В городе стоячих вод как раз наступила осень. Я брел по унылым улицам, кутаясь в чёрный шарф и стараясь не привлекать внимания серого ветра, который в это время года особенно коварен. В кармане - размокшие спички, в голове - обрывки чужих разговоров, а на ногах неизменные ботинки с отстающей подошвой. Иногда мне казалось, что этот город не любит обувь, а потому сжирает её целиком.
В закусочной "Свет" было ещё темно, однако, зная их привычки, я толкнул тяжёлую дверь и вошёл. За стойкой копошилась Мона. Пахло дешёвым кофе, шавермой и отчаянием.
— Утра, Мона, — кивнул я и плюхнулся на первый попавшийся стул. — Ну и туман сегодня.С
одня и всегда, — проворчала Мона, убирая серую тряпку с глаз долой. - Ненавижу осень. Она здесь совершенно невыносима.
Заказав кофе и отвернувшись к окну, я мрачно пялился в пустые глазницы города, пытаясь разгадать, что же он задумал на этот раз. Город был спокоен и лишь изредка ворчал выхлопными трубами проезжавших мимо машин. Казалось, что он был погружен в свои мысли и не замечал никого вокруг, но я-то знал, что он непрестанно наблюдает за своими жителями и выдумывает им все новые испытания.
— Тебе не кажется, что этот город живой, Мона? —бросаю на выходе из закусочной. Двое посетителей у окна прекращают жевать и с интересом поворачиваются в мою сторону.
— Тебе нужно больше спать, Макс. Город как город, ничего особенного.
— Я, кстати, нашёл работу. Сегодня первая смена.
— Может, хотя бы теперь ты не будешь пороть всякую чушь, — Мона улыбается и я понимаю, что на самом-то деле она за меня рада. Надеваю шляпу и падаю в объятия города, который никогда не меняет цвет. Он любит серое и раскрашивает в серый всех вокруг.
Делаю круг по площади, затем ещё один. У меня нет денег на сигареты, как нет и самих сигарет, и мне невыносима сама мысль о том, что я могу быть настолько нищим. Город стоячих вод превратил меня в полнейшее ничтожество. Он отобрал у меня все, не оставив ничего взамен, и теперь я вынужден прозябать в его мрачном плену. Будь проклят тот день, когда я отправился сюда учиться и доверил ему свой цвет, свою жизнь и свои мечты.
— Эй, Макс, — окликают меня сзади. — Голоден, наверное? Идём за мной.
Не помню ни имени этого парня, ни при каких обстоятельствах мы познакомились, но все же иду следом в надежде на его доброту.
— Держи сигарету, старик. Выглядишь ты, конечно, жутко. Опять не спал?
— В наших трущобах всегда горит свет, - пытаюсь зажечь мокрую спичку, но ничего не выходит. Вода плещется в карманах пальто и в ботинках, и мне кажется, что ещё немного, и весь я стану одной большой лужей. — А ещё эта проклятая сырость. Мне здесь не дышится. Осенью с этим особенно тяжело, знаешь...
Парень понимающие кивает.
— Ничего, сейчас мы тебя подлатаем. У меня есть еда, лекарства и лишняя пара обуви. К вечеру будешь как новенький.
— Но я не смогу с тобой рассчитаться. У меня нет ничего, кроме отчаяния.
— Сойдёт и это. На самом деле мне ничего от тебя не нужно. Я просто отдаю миру долги, если можно так сказать. Когда-то меня тоже кормили мало знакомые люди и дарили свои шмотки, чтобы я не выглядел чучелом. Кстати, можешь звать меня Малыш. Мы с тобой учимся на параллельных курсах.
Дома у Малыша тепло и светло, но самое главное — чисто. По моим меркам, он живёт в роскоши и в его интерьер я совершенно не вписываюсь. Сижу на диване, стыдливо пряча носки, чтобы не видно было множества уродливых дыр. Малыш разогревает суп и ставит передо мной кружку горячего, ароматного чая.
— Сейчас будем обедать, парень. У меня так много еды, что мне одному ее не осилить, а ты, как я вижу, можешь и слона проглотить, — он смеётся и лезет в холодильник за огромной сковородкой плова. — Мама наготовила мне на неделю вперёд перед отъездом. Не хотелось бы все это выбрасывать.
Я жадно глотаю чай, пытаясь согреться изнутри. Серый ветер, похоже, успел пробраться внутрь - я продрог до костей и зубы отбивают предательскую чечетку. Как только еда оказывается на столе, набрасываюсь на неё и съедаю всё до последней крошки. Город пустыми глазницами заглядывает в окно и улыбается, наблюдая за моим позором. Впрочем, мне не привыкать обедать за чужой счёт.
— Мама была бы счастлива, если бы увидела, как ты уплетаешь её творения, — Малыш усиленно делает вид, что эта картина его ничуть не ужасает. — Кстати, я ж ботинки тебе обещал. Ты пока ешь, а я в кладовке пороюсь.
Поставив передо мной пепельницу и кинув рядом пачку сигарет, он удаляется с гордым видом спасителя пропащих душ. Я растягиваюсь на стуле, закуриваю и выпускаю в потолок кольца серого дыма. Однажды, когда я покину город стоячих вод, я, возможно, буду вспоминать об этом со смехом. Сейчас же мне хочется выть от отчаяния и не покидающего меня ощущения, что отсюда можно выбраться лишь мертвым. Нет, сюда вполне долетают самолёты и приходит множество поездов, однако город не часто отпускает тех, кого избрал своей жертвой.
Возвращается Малыш с целым мешком самой разной одежды и ботинками.
— Вот, держи, приятель. Тебе это точно пригодится. Переодевайся скорее, пока совсем не разболелся. Свою мокрую дрянь можешь пока закинуть на сушилку. Сейчас выпьешь сироп от температуры и я постелю тебе на матрасе. Ключ будет на тумбочке - спрячешь под коврик, как будешь уходить. Я пойду прогуляюсь с Алисой и надеюсь, что когда мы придём сюда вечером, тебя здесь уже не будет.
Я молча киваю и делаю все, что он сказал. На душе все также муторно, но теперь меня хотя бы не мучает голод. Я знаю, что город стоячих вод никому не даёт передышку просто так. Значит, он что-то задумал. Что-то, что мне совершенно не понравится.
Вечером, выспавшись и приведя себя в порядок, я сунул ключ под коврик и пошёл в сторону метро. Конечно же, перед уходом я прихватил с собой сигареты, решив, что Малыш вряд ли станет дуться на меня из-за такой ерунды. Мне нужно было успокоиться и вернуть себе уверенность в собственных силах, ведь сегодня был мой первый рабочий день в ночном баре. Я не ожидал от этой работы многого, хоть и надеялся, что смогу, наконец, свести концы с концами и начать обедать чаще, чем пару раз в неделю.
Добравшись до места, я тут же приступил к работе. Условия были оговорены заранее, а работу я знал по предыдущим местам. Чувствовал я себя прекрасно, болтал с посетителями и развлекал гостей всем, чем только мог. Уже с первой смены мне было ясно, что я задержусь здесь не на один вечер, и так оно, в общем-то, и вышло.
Бар располагался в подвальном помещении, а потому здесь не было окон, в которых мелькала бы серая рожа ненавистного мне города. Может быть, именно поэтому бар и стал моей отдушиной, а может, просто потому, что теперь я проводил ночи не в душной комнатке задрипанного общежития с пятеркой вечно голодных студентов, а в теплом и уютном помещении, где клубился сигаретный дым и периодически играла живая музыка.
По утрам, дабы сразу же не отправляться домой, я забегал к Моне и рассказывал ей о том, как теперь проходили мои ночи. Мона всегда была отличным слушателем, хоть и немного завидовала каждому, кто мог поведать ей что-нибудь интересное. В её собственной жизни, как она считала, не происходило ровным счётом ничего особенного, и с тех пор, как она бросила учёбу, она лишь бесконечно заворачивала шаверму и разогревала вонючие беляши. Однако Мона не хотела ничего менять и лишь слушала, вздыхая, чужие истории, в которых, если уж на то пошло, редко находилось хоть что-то достойное зависти.
— То ли ко мне нормальные люди не заходят, то ли здесь все живут, как скоты последние, - часто говаривала Мона.
— В городе стоячих вод нет никакой жизни, — отвечал я ей, отхлебывая мерзкое быстрорастворимое пойло. — Только лишь вечность, которая никуда не движется.
— Ох, Макс, скажешь ты тоже! Просто время нынче такое. Радости не осталось, сплошные заботы.
— А ведь в других городах живут, Мона. Покупают сладкую вату. Катаются на каруселях. Встречают Новый Год, Масленицу и Ивана Купалу. Неужели ты не помнишь? Ты ведь и сама живёшь здесь не так давно.
Мона понимала. Понимала и не хотела говорить о том, что итак было ясно, ведь от этого становилось только хуже. Город стоячих вод, город умерших надежд, город, в котором никогда ничего не меняется, никогда нас не отпустит и не даст нам вернуться к прошлым развлечениям. Он всегда такой, каким был столетия назад, и по его улицам бродят одни и те же печальные призраки. Однажды, я уверен, и мы с Моной пополним их ряды. А может быть, мы уже стали такими - серыми, бесплотными бродягами, существующими здесь и сейчас лишь для того, чтобы развлекать таких же заплутавших в этом жутком городишке бедолаг.
Тем не менее, с появлением в моей жизни бара и еженедельных концертов, жизнь моя стала куда более сносной. Я все ещё задыхался от серого, липкого воздуха, и все ещё вздрагивал, встречаясь глазами с городом стоячих вод, но теперь у меня всегда была еда и сигареты, и я мог, кроме всего прочего, раствориться в музыке и вознестись вместе с ней туда, где духи города не смогли бы меня достать, даже если бы захотели.
Впрочем, моя размеренная жизнь не продлилась долго, как не длится долго ничто хорошее в городе семи ветров. Все началось с обычного разбитого бокала. Да-да, в тот день я, как обычно, смешивал коктейль для постоянного посетителя, когда вдруг бокал выскользнул у меня из рук и со звоном разлетелся по полу. Я наклонился, чтобы подобрать осколки, а когда снова выпрямился, у стойки уже никого не было.
— Что-то случилось? — спросила Лина, наша официантка, как раз выбегавшая с импровизированной кухни. — Я слышала звон.
— Бокал выскользнул. А теперь ещё и клиент пропал.
— С ними это бывает, Макс. Отошёл по нужде или решил, что на сегодня ему хватит. Лучше возьми метлу и подмети здесь, пока никого нет. А потом устроим перекур.
Пока я выметал осколки, Лина в задумчивости сидела у бара и наблюдала за моими действиями.
— Я бы и сама сегодня выпить не отказалась, — сказала она вдруг. — Надоело все до чёртиков.
— Тебе здесь не нравится? Я думал, ты любишь свою работу.
Я поставил на место веник и протянул ей пачку. Затянувшись сигаретой, она пожала плечами.
— Какая разница, люблю я её или нет? Мне надо оплачивать учебу. Как и всем, кто здесь работает, мне просто нужны деньги. Ты же не думаешь, что я вижу в этом свое предназначение? Вот ты, зачем ты сюда пришел?
"Чтобы спрятаться от колючего взгляда города стоячих вод", подумал я, но вслух ответил иначе:
— Для того, чтобы у меня появились деньги на еду.
Мы замолчали, выпуская кольца дыма к потолку. Каждый думал о своём. Наверное, мы оба курили уже по второй сигарете, когда Лина вдруг сказала:
— Посмотри, какое убожество направляется к нам со стороны сцены. Можешь пялиться во все глаза, оно все равно уже готово и ни черта не соображает.
Я обернулся и увидел приближающуюся к барной стойке женщину неопределённых лет. Длинные, спутанные волосы чёрного цвета. Облитый пивом серый свитер. Она едва стоит на ногах, да ещё и активно отгоняет от себя чертей. Ничего необычного, если задуматься, ведь к нам приходят именно за тем, чтобы как следует набраться.
— Воды дай, — каркнула она, приземлившись на барный стул неподалёку от Лины, а после того, как получила стакан, запустила им в стену.
Так я понял, что передо мной человек, от которого можно ожидать чего угодно, но еще не подозревал о том, какую роль она сыграет в дальнейшей моей судьбе. Я все также смешивал напитки и подавал пиво, когда в следующую пятницу она снова явилась и уселась у барной стойки.
Она заказала сок и две водки, и сидела у стойки в углу, переставляя стаканы и переливая напитки из одного в другой. Временами доставала из серого мешочка травы и бросала в получившуюся смесь, после чего вновь приступала к переливанию. Так происходило каждую пятницу и со временем я привык к её присутствию и странностям. Лина и все остальные коллеги даже на дух её не переносили, мне же было абсолютно все равно. Подумаешь, заходит человек в бар после работы. Кого этим удивишь в нашем сером застывшем городе?
— Как тебя зовут? — вдруг прохрипела она однажды, когда я протирал стойку. Голос, похожий на карканье старой вороны. Может быть, все дело было в сигаретах, а может... — Ты все правильно видишь. Я ворона. А ты?
— Макс, — выдавил я из себя и уставился на неё, как зачарованный. Её длинные волосы, казалось, жили собственной жизнью, словно клубок тонких ядовитых змей.
— Неужели не нашёл более достойную работу? — она скрипуче засмеялась и схватила меня за руку своей скользкой лапой. Меня обдало холодом, словно бы она была воплощением серого ветра, желавшего пробраться под кожу, кости и душу, к самому естеству и источнику моей личности. Я попытался вырваться, но она лишь усилила хватку. — Ты же очень талантлив, Макс. Посмотри, как ты талантлив. Если бы ты только увидел все в другом свете...
Однако я её уже не слушал. Я стоял на краю обрыва, над бездной, и боялся пошевелиться. Я знал, что это всего лишь наваждение, как знал и то, что если я сделаю ещё хоть один шаг, то мне придет конец. Я никогда не смогу выбраться, если упаду в эту яму. Она — олицетворение всех ужасов и тьмы, существующих во вселенной, и мне нужно срочно бежать, бежать, бежать отсюда со всех ног, хоть вместо этого я и стою здесь, словно парализованный. Стою и смотрю вниз, в разверзшуюся передо мной бесконечность, а затем, неожиданно для себя самого, делаю шаг вперёд.
Я снова в баре, стою за стойкой и смотрю странной гость в глаза. Она улыбается и отпускает мою руку. Затем закуривает и уходит прочь, мимо сцены, прямиком в гардероб, оставляя меня с ощущением абсолютной растерянности и ужаса.
— Всё в порядке, Макс? — спрашивает Лина, смеясь. — Вы так мило ворковали, что я решила не вмешиваться. Неужели ты на неё запал?
— Я был на краю бездны, — говорю, все ещё задыхаясь от страха. — Она... Она воплощенный кошмар.
Я не понимаю, что со мной творится, но я весь дрожу, а по лбу стекает липкий, холодный пот.
— Она обычная алкоголичка, каких здесь много, — отрезает Лина. — Не хочешь рассказывать, не рассказывай, но врать-то зачем? Вы так мило смеялись, что я подумала, что ты наконец-то нашёл собеседника по душам.
Всё ещё не понимая, что произошло, я направился к умывальнику, чтобы освежиться и прийти в себя, однако моя надоедливая дрожь не унималась. Кое-как доработав ночь, я дополз до общежития и повалился в кровать. Однако стоило мне закрыть глаза, как я снова увидел себя летящим в бездну, из которой тянулись ко мне, словно щупальца, бесконечные тонкие змеи.
Я не помнил ни слов молитв, которым учила меня в детстве бабушка, ни строчек песен, которые помогали мне пережить любой жизненный кошмар, поэтому мне оставалось лишь падать и надеяться, что однажды это закончится и что у этой ямы все-таки имеется хоть какое-то подобие дна. Вероятно, это длилось бы и дальше, но я все-таки очнулся — кто-то тряс меня за плечо и брызгал водой в лицо.
Открыв глаза, я увидел перед собой коменданта — строгого мужчину в очках, который и сам нет-нет, да и захаживал в наш бар пропустить кружечку-другую.
— Макс, черт бы тебя подрал, что ты тут удумал? Валяешься, словно труп, соседей пугаешь...
— Я просто очень устал... —пробормотал я, обессиленный и не способный даже повернуть голову. — Смена была тяжёлой.
— Настолько тяжёлой, что ты проспал двое суток? — тревога в его взгляде пугает меня и я понимаю, что влип по-крупному. — Как ты себя чувствуешь? Соседи говорят, что не могли тебя добудиться. Они даже играли на тебе в карты, а ты все не просыпался. Нажрался небось какой-нибудь дряни?
— Ничего я не жрал, — почти шёпотом отвечаю я. — Мне стало плохо на работе. Вероятно, грипп или что-то такое. Ноги вечно мокрые.
— Лежи тут, не убегай никуда. Я сейчас принесу лекарств. Ты слышишь? Никуда!
Даже если бы я и мог убежать, я бы вряд ли стал это делать. Кроме как здесь, меня больше никто нигде не ждал. Разве что Мона, но был уже вечер и закусочная явно успела закрыться. Собравшись с силами, я поднёс к глазам свою кисть и увидел следы её мерзкой пятерни. Я застонал и уронил руку на одеяло. Только этого мне не хватало — монстра в облике постоянного посетителя, который охотится за моей сутью на улицах города стоячих вод.
— Всё в порядке, Макс? — комендант уже вернулся с коробкой лекарств, градусником и горчичниками.
— Она мне руку обожгла... Она была как... Горгона... Воплощение зла...
Комендант тяжело вздохнул, сунул градусник мне под мышку, а на лоб положил прохладное мокрое полотенце.
— Да, старик, совсем тебе тяжко. Видно, и правда мокрые ноги всему виной. Ну ничего, подлечим тебя и будешь, как новенький.
Ещё неделю я пролежал в кровати, периодически проваливаясь в тягучие мрачные сны. Содержание их варьировалось, неизменным же оставалось одно - её глаза, пристально наблюдавшие за мной со всех сторон сразу, и усмешка, настолько зловещая, что я каждый раз просыпался с криком. Впрочем, с тех пор в моей жизни не было ни одной спокойной ночи и со временем я к этому привык.
Когда я вышел на работу, Горгона, как я уже успел её прозвать, заявилась в бар сразу же после открытия и направилась к стойке, минуя гардероб.
— Здание на той улице и правда прекрасно — притягательно, я бы даже сказала. Меня тоже всегда тянуло туда, — она уселась на стул и принялась пересказывать мне события последних дней моей жизни. Заинтересовавшие меня виды. Мои разговоры с Моной. Книга, которую я начал читать. — И вот ещё что: обязательно посмотри вот это.
Она кладёт передо мной диск с записанным на нем фильмом и, посмеиваясь, ныряет в стакан со своим пойлом. Перед баром уже толпится народ и я приступаю к работе. Старые знакомые говорят, что выгляжу я не важно. Новые посетители советуют больше спать. Кто-то крутит в руках диск и со смехом говорит, что это самый странный фильм из всех, что он когда-либо видел. Лина, уже расправившаяся с работой, спрашивает, где я это взял.
— Горгона принесла, — отвечаю, забирая у неё диск и убирая его в рюкзак. — Там фильм.
— А ты уверен, что это была она? Я её сегодня не видела, — Лина обеспокоенно смотрит на меня. — Не понимаю, что с тобой делается, но если так пойдёт и дальше, я тебя к психиатру отведу.
На моё счастье, Горгона вновь выплыла откуда-то из глубин бара и приветливо помахала мне рукой. Возможно, конечно, она снова гоняла своих невидимых чертей, но Лина, по крайней мере, перестала сомневаться в моем душевном здоровье и больше не говорила со мной ни о диске, ни о чудовище, мне его подарившем.
Так проходили дни, затем недели и месяцы. Каждую пятницу Горгона приходила в бар и пила свои странные смеси, а иногда заставляла угощаться ими и меня тоже. Я не лишился работы лишь потому, что хозяину был важен комфорт постоянных клиентов, и если клиентам было угодно поить бармена водкой с травами, то что же, так тому и быть. Мы курили её сигареты и она учила меня видеть знаки и символы, возникавшие из дыма по воле её воображения. Мы обсуждали правильные фильмы и содержание моих снов, которые она знала лучше, чем я сам, и, как она сама говорила, поворачивали моё сознание на сто восемьдесят градусов. Зачем это было нужно, я не понимал, но, как верный пёс, следовал за ней в любые метафизические дебри.
Она учила меня быть одновременно вороной и человеком, и часто я действительно летал по клубу в то время, как какая-то моя часть натирала стаканы и удивлялась происходящему. Порой мне казалось, что я схожу с ума, а может быть, это и правда было так, но пока она была рядом, серый ветер больше не смел тревожить меня, а город стоячих вод, казалось, и вовсе забыл о нашей вражде и теперь отчаянно пытался со мной подружиться. Везде и всюду видел я глаза своей Горгоны, везде и всюду рисовал он мне её образ и вкладывал её слова в уста случайных прохожих. Она всегда была со мной, не только по пятницам, и направляла каждое моё действие и каждую мысль.
Я не спал и не ел, но лишь смотрел в её глаза, которые были везде и нигде одновременно, и жадно впитывал все, чему она пыталась меня научить. Я бы, наверное, и вовсе растворился в этом, если бы не Мона, которой все происходящее со мной абсолютно не нравилось.
— Ты несешь такой бред, что жутко делается, — говорила она, когда я пересказывал ей свои беседы с вездесущей Горгоной. — Мало того, что ты втрескался в алкоголичку, которая старше тебя на двадцать лет, так ещё и крышей решил двинуться. Дождёшься, я ведь приду в этот твой мерзкий бар и разнесу там все к чёртовой матери!
— Не надо, Мона, — взмолился я. — Позволь мне самому во всем разобраться. Она ведь не опасна, эта Горгона. Она принадлежит той же стороне, что и серый ветер. Может быть, она и есть живое воплощение города стоячих вод, что пожирает души и не даёт нам отсюда выбраться. Может быть, именно она и поможет нам уйти.
— У тебя точно крыша поехала, — резюмировала Мона, насаживая новую порцию мяса на вертел. — Она просто старая дура. Да и этот город — всего лишь город, в котором нет ничего особенного.
В следующую же пятницу, когда у нас играла живая музыка и собралось приличное количество народа, Горгона, подойдя к стойке, приказала мне навсегда забыть о Моне и нашей дружбе. Впрочем, я и сам не был против, ведь Мона в упор не желала замечать очевидного.
— Что бы понимала эта девчонка, — каркала она, хлопая крыльями. — Она не такая, как ты. Не одна из нас. Она никто, Макс, и никогда никем не станет, в то время как перед тобой открыты все двери! Кар!
Её волосы противно шевелились, шипя и разбрызгивая яд. Внезапно она схватила меня за руку своей холодной лапой с огромными когтями и попыталась вытащить меня из-за стойки:
— Пойдём танцевать, Макс. Объявим эту ночь нашей. Бросай все к чёртовой матери и иди за мной!
Я уже готов был выпрыгнуть из-за стойки, когда вдруг встретился взглядом с Линой, которая как раз оказалась рядом.
— Макс, хватит дурачиться, у нас полный зал и куча заказов. Потом поиграетесь. Нашёл время, тоже мне!
В том, как она это сказала, проскальзывала интонация Моны, и это поколебало мою уверенность в том, какой выбор я должен был совершить.
— Я доделаю работу, — бросил я Горгоне, стараясь даже не смотреть в её сторону. — Сначала я доделаю работу.
Я почувствовал, что кожа моя под её ладонью стала холодной, как лёд, и холод этот начал медленно разливаться по всему телу. Горгона же, вильнув хвостом, унеслась прочь, оставив меня наедине с моими мыслями и делами. Наконец-то я мог перевести дух и заняться тем, ради чего, собственно, и приходил сюда каждый вечер.
Изо всех сил я старался не думать о Горгоне и состоявшемся у нас разговоре, но ее глаза, злые и обжигающие, смотрели на меня с каждого проплывавшего по клубу лица. А кроме того, ледяной след, оставленный её прикосновением, не рассеивался, а, наоборот, вселял в меня все больше и больше холода с каждой минутой. Я дрожал от страха, пытаясь, насколько это возможно, продолжать работу, однако толка от меня становилось меньше с каждым часом. К утру я и вовсе ослаб, уснул на барной стойке и увидел во сне Горгону, которая превращалась в пантеру и пыталась разорвать меня на куски.
Когда я проснулся, все уже разошлись. След от мерзкой лапы чудовища все ещё горел ледяным огнём и как бы я ни тёр руку, легче не становилось. Словно бы Горгона поставила на мне печать - некую метку потустороннего мира, которая делала меня видимым сразу для всех семи ветров этого сумеречного города к их огромной и беспредельной радости. Я взял рюкзак и медленно побрел к выходу.
— Макс, — окликнул меня директор. — Надеюсь, ты понимаешь, что в твоих услугах мы больше не нуждаемся? Это ж надо было так нажраться.
Я не стал объяснять, что всему виной была метка. Что мерзкая Горгона следует за мной по пятам, пытаясь превратить мою жизнь в руины. Что я вовсе не был пьян, в конце концов, а потерял сознание из-за того, что меня ослабила ее злость и недовольство моим поведением. Не думаю, что директор поверил бы мне, если бы я вывалил на него столь странную историю, а потому я покорно перешёл в ряды безработных и с тоской подумал о том, что теперь снова не смогу покупать себе сигареты и радовать Мону утренними заказами.
Но что было ещё хуже — от осознания, что я больше не смогу видеться с Горгоной, на душе стало настолько мерзко, что захотелось упасть на землю и рыдать до тех пор, пока город стоячих вод не убедит её простить меня и отмотать события последней ночи к самому началу.
Чем больше времени проходило, тем сильнее становилась моя тоска по ней. Я видел её во снах. Она мерещилась мне в каждом прохожем. Именно ее глазами смотрел на меня город стоячих вод, заставляя бесконечно сожалеть о содеянном и содрогаться от мысли, что теперь так будет всегда. Я забросил университет и больше не навещал Мону, которую винил в нашей с Горгоной ссоре. Я старался порвать все связи с миром людей, какие только мог, и почти полностью в этом преуспел. Оставался лишь один человек, который не переставал навещать меня и приносить мне еду и сигареты - комендант общежития, в неуютной комнате которого я все ещё вынужден был обитать.
— Вылезай к свету, Макс, — говорил он мне, протягивая кружку горячего кофе по утрам. — Хватит уже шляться черт знает где.
— Я люблю её, — вяло возражал я, сильнее закутываясь в одеяло. — Она ждёт меня там... Где-то там...
Комендант лишь вздыхал и не пытался меня переубедить. Соседи же по комнате привыкли относиться ко мне, как к мебели, и уже даже не пытались заговорить со мной. Я был уверен, что однажды получу ответы на все вопросы, и продолжал задавать их городу, равнодушно глядящему в немытое окно у моей кровати. А ещё — надеялся на то, что однажды в двери нашей неуютной комнаты войдёт не комендант, а Горгона собственной персоной, войдёт и навсегда заберёт меня с собой, в свой мир, состоящий сплошь из необъяснимого и невозможного.
Без неё я больше не был вороной и не парил в вышине, а лишь лежал под одеялом, обессиленный, и не мог даже шага ступить без того, чтобы не удариться о стену или не запнуться об очередной стул. Реальность, лишенная воображаемого, была мне противна, и я не мог и не хотел её принять. Я надеялся лишь на то, что долго обижаться она не сможет и что я нужен ей также сильно, как и она мне, и что лишь вместе мы можем изменить и судьбу этого города, и судьбы друг друга. В одном из снов я увидел нас парящими над крышами вместе с другими такими же существами, крылатыми и свободными, и решил, что мы навеки связаны там, куда нет пути непосвященным в наши тайны.
Была уже весна, когда я, наконец, нашёл в себе силы выбраться на улицу. Стоя у реки, я черчу на воде знаки ивовым прутом и надеюсь таким образом заставить город помочь мне в моих поисках. Но город остается равнодушен и безразличен к моим мольбам. Он лишь смотрит пустыми глазницами на мои отчаянные попытки узнать хоть что-нибудь о Горгоне и рассыпается разнообразием букв на красочных афишах. Фейерверк бессмыслицы. Карусель абсурда.
Я отправляюсь бродить по унылым, мокрым улицам, также, как и осенью, кутаясь в чёрный шарф и стараясь не привлекать внимания серого ветра, который по весне хоть и не слишком силен, но использует любую возможность для того, чтобы пробраться под кожу. В карманах моих пустота, в голове - сплошь диалоги с Горгоной, проигрываемые и проигрываемые снова и снова, без остановок. Мои ботинки, как всегда, полны воды, и, как обычно, я этого не замечаю. Иногда мне кажется, что этот город целиком состоит из воды и все мы давным-давно покоимся на его дне и видим сны о своей нынешней жизни. Возможно, так оно и есть на самом деле.
Я подумал о том, что неплохо было бы зайти к Моне, но ноги уже несли меня в другую сторону. Мона наверняка нашла бы правильные слова и вернула меня к жизни, но тогда мне пришлось бы навсегда забыть о Горгоне и наших с ней тайнах. Но смог ли бы я это сделать? Разве не был бы я несчастен всю оставшуюся жизнь, если бы даже не попытался воссоединиться с ней? Какое безумие, какая страшная мука... Прости меня, Мона, но я не приду.
Небо, и без того серое, набухает и чернеет, и, грозно нависая над головой, грозит пролиться первым апрельским дождём. Я не знаю точно, куда я иду, но держу в карманах пальто скрещенные пальцы. Я надеюсь, что ветер приведёт меня туда, где я обрету ее вновь. На перекрёстке очередных улиц я вдруг резко останавливаюсь, и, словно пёс, нюхаю воздух, пытаясь распознать малейшие оттенки запахов. Мне кажется, что я её нашёл. Горгона где-то рядом. Я не должен её упустить.
Ветер тащит меня в подворотню, заталкивает в подъезд и провозит по полу мимо ошалевшего от удивенного вахтера. За зелёной дверью он бросает меня и улетает прочь, под потолок, дабы оттуда наблюдать за дальнейшим развитием событий. Я же, потирая ушибленные бока, озираюсь по сторонам, пытаясь понять, куда меня занесло на этот раз. Круглое помещение с круто взмывающими вверх зелёными стенами, которое кажется мне большим колодцем. В центре - несколько колонн, между которыми начинается длинная винтовая лестница. Кажется, такие места называют ротондами. Пахнет серой и туберозой.
Но должен ли я подняться вверх? Или же моё место здесь, внизу? Неуверенно делаю шаг вперёд, к лестнице, хотя нечто внутри меня сопротивляется этому изо всех сил. Пока я раздумываю над тем, зачем я пришёл сюда и что должен делать дальше, кто-то, кто явно был здесь всегда и наблюдал за моими сомнениями, медленно отделяется от колонны и движется в мою сторону. Горгона.
Горгона с ядовитой усмешкой на губах. Змеи на её голове заинтересованно поворачивают головы и высовывают длинные языки, от чего начинает казаться, что весь её образ делается подвижным и текучим. Я измотан долгой ходьбой и во рту у меня пересохло, поэтому я стою, словно окаменевший, и смотрю в её пронзительно-серые глаза. Горгона заходится хохотом, который, становясь все громче, заполняет собой пространство, отражается от стен и выскакивает на меня со всех сторон сразу.
— Я нашёл тебя, Горгона, — шепчу я, словно зачарованный, и делаю шаг ей навстречу.
— Это я тебя нашла, идиот, — обрывает она меня и, схватив холодными лапами, притягивает к себе. — Я могла бы сделать тебя одним из нас — хранителем города стоячих вод. Но ты предал меня, предал и променял, и теперь ты можешь стать претендовать лишь на роль лучшего блюда на нашем банкете!
Словно бы по команде, от всех остальных колонн отделяются силуэты, обретающие все большую плотность по мере приближения к Горгоне. В центре между колонн, на полу, вдруг вспыхивают странные знаки, и меня, перепуганного и не способного даже пошевелиться от парализовавшего меня ужаса, подводят прямо к ним.
— Посвящаю эту жертву властителю нашему, Князю мира сего! — каркает Горгона и остальные сущности тут же подхватывают её слова. Этот потусторонний грай настолько громкий, что я не могу разобрать даже собственных мыслей, но все же мне удаётся в конечном итоге найти в себе силы для того, чтобы крикнуть:
— Я хочу стать одним из вас! — и упасть без сознания на холодный каменный пол.
Когда я пришёл в себя, я все ещё лежал на каменных плитах, а надо мной возвышалась грузная фигура в бледно-сером балахоне.
— Нарекаю тебя хранителем севера, северным ключником города стоячих вод, охранителем северной башни, — изрёк он, наклонившись и начертив что-то у меня на лбу. — Отныне ты будешь следить за тем, чтобы никто, пришедший с севера, не мог надолго покинуть город стоячих вод, а ещё — препятствовать переменам и отгонять прочь любое будущее от нашего порога. Поддерживай вечное неизменным, сын мой, и следи за тем, чтобы все дороги здесь вели к собственному началу, а все истории заканчивались одинаково. Таков он, город семи ветров, таким он был и будет, ибо я создал его таким и другим ему быть не дозволено. А теперь ступай и помни: там, где тени всех шести башен пересекутся в шестое полнолуние года, мы будем ждать тебя на пир, и если явишься ты с пустыми руками, то будешь сожран...
С этими словами он растворился в пространстве, словно его никогда и не было, и я, ощутив небывалую доселе лёгкость, расправил огромные серые крылья и покинул ротонду через дыру в её куполе. Я уже знаю, кто будет моей первой жертвой, и хотя в закусочной "Свет" все ещё темно, я готов дожидаться столько, сколько потребуется...
#МайяЭберт
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев