Предыдущая публикация
Лютый февраль глава 34
Беглянка
Оля нашла адрес, по которому работал Яков.
Милая женщина у входа заметила девочку и спросила:
— Ты к кому?
— Мне нужен Яков Семёнович Мартовицкий!
— О, как хорошо! Я как раз его знаю. Пойдём скорее ко мне, подождём его вместе.
Оля обрадовалась, пошла за женщиной смело по длинным тёмным коридорам. В кабинете женщина предложила Оле чай, сахар, длинные тонкие печенья.
Оля ела такие один раз в жизни в тот день.
Женщина была очень красива. Её сладкий голос завораживал.
— И зачем же Яков Семёнович понадобился милой девушке? — интересовалась женщина.
— Ида у нас пропала, папина жена. Вот пришла за помощью. Дядя Яша ох как помогает нам!
— О, как интересно!
Женщина сказала это с таким удовольствием, что аж покраснела.
Оля вдруг заметила, что женщина что-то пишет, и заподозрила неладное.
— И где же вы живёте с папой? Куда дядя Яша к вам приезжает.
— Ой, далеко отсюда! Вам не найти.
— А ты мне покажешь? — женщина стала говорить как-то требовательно, словно вела допрос с преступником.
Оля заёрзала на стуле.
— А когда Яков Семёнович придёт? — спросила она. — Можно я его на улице подожду?
— Ой, не нужно на улице, — женщина поднялась со стула и направилась к двери. — Я его позову, он тут недалеко в кабинете.
Когда женщина вышла и заперла кабинет, Оля запаниковала.
За дверью она отчётливо слышала, как женщина кричала кому-то:
— Гера! Гера! Герман! Скорее сюда! Скорее! Тут по Яшкиному делу к нам.
Когда Оля услышала слово «дело», волосы зашевелились у неё на голове.
— Гера! Герка! Ну чего ты так долго?
Кто-то стал топтаться у двери.
Оля бросилась к окну. Схватила стул. Разбила им окно. Когда перелазила через подоконник, порезала руку, даже вскрикнуть от боли не успела, как услышала:
— А ну стой! Стой! Стреляю!
Оля бежала и боялась оглянуться. Когда услышала выстрелы, не остановилась.
Ноги несли её по улице города.
— Стой… — эти слова уже рассеивались и вскоре совсем утихли.
Спрятавшись уже за городом за толстоствольным тополем, Оля перевела дух.
Вытащила из-за пазухи прихваченную перед побегом кипу бумаг.
— Вот уж порадую папи!
Отправила бумаги обратно, Оля пошла уже спокойным шагом.
Рассказав Павлу о случившемся, отдала ему бумаги со словами:
— Это тебе для стихов. На всю жизнь хватит!
Оля ждала от Павла радости, но тот швырнул в неё кипу листов и крикнул:
— Опять украла?
Оля испуганно посмотрела на отца и пробормотала:
— Так им и надо! Или ты хотел, чтобы они меня арестовали? Я тебя обрадовать хотела, а ты… Вот ещё и карандаши прихватила.
Оля вытащила из кармана штук 10 карандашей, протянула их Павлу.
Тот заметил рану на руке дочери, хотел забинтовать, но от вида карандашей у него загорелись глаза, и продолжая строить из себя строго отца он произнес:
— Немедленно убери это всё с моих глаз!
Оля кивнула. Собрала листы, очень аккуратно складывая их друг на друга.
Вечером Павел постучал в её комнату со словами:
— Оль, где ты там бумагу прячешь? Дай мне… Пригодилась.
Оля приоткрыла дверь, посмотрела на отца.
— Не прячу, нет бумаги больше. Сожгла.
Павел поменялся в лице, нахмурился.
— Не дури, Оль… Дай один, тошно мне…
Оля тяжело вздохнула, закрыла перед Павлом дверь.
Её долго не было, потом открыла, протянула лист и закрыла опять.
Павел прижал бумагу к сердцу и пошёл к себе.
Вот уже три дня Иды не было дома.
Павел молился и благодарил Бога за то, что тепло ночами.
О Якове даже думать не мог. Решил, что Якова арестовали, а Оле просто повезло, что удалось сбежать. Узнать что-то о Якове не представлялось возможным.
Иду искали все неравнодушные. А потом задождило: одна неделя, вторая…
А на третью Иду нашли в лесу еле живую.
Немец пошёл по грибы после проливных дождей.
Ида лежала в небольшой ямке, на ней ребёнок. Грибник испугался, думал, померла.
А она глаза открыла на мгновение. Он ребёнка под мышку, её на руки и в деревню.
Ида была истощена. Не двигалась, не говорила.
Когда Павел её увидел, разрыдался.
Ребёночек был здоровеньким, улыбался. Иду выхаживала немка, она же и кормила маленького Григория.
У самой немки сын помер на днях, вот она и вызвалась помочь.
Ида молчала. Её кормили по очереди то Павел, то Оля, то немка. Маленькими порциями кормили, по ложечке.
Оля по-прежнему работала нянькой.
Павел стал меньше выходить в поле.
Немка попалась умная, она сначала прикладывала Григория к груди Иды, тот трудился, пытался добыть молоко. Когда начинал кричать, немка докармливала своим молоком.
Ида около месяца была как неживая. А потом молока прибыло много, Ида стала даже присаживаться на кровати. Немка ушла.
Теперь за беглянкой ухаживал Павел.
— Ну что же ты наделала? — произнёс Павел, когда Ида выглядела уже вполне здоровой.
Она виновато опустила голову:
— Боялась я… Забрали бы у меня Гришеньку, я бы умерла без него. А тут с ним решила помереть. Спряталась в лесочке, мох ела. Маменька моя в детстве показывала, какой есть можно.
Хорошо было, тепло. Птички пели, травы цвели. Гришенька улыбался. А я на него смотрела и не могла нарадоваться. А потом задождило, стало холодно. Я как прилегла, так и встать больше не могла. Совала Гришеньке пустую грудь, он на ней висел и днём, и ночью.
Слышала я, как вы меня кликали. И тебя слышала. Боялась я, Павел Андреевич. А теперь боюсь ещё больше.
Павел обнял Иду так сильно, что она ойкнула и произнёс ласково:
— Не дам я тебя в обиду, душа моя… Не дам…
Ида восстановилась. С «Павла Андреевича» перешла на «Паша».
Прошло лето, зима, началась весна 1927 года, и Гришенька сделал первые самостоятельные шаги.
Немка, которая кормила когда-то Гришу, при этом присутствовала.
Схватила нож, стала царапать им по полу между Гришиных ножек и что-то бормотала на своём языке.
Павел опять обрёл спокойствие. Но каждый день боялся, что счастье опять неожиданно покинет его.
Деревня выросла весной на семнадцать домов.
Три семьи немцев куда-то переселились. Их дома заняли другие жители.
Теперь на улице встречалось много незнакомцев. Стало шумно по вечерам. Новые работники до полуночи жгли костры, пели песни, наряжались.
Они были сербами. Пели свои песни громко, танцевали. Приглашали других жителей на свои праздники.
Павел уговорил однажды Иду. Олю оставили с Гришей. Сами пошли, присели в сторонке. Смотрели, как веселятся люди.
Павел задумался, вспомнил балы, на которые его насильно водили родители, вспомнил девушек, которых ему сватали. И стало как-то больно и обидно за то, что жизнь ту вырвали из него с корнем. Вырвали, растоптали, выбросили в болото. И не только его жизнь…
Ида произнесла вдруг:
— Скучаю по маме и папе…
И заплакала.
Павел успокаивал под заунывную сербскую песню, а у самого глаза были на мокром месте.
Лето 1931 года было ярким на встречи и события.
Первым июньским днем выдали Олю замуж. Девахой она вымахала знатной: высокая, стройная.
Организовала в заброшенном деревенском доме небольшой детский сад. Сама там всё белила и красила, чинила стулья и столы. Павел вызвался помочь, она упрямилась: «Я сама!»
Комиссия из города высоко оценила Олины старания и профинансировала оснащение садиковской столовой.
Павел гордился дочерью. Оля знала, как она появилась в жизни Павла, и ни разу не упрекала его в этом. Иду называла мамой, Гришу братом.
Замуж Оля вышла за серба: молодого вдовца, потерявшего жену. Его жена умерла во время родов. Оля стала матерью годовалого сына.
Сам серб был парнем трудолюбивым и очень честным. К Оле относился с уважением. Павел видел, что мало любви в этой семье. Но Оля была счастлива. Не жаловалась и никогда не грустила.
Свадьбу играли три дня.
Ох и наплясалась Ида! Павел едва узнавал жену. Все удивлялись тому, что скромная и почти молчаливая женщина может так веселиться.
— Жизнь какая у нас ладная, — радовалась Ида, и Павел сиял от счастья.
В конце июня тёмной ночью в дом к Павлу постучался кто-то. Сначала несмело, потом сильно.
Ида испугалась. Схватила Павла за рукав и стала умолять:
— Не ходи, прошу тебя, не ходи! Постучат и уйдут.
Но Павел смело подошёл к двери. Стук не прекращался и стал настойчивее.
Продолжение тут #лютыйфевраль
Следующая публикация
Комментарии 5