как дед говорил - за шторочкой-то тепло дольше хранится.
А спал Колька на печи не от того, что мёрз или не нравилась ему пухлость койки.
Рано-рано утром, когда в окошки ещё глядится темнота, просыпался Колька от легкого подрагивания шторок над устьем печки. Долетал до его носа тёплый воздух, и уж больно нравилось Кольке досыпать под звуки, которыми побрякивало бабушкино утро.
Шуршали жаром угольки протопившейся печки, плёскала с шумом вода по дну огромного чугуна, шкыркал он тяжестью по шестку, а за ним следом второй чугунок с картошкой, третий - с будущими щами, и бряцала жестяная заслонка, уберегая жар для готовки.
А бывали утра, в которых Колька слышал пыхтение бабушки, и уж никак не мог удержаться, чтобы не подглядеть из-за шторки, как заходившее тесто поднимает льняное полотенце, накинутое на ведро. Глядел вуповод, а так ни разочка и не увидал, просыпаясь уже от того, как шлепает бабушка по смазанным противням раскатанными лепёшками и затейливыми крендельками витушек.
И проспав одно чудо, ждал другое, от которого, заново сморённый утренним сном, и просыпался опять, вдыхая сладкий аромат пирогов. Опоздав на первый противень, спрыгивал с печки и, выхватывая из бабушкиных рук связку перьев, счастливый, макал её в стаканчик с растопленным маслом и с интересом наблюдал, как исчезает мучная бель под масляной сочностью, проявляя румяные бока корочек.
Была у бабушки и ещё одна забота, которую она исполняла каждое утро: ухватом вытащив из печи чугун, кружкой черпала кипяток и выливала его в ведро, в которое накануне скидывала всякие очистки овощей, окуски хлеба. Называла всё это бабушка словом "пойло", красиво вытягивая две "о", что почему-то очень нравилось Кольке и он не упускал повода, чтобы повторить это слово так же, по-бабушкиному.
И что больше всего удивляло Кольку, в тот самый момент, когда бабушка брала ведро с пойлом и, открывая двери, ступала в сени, из хлева доносилось протяжное Зорькино "Ммммууууу...", зычное и густое, как молоко, которое, процедив, ещё тёплое подавала бабушка, бывало, в стакане прямо на печку. Ух, и любил Колька парное!
...
Сегодняшнюю ночь Колька провёл у соседей, и хоть никто ему не объяснял почему, но Петька ещё с вечера сказал подслушанное: "Колоть вашу Зорьку будут.". Ребята долго перешёптывались в ночи, решив в итоге, что Зорька чем-то приболела, и к ней приедет врач. А Кольку к соседям отправили, чтобы не расстраивался, потому что жуть, как боится уколов. А для коровы-то шприц ого-го какой, наверное!
Но не слышно было мычания во дворе, и пустой была банка, в которую, подоив, к этому часу обычно процеживала бабушка Зорькино молоко. А главное, бабушка была какой-то странной, и боялся Колька её молчания, но и разрушить его тоже не смел. Сидел на лавке рядышком, притихший.
Сколько они эдак просидели, Колька не усёк, но бабушка вдруг встала, сняла с гвоздика железные ножницы и пошла из избы. Колька побежал следом. Бабушка стояла посреди хлева под светящейся лампочкой и, подпрыгивая, пыталась подхватить ее ладошкой.
- Бабушка, а где Зорька? - испуганно спросил Колька, оглядев пустой хлев.
- Нету, внучек, у нас больше Зорьки. Вот и свет здесь ни к чему. - Будто отрезав ножницами эту тусклую лампочку в ставшем ненужным хлеву, хотела отсечь бабка Ефросинья всю свою прошлую жизнь, которая, по уговору с сыном ещё на девятом дне отца, вот-вот станет совсем другой.
- Ну-котко, помоги мне.
Колька подбежал к бабушке, та, подала ему ножницы и, подняв внука над собой дрожащими слабостью лет руками, скомандовала: "Режь!".
Диво, что не убило их, даже пальцы мальчишке не ожгло, лишь отбросило грохотом обоих в сено, да испугало.
Колька вскочил первым, хрустнула под его ногами уцелевшая в постлани лампочка, и запричитала, будто очнувшись, бабка Ефросинья: "Дура-то я, дура! От ведь, чуть мальчонку не нарушила!"
...
Жевал Колька вчерашнюю маковую витушку, запивая горячим чаем, а бабка Ефросинья стояла за спиной, выбирая из его волос сухие травины, и думала, как-то будет она зимовать с ним городскую жизнь?..
автор канал на дзене - #Дурушкавяжет. Живу. Люблю.
Следующая публикация
Нет комментариев