Предыдущая публикация
Черный забор
- Опять Пульдора с утра все великие гарбузы к себе перекатила. С вечера ведь смотрела – как поросята лежали, а теперь одни малэньки остались. Ну, погоди, уж я сегодня с огорода ни ногой! Выслежу…
Примерно такие слова мы с братом слышали от бабы Марины каждое лето, когда родители привозили нас гостить к ней на Украину. Пульдора (было ли это производным от имени или деревенским прозвищем, не знаю) жила рядом с бабушкой. Их огороды сходились вместе, и никаких ограждений между ними не было. В моменты, когда соседки были дружны, они, что называется, были не разлей вода, но стоило им только из-за чего-то поспорить, каждая начинала обвинять другую в перекатывании гарбузов.
Что касается меня, то никакого недружественного отношения к Пульдоре я не чувствовала, и даже, несмотря на то, что во времена перемирий она бывала у бабушки довольно часто, сейчас я ее совсем не помню.
Я хорошо помню – другую. Я не любила и боялась ее, страшную Старуху. Она жила напротив бабушкиного дома в маленькой, почти ушедшей в землю, и потому, как мне казалось, зловещей избушке. Мрачности ее жилищу добавляли черный забор и черная калитка. Год за годом она красила их в траурный цвет, тоскливым пятном выделяя на фоне веселеньких сине-зелено-голубых соседских заборчиков. Мы с братом боялись Старуху и, наслушавшись маминых сказок, считали ее ведьмой. Стоило ей, сгорбленной, в черной телогрейке, надетой поверх давно потерявшего цвет льняного платья и в таком же черном платке, из-под которого торчала белая солома волос, вылезти на улицу, как мы кричали друг другу «Ведьма, ведьма идет!» и мгновенно забегали во двор. Я не знаю, слышала ли она нас, но что-то мне подсказывает теперь, что да…
- Ба, а старуха напротив – ведьма, да? – спрашивали мы за обедом.
- Тю на вас, - отмахивалась баба Марина. – На хорошую людину поклеп возводите. Горемыка она – вот кто. И, повернувшись к делу Ивану, начинала: «Уж если кто и путается с вражьей силой, так это Пульдора...» И бабушка заводила свою песню про гарбузы.
Однажды я услышала как баба Марина рассказывала какой-то приезжей женщине о судьбе Старухи. По бабиным словам выходило, что была Старуха когда-то первой красавицей и полюбил ее самый гарный хлопец, и были они очень счастливы. А потом началась война, и гарного хлопца забрали на нее и там убили.
- Остался у нее сын – Миколка, лет семи, - тихо говорила баба Марина. - И уж так она его любила, так любила! Когда под немцами мы жили, пуще глаза его стерегла. Их немцы в сарай жить выгнали, так она все боялась, что Миколке холодно будет. Он уснет, а она его греет: дышит-дышит на личико, на ручки, на ножки, чтоб сыночку теплее было…
Баба Марина всхлипнула и продолжила:
- А он, неразумный, что удумал. Выследил куда курица (и откуда она только взялась, окаянная, ведь почти всех немцы порубали!) яйца несет. Да и стал их потихонечку таскать. Вот однажды немец и увидал, как он эти яйца в рубашонку прячет. Закричал: «Яйки, яйки» и выстрелил… Живой еще был Миколка, когда мать к нему подбежала. Завыла она страшно, а потом как окаменела: молча в свой фартук его завернула и в сарай унесла. Там он и умирал… Соседи к ней стучались – не открыла. Три дня одна около него, живого ли, мертвого - про то только ей ведомо - пробыла… А когда вышла, бабы глаза в землю опустили – рядом с Миколкой и ее можно было хоронить… Потом немцев из села выбили. Бросила она свой дом и пришла в эту развалюшку (здесь когда-то ее отец с матерью жили), да так в ней и осталась. Тогда же и забор в первый раз в черный цвет покрасила…
Я слушала бабушку и мне было до слез жалко и молодую женщину, и Миколку. Но, видно, так уж устроено детское сознание, что я никак не могла соотнести услышанное со Старухой. Рассказ бабушки был отдельно, а Старуха – отдельно. Всем своим детским сердцем сопереживая героине печальной истории, я осталась черствой к оригиналу. «Злая она, потому и забор у нее черный» - вот и все, что сказала я брату на следующий день…
Как-то раз баба Марина взяла меня за руку и повела через дорогу в гости. Старуха встретила нас приветливо. В ее дворе, возле поруразвалившегося крыльца, росло большое персиковое дерево. У бабы Марины много чего было в саду: и абрикосы, и груши, и шелковица, и даже грецкие орехи. А персиков не было. Старуха щедро совала мне их в руки, и я чувствовала приятную теплую шершавость, обещавшую вкусную сочность и сладость. А потом она провела нас в свое жилище. Там было темно, прохладно и, по сравнению с бабушкиным домом, очень неуютно. Оглядевшись по сторонам, я опустила глаза вниз и с удивлением заметила, что в комнате не было пола. Старые вытертые дорожки лежали прямо на песке. На мой недоуменный взгляд бабушка шепнула: земляной пол.
Уже дома мне впервые стало жаль Старуху. «Как же она ходит по земляному полу? Холодно, наверное», - думала я, ложась в мягкую постель на бабушкины огромные пуховые подушки (она клала их вместо перины). В тот вечер я впервые не назвала ее ведьмой…
Через несколько дней, гуляя летним солнечным утром у двора, я увидела сидящую возле своего дома Старуху. Она плела… ромашковый венок. Заметив меня, горячо помахала, приглашая подойти. Я поняла, что она хочет подарить венок мне. Я уже хотела бежать через дорогу (иметь такой красивый веночек мне давно хотелось, сама плести я не умела, а у бабы Марины не хватало времени), как вдруг остановилась! Видно, я еще не совсем доверяла Старухе, еще довлел в моей голове страх перед ее внешностью и забором. Я повернулась и бросилась прочь!
Дома я почему-то расплакалась. Мне было стыдно. «Никакая она не ведьма, - рассуждала я сквозь слезы, - и персиков мне дала, и пол у нее земляной, и веночек она сплела, потому что слышала, как я просила об этом бабу Марину». И я твердо решила, что завтра обязательно подойду к Старухе.
Но назавтра целый день шел дождь. Я смотрела через окно на улицу и видела, как на лавочке напротив, под холодными дождевыми струями, сиротливо мок увядший ромашковый венок.
А послезавтра Старуха умерла. На похороны бабушка меня с собой не взяла.
…С тех пор прошло почти 25 лет. Время поистерло черты людей, с которыми я соприкасалась в детстве, выветрило из памяти многие события. Я смутно помню даже бабушку Марину. Поблек и образ Старухи. И все же я думаю о ней гораздо чаще, чем о других, пытаюсь вспомнить ее имя, подсчитываю возраст. Получается, что тогда она вовсе и не была старухой – ей было немногим за шестьдесят.
- Помнишь ли ты бабулю, которая жила на Украине, напротив бабушки Марины? У нее еще был черный забор и мы называли ее ведьмой? – спросила я недавно у брата.
Он не помнил. Он забыл ее.
А почему же я помню? Почему, несмотря на годы и расстояния, несмотря на то, что я никогда даже не разговаривала с ней, в моей жизни неизбывно просвечивается образ Старухи? Почему?
К Памяти или Совести это вопрос?..
Еремеева Светлана
#АвторскиеРассказы
Следующая публикация
Комментарии 3
Вот всё, что у меня осталось..., равно как и в памяти. Снимок 1982 года.
А по существу рассказа... Целиком и полностью согласна с комментарием выше - Зинаиды Р.
Память и совесть неразрывно связаны между собой, поэтому и помнится всю жизнь.