В двадцати метрах от меня разорвался снаряд: один из осколков попал мне в бедро; идти было невозможно, так как второй вспорол мой живот. Кровь пропитала гимнастерку и медленно сочилась, разукрашивая землю бордовым оттенком, мне оставалось лишь лежать и молить Бога о спасении.
Я лег и стал смотреть в небо, оно было серое: то ли от орудий дым заполонил все вокруг, то ли просто потому, что время года такое. Пошел снег. Лениво тянулось время. Как-то было тихо. Умирать было не особо обидно, так как у меня никогда не было ни детей, ни жены, ни как таковой семьи в принципе, я уходил воевать, не оглядываясь назад: мать моя умерла, когда мне было десять, отец был расстрелян еще в тридцать седьмом. Поэтому — моя смерть никому бы не принесла горя.
Адская боль пронеслась по моему телу, когда кто-то потащил меня за ноги — изверги. Я попытался было возразить, но, только как я начал кряхтеть, мне дали сделать пару глотков водки и я понял, что надо лежать спокойно.
Очнулся уже ночью на чем-то мягком. Рядом сидел человек. Конечно, сейчас я знаю, кто это был, но тогда это был лишь образ солдата-спасителя, который вытащил меня с поля боя, просто бестелесный силуэт. Не знал, почему этот кто-то сидит со мной — тогда я мог только догадываться. «Даже если это медсестра, то почему она сидит около моей койки?» — спрашивал себя. Когда же я пытался перевернуться — тело начинало сильно болеть, а силуэт давал мне глоточек водки и прижимал к кровати, чтобы я поменьше шевелился. Мне казалось, что меня полностью переехал танк, а выжил я только, чтобы до конца дней чувствовать переломы каждой косточки.
Рука солдата-спасителя коснулась моей щеки — холодно и в то же время приятно. Глаза уже стали привыкать к сумраку, и мне удалось разглядеть в этом силуэте молодую девушку. Она продолжала гладить мое лицо, наверно, целую вечность. Когда медсестра заметила, что я очнулся, она зажгла лампу. Девушке было на вид лет восемнадцать: темные вьющиеся волосы, темнее могла быть лишь бездна, из которой она меня вытащила, карие глаза, маленький курносый нос и милая улыбка.
Утром сжигающий дотла зимний свет озарил всю палату. Когда же глаза привыкли, я начал осматриваться: обычный медпункт, которые повсеместно расставляли и обустраивали за час, но очень тихий, будто я один тут испытывал боль. Не было стонов, обычно переполняющих такие места, не было звуков вообще, все суетно бегали, изредка бросая на меня взгляд, у них шевелились губы, но я не мог расслышать, что они говорят. В метре от меня лежал перебинтованный солдат:
— Э, боец... — помню, прошептал я. Только вот себя не услышал. — Боец! Товарищ! — прокричал во весь голос, но все также ничего не слышал ни от себя, ни от него.
Солдат было очнулся, посмотрел на меня, а потом отвернулся и, как я понял позже — позвал медсестру. Ко мне подбежала разволновавшаяся девушка. Это был он, тот ночной силуэт, эти темные волосы я запомнил на всю жизнь, все запомнил. Сестричка подбежала ко мне, схватила за плечи и уложила на кровать, что-то там говорила, а я не слышал, просто смотрел на нее и все. Лежал и смотрел, молчал и понимал, что не услышу ее голоса, что не услышу голоса бойца-соседа, что теперь все звуки старые и новые для меня не существуют.
Как оказалось позднее, контузия — не приговор, даже глухой может быть полезен на войне. Прошло около трех месяцев, и я был, относительно здоров, все зажило, как на собаке. Во мне ожило неудержимое желание добить немцев, я знал, что победа под Сталинградом перевернула весь ход войны. Но из-за множества травм мне посоветовали не рваться в бой, а поехать домой. «Было бы, куда ехать» - подумал про себя. В итоге решил остаться в госпитале, в который перевели мою спасительницу Софью и помогать спасать наших бойцов. В перерывах между работой с бесконечным потоком раненых мы с Соней общались записками. Обычно, о той жизни, которая была у нас до войны, вспоминали, как бегали детьми и играли в «войнушку», о том, как вовсе и не подозревали, что снова будем «играть». Соне было двадцать четыре, но больше восемнадцати я бы ей не дал, уж больно молодо она выглядела.
Как обычно, вечером, когда все стихало, мы сидели в кухоньке, и она вновь писала мне свои вопросы:
— Ты хочешь меня поцеловать? — читаю я.
Сказать, что удивился — ничего не сказать. Буря эмоций переполняла меня в тот момент. Я и не думал, что мои чувства к ней взаимны, что это все с первого взгляда. О любви я ничего не знал, не читал и не видел ее проявления, но в тот миг, понял, что теплота в груди — она! Я только успел поднять глаза, как в миллиметре от головы, расположилась Софья, вопросительно уставившись на меня:
— Конечно, — прошептали мои губы. Сердце забилось, как два года назад, когда добровольцем пошел на фронт. «Плохо мне или хорошо?» — спрашивал себя. Голова кружилась, руки тряслись — еле стоял на ногах. Секунды, минуты, часы, время растворилось в пространстве, я попал в другое измерение, где существовали только мы вдвоем. Очнувшись, я отодвинул ее, чтобы посмотреть и запомнить ее лицо на всю оставшуюся жизнь, потом вновь прижал до остатка дней. Так и продержал ее на своей груди сорок пять лет. Когда она умирала, я держал Соню на руках, как когда-то я на ее воскрес. Так плохо мне не было с сорок третьего, когда умирал, истекая кровью под Сталинградом.
© Дмитрий Каренин
#АрмейскиеРассказы
Нет комментариев