Предыдущая публикация
СБЕЖАВШАЯ В ХОЛОД...
- Одумайся! Детей погубишь, сама сгинешь... не дождусь я от вас и весточки-и...
Бабка сидела на табурете посреди прохода и смотрела на то, как Тамара упаковывает последние вещи. Женщина выла белугой, причитала, умоляла дочку одуматься.
- Помёрзнете тама! Руки-ноги - всё отморозите! Себя не жалеешь, так хоть над детьми сжалься!
- Мама, хватит катать истерику, не пугай детей, - отрывисто бросила Тома. Она оценивающе вертела в руках ситцевое платьице младшей дочери. Брать, не брать? Отбросила в сторону... Зачем оно там, на морозе. А до следующего года девочка из него вырастет.
- Вот вернётесь назад без ушей и носов - не приму! - продолжала устрашать бабка, - Ой, что делает заполошная! Я не могу!
Она наклонилась к полу, подняла чистый, но дырявый детский носок (из тех, что были лёгкими, летними) и высморкалась в него. Дети тоже, испугавшись, что мать везёт их на верную смерть, притихли и спрятались за бабку. Младшенькая, семилетняя Саша, спросила:
- Бабушка, а куда наши уши и носы подеваются?
- Отморозите вы их, унученька! Там на Северах знаешь морозы какие? У-ух! А плакать вообще нельзя, слёзы на щеках замерзают. Сплюнешь ежели на улице, так пока долетит слюна до земли, то уже в лёд превращается.
- Ах! - пугались её больше дети. Бабка только раззадоривалась, говорила, натирая носком переносицу:
- Или же видишь - сидит воробушек на ветке, ты думаешь, что он живой, а как подойдёшь ближе, то понимаешь, что он словно ёлочная игрушка - блестит от корки льда, замороженный, мёртвый, - закончила она дрогнувшим голосом и опять заплакала. Притянула к себе внучек, представив и их в таком положении, как у воробушка, а те уже сами реветь готовы.
- Ну сочиняешь ты тоже! - возразила со смехом Тамара, - тебе-то почём знать как там на Севере? Ты там никогда не была, всю жизнь просидела в нашем селе.
- Дядька твой служил, он рассказывал!
- Ну по крайней мере уши и нос у дяди Вити на месте, вернулся живым-здоровым, - заметила справедливо Тамара. - Не слушайте, девочки, бабушку. Там, говорят, зима настоящая! - сделала она круглые и весёлые глаза, - снега как наметёт под крышу, хоть на сани садись и катись от самой печной трубы вниз! И слякоти нет, как у нас, и сырости. Будем с вами пельмени лепить и хранить их в сугробе, а не в холодильнике, я слышала, что местные так делают.
Бабка крякнула с сарказмом:
- Ага, утащат собаки твои пельмени на раз-два, тоже мне радость.
- А мы их, бабушка, спрячем в клетку, не дурные же, - возразила старшая внучка Ира.
- Правильно, Иришка, умница! - поддержала дочку Тамара, - и папа ваш никогда-никогда нас там не найдёт, ни одна душа не знает куда конкретно мы едем, кроме бабушки.
Все разом притихли, опустив глаза. Бабка сказала, глядя в сторону:
- Зря ты на это надеешься, Тома. Дети-то его, захочет - найдёт. Есть милиция, органы разные...
- Его лишили родительских прав! Да и не нужны ему дети... Он меня искать будет... И не найдёт!
- Меня бросаешь... Внучек увозишь. Совести нет совсем, - упрямилась бабка.
- Ты ещё молодая, хоть и называешь себя бабкой - шестьдесят лет всего. Другие у тебя есть дети и внуки. Да и в присмотре ты не нуждаешься, сама за кем угодно ещё приглядишь. А я жизнь хочу начать заново, мама! - взмахнула на плечо свой медицинский халат Тамара, - Надоело мне здесь всё: не позавидуют, так кольнут, не схитрят, так пожадничают. Ругань надоела, зависть, радость от чужой беды. Вот мне Машка, подруга вроде бы, и та говорит на днях с предвкушением: "Скоро твой выходит, я слышала. Нагулялась ты на свободе вволю! Ох и разомнёт он об тебя вновь кулаки! Ха-ха-ха!". Прямо ржёт, лошадь.
- Да ну тебя, не может быть, - не верила бабка.
- Как есть говорю. Поедешь в город, стоишь себе спокойно в очереди, так кто-нибудь, бывает, толкнёт и саму тебя виноватой сделает. Раз, два - и свалка, крики, оскорбления... и самое удивительное, людям это словно в радость, как норма у нас...
- Ну не все же такие. Есть и у нас люди хорошие. Просто мы темпераментные.
- Конечно есть, но в целом... Устала я от этого, чувствую себя белой вороной. Я верю, что есть места, где на рынке тебя не обсчитают, на работе пациенты не нагрубят, никого при тебе не обсудят... Ой, не могу больше! Сбежать хочу от всего! А тем более Миша из тюрьмы выходит! Не хочу я его даже видеть! Натерпелась!
Посидев ещё немного, бабка встала наконец и прошлёпала на кухню, чтобы собрать на стол. Хотела она накормить путешественников до отвала, ехать-то ого-го: до самой Москвы, а там пересадка до Архангельска, и потом ещё до посёлка или что оно у них там, в холодине той. Бабка тот посёлок представляла стоящим на льдине, вокруг чёрный лес, из которого выглядывают медведи и волки. А как ещё представлять север человеку, который всю жизнь прожил на южных землях?
Тамара же собиралась решительно, поезд был в ночь. Уже и вещи крупные вперёд отправила, через неделю должны доехать. Было как-то радостно уезжать, волнительно. Работу ей предложили в посёлке, фельдшером. Обещали жильё и северные надбавки. Тамару всегда завораживали картины настоящей зимы, её суровые, но такие потрясающие виды. Кто знает, может именно там она найдёт свой уголок покоя и счастья, раз уж здесь не срослось?
Муж у Тамары скатился в пьянство... Если поначалу просто мог слегка наподдать ввиду горячего нрава, то с выпивкой становился всё злее. Терпела Тамара, как и всякая баба в те времена. Лицо напудрит, синяки скроет под одеждой и вперёд. Миша ведь, когда трезвый и в хорошем настроении, совсем другой человек. Любила его Тамара за харизму и силу, за, казалось бы, вечную молодость на розоватых, бархатистых щеках. По-настоящему он начал бить жену, когда та заговорила о разводе. Напьётся - и давай... Тамара раз обратилась в милицию... А на следующий раз муж избил её настолько сильно, что попала она в больницу, месяц лежала с переломами рёбер и травмой головы. Всё зафиксировали. Мать была свидетелем. Мишу посадили на три года. За это время Тамара с ним развелась и добилась лишения родительских прав. Три года почти прошло, младшей дочке уже семь лет, а нет-нет, да вспомнит:
- Мама, а помнишь как папа тебя бил? Мне было страшно...
Долго ехали они в неизвестный край. В Архангельске сделали ещё одну пересадку - на автобус. Два часа любовались величественной природой, удивлялись бескрайним пейзажам суровой земли, которая сейчас, в августе, казалась такой нежной и целомудренной, такой отстранённой от человеческих сует и в то же время приветливой, что казалось, нет в ней ничего лишнего, ни единой травинки и деревца, а убери что-нибудь, и нарушится вековой покой.
Их высадили у дороги. За лугом виднелись первые дома посёлка. Тамара знала, что чуть дальше, вдоль реки, есть ещё поселения одно за другим, потому что её назначили фельдшером сразу на три населённых пункта, рядом были две небольшие деревеньки. Дети сразу заныли - холодно. Достали кофты. Распределив сумки по мере возможностей, они пошли по направлению к посёлку. Через несколько шагов младшая дочь опять подняла вой - тяжело, она устала с дороги. Вдруг что-то треснуло по левую сторону в невысоких и редких елях и на дорогу стал выходить мужичок. Роста он был небольшого, бородатый просто страсть, шапка-колпак набекрень (и где он взял такую? От прадедов что ли? - подумала Тома). Возраст его из-за лохматости определить было сложно: то ли сорок лет, то ли все шестьдесят. Оказалось - охотник, устанавливал силки для зайцев. Вперёд него выбежала небольшая собака, обнюхала путников.
- Что это ты, дочка? - обратился он к Тамаре, - никак к нам?
- К вам, наверное, здравствуйте. Фельдшером местным.
Мужичок мотнул башкой, оценив расстояние.
- Давай-ка сюда свою поклажу, - выхватил он из рук Тамары пузатый чемодан. - И вторую сумку тоже. Что же вас не встретили?
Мужичок пошёл вперёд так бодро, что компания еле за ним поспевала. Тамара забрала большую часть вещей у детей. Отвечала:
- А вот и мне интересно, обещали в письме, что автобус заезжает в посёлок, а он высадил нас...
- Этот - нет. То другой, после обеда. Этот прямехонько шпарит, как укушенный волком заяц.
- Но тут недалеко вроде? Мне в сельсовет для начала.
Вопрос остался без ответа.
- А фельдшер нам в посёлок нужен. Никифоровна, кочерга старая, совсем плоха - не видит ничегошеньки, катаракта её заела. Бедная женщина...
- И работает?
- А что делать? Нет человека с образованием, не едут к нам. Недавно пришёл к ней по нужде - наступил на какую-то ржавую гадость, нога подгнивать начала. Дело в том, что я за волнушками босиком хожу, у нас тут все так делают, прощупываем землю ногами, так и ловим их. Так вот говорю ей: погляди, Никифоровна, что с ногой у меня? Помазать чем? А она, накося, всего меня общупала. Я ей говорю: что ты меня щупаешь, Никифоровна? Смотри, не заигрывай, у нас разница в возрасте. Ну какую-то мазюльку мне дала, бинтами велела заматывать. Прошло. Умная женщина! То-то рада она будет пост сдать!
За такими нехитрыми разговорами они и вошли в посёлок. Дома в нём - сплошь из дерева. Высокие стоят, глядят окнами на прохожих с безразличием. Доски их и срубы посерели от времени, все серые, как один, но тем не менее... до чего же органично они вписывались в местную природу. Проходят мимо, а из окон и дворов люди смотрят на них. Интересно, кто такие?
- Здорова, Семён! - говорит ему другой мужик и подходит.
- Доброго дня, Емельян.
- Закурить есть?
- Найдётся...
Мужик наклоняется над спичками с папироской, а сам спрашивает, кивая на Тамару:
- Это кто с тобой такой заморский?
- Да вот дочку встретил. Будет у нас фельдшером.
Тамара что-то подавила в горле от удивления. А мужик, казалось, совсем не удивился. Оставив папиросу во рту, он улыбнулся Тамаре и молча забрал у неё все сумки. Одну из сумок отнял у Саши.
- А то внучки, значит?
- Можно и так сказать.
- Ну пошли, помогу вам.
Семён (как оказалось его зовут) перестал совсем обращать внимания на Тамару и детей, а разговорился с приятелем об охоте да о том, что морошки нынче видано-не видано, а комарья ещё больше, так и норовят сожрать.
- Как там твоя берлога в лесу? - поинтересовался Емельян.
- Стоит, что ей сделается. Печурку новую на зиму обмазал. Погребок начал обсыпаться, я его подколотил. Картошка хорошая вышла, в бабкином огороде не растёт так, как в лесу. Зиму пролежит, не замёрзнет, будет мне питание.
Пока прошли две улицы до центра, здоровались с ними ещё люди и им уже сам Емельян радостно объявлял, что к Семёну, дескать, дочка приехала. Все поздравляли Семёна.
В сельсовете у Тамары приняли документы, дали адрес выделенного ей дома. Мужики как услышали какой это дом - взбунтовались.
- Не будет моя дочка в развалюхе жить! В свой дом забираю! - ворвался Семён в кабинет начальства.
- Твоя дочка? - не поняли там.
- Да, я на дороге её встретил, дойти помог, вы же не пошевелились бабе с двумя детьми помочь.
Тамара подумала - всё. Сейчас председатель раскраснеется от злости и начнётся обычная свалка. Но к удивлению перед ней извинились, пообещали выделить машину, чтобы на днях забрать вещи с вокзала.
- А что же вы не сказали, что отец здесь живёт у вас?
- Да я как-то и не... - промямлила вконец растерянная Тамара.
- Пусть у меня живёт, - опять встрял Семён, - чего пустовать избе? Я из леса не выхожу почти, а если и возвращаюсь, как сегодня, то дальше балока не хожу, мне в той избе без Маруси делать нечего. Вот как померла она, так я и... Уии... - махнул шапкой-колпаком Семён.
Председатель только руками развёл. Тамара же до того в шоке была оттого, что вдруг обзавелась отцом, что согласилась на всё, тем более, как сказал Семён, выделить ей хотели развалюху.
И никто не интересовался откуда дочка у Семёна взялась, ни единого вопроса не задали. Сказал дочка - значит дочка. И неважно, что Семён всю жизнь в посёлке с женой прожил, в город почти никогда не выбирался, да и детей у них не было, Бог не дал. Захотят - сами расскажут, никто не лез с вопросами в душу.
А изба у Семёна оказалась не изба, а просто прелесть! С высоким крыльцом, хорошая, крепкая.
- Сам строил, на совесть, - признался хозяин. - Пылью заросла, конечно... Ну ничего, вы в три руки здесь...
Но втроём убирать не пришлось: явился вскоре Емельян с женой, дочкой и ещё одной женщиной, принесли гостинцев, еды ещё тёплой в котелках и давай новой хозяйке помогать с уборкой. До вечера всё вылизали, подушки с матрасами выбили, постельного белья и посуды одолжили на время, пока не приедет основной багаж Тамары. Как их благодарить, Тамара не знала... Такой щедрости и простоты, желания помочь, такой поддержки от незнакомых людей она ещё никогда не видела.
- Что вы, что вы, я сама, мне совестно... - бегала она от одной помощницы к другой.
- У нас здесь все друг другу помогают, так и живём! - объясняли ей.
Появлялись ещё мужики и бабы какие-то: одни с косами, чтобы траву во дворе выкосить, другие просто поглазеть, познакомиться с новой жительницей. И выпить успели, и закусить.
Вдруг, когда уже и расходится надо бы, Семён откуда-то с баяном выполз и кричит:
- Давайте, бабоньки, споём, частушки вспомним. И заиграл. Выбежала молодая, крепенькая бабёнка, тряхнула подолом юбки:
Я пою, а ноги пляшут,
Будто мне семнадцать лет:
Дали премию в колхозе –
Дорогой велосипед. У-у-ух!
Тут и Емельян запел под общий смех, размахивая руками:
На болоте ел морошку,
думал вроде бы немножко,
ведь меня предупреждали,
еле еле откачали.
И женщины подхватили: у-у-у-ух!
Прощаясь, говорили ей люди:
- Мы так рады! Мы так рады! Наконец-то у дяди Семёна появилась семья!
Тамара в этой кутерьме, казалось, не день провела, а неделю - столько впечатлений. И духу не хватило ей признаться, что Семёна она впервые в жизни видит, что он никто ей. Все разошлись, и он исчез - вернулся в свою лесную избушку. С каким-то ощущением невиданного счастья засыпала Тамара. Завтра ждал её новый день.
2. Сбежавшая в холод
Среди ночи Тамару разбудила старшая дочь и сказала испуганно:
- Мама, там дядя стучится, неужели ты не слышишь.
Спросонья Тамара еле подняла тяжёлую голову. Действительно стучали. "А дверь-то не заперта..." - первым делом подумала она, но тут же отбросила лихую мысль - не от кого здесь закрываться, все свои. Дочь стояла перед ней сгорбившись, в ночной сорочке.
- Доктор! Докторша! - звучал приглушённый голос с крыльца. - Тамара как вас там по отчеству, матушка вы наша сердечная! Просыпайтесь, спасительница.
Тамара отогнала от себя дочь, потянулась к стулу за тёплым платком.
- Вернись в кровать. Давай, давай... - сказала она Ире.
- Мне страшно...
- Тихо! - приложила она палец к губам, а в сторону двери сдавленно крикнула: - Иду! Секундочку!
На крыльце её дожидался мужчина, из местных. Он неловко переступил с ноги на ногу, поправил кепку. Было сумрачно среди ночи, не черно, как на юге. Тамара хорошо видела его по-детски простое и честное лицо.
- Разбудил вас, да? Ненарочно я, ну то есть... Там женщине плохо. Прибежала ко мне внучка её, соседка, вся в слезах девчонка - говорит: плохо бабушке, помирает.
У Тамары вмиг сон рукой сняло. Она впустила мужчину в избу, спросила имя - Андрей его звали, - и велела рассказать поподробнее, а сама бегом одеваться. Мужчина гудел, покорно стоя у занавески, отделяющей комнату от прихожей.
- Так-то бабушке уже, наверное, лет сто - пора ей. Да вот беда - внучки у неё, точнее правнучки. Испускать дух никак нельзя. Мамка у девочек померла года три назад, сиротой она была, так что с той стороны и нет никого. А бабка этих девочек, ну то есть именно бабка, а не прабабка, - толковал путано Андрей, - я имею ввиду мать отца их, тоже молодой сгинула вместе с мужем - угорели. Страшное дело... Я мальцом был, запомнил... Так что бабушка эта, дай ей Бог здоровья, и внука вынянькала, и теперь правнучек.
Тамара уже вконец запуталась кто там кому приходится. Уточнила:
- А отец девочек где?
- В рейсах он. Моряк то бишь. Механиком на судне трудится.
- Понятно.
Тамара осуждающе поджала губы, но промолчала. Хорош отец! Скинул детей на старушку! Ох, мужики... Она резко вышла из-за занавески, так что мужчина оступился и чуть не упал, и взяла с буфетной полки свой тревожный чемодан фельдшера.
- Идёмте. Теперь о бабушке поподробнее. Вы её видели? На что жалуется?
- С температурой четвёртый день, пожелтела вся. В боку, говорит, болит, - объяснял мужчина, дыша Тамаре в спину.
- Как?! Что же не обращалась?!
- Да она всё травками... В медицину не верит. Нам в конец посёлка, - махнул Андрей в сторону леса. - Самая последняя изба у них. Знаете как солдатиков в армии расставляют по росту от высокого к малому? Вот и у них изба такая же - самая маленькая. Как отстроили им после пожара, так и живут. Думали, бабке с внуком много не надо. Кто ж знал, что внучок потом расплодится...
- Действительно.
Шли долго. Посёлок спал. В сумраке стояли оцепенелые избы, фонари обозначали путь. Тишина стояла сонная и только какая-нибудь собака могла подойти к воротам для проверки и погреметь цепью, но не лаяла. Их встретил покосившийся забор и небольшая серая избушка в три оконца. В двух оконцах горел свет, из трубы тянулся дымок. Андрей отпер калитку, пропустил Тамару вперёд. Сказал, извиняясь за хозяина, виновато глядя на забор:
- Вы не подумайте на Володю, на отца девочек то бишь. Он человек хороший, только дома бывает редко. Как приедет, так всё стук-постук, возится тут, шуршит по хозяйству. Забор-то ветром на днях снесло, помните тот ветрюганище в первый день октября? Я сам хотел починить, да заработался, всё никак.
Дверь Тамаре открыли девочки: одна уже большая, подросток, а вторую она узнала - Нюрка то была, училась с её дочкой Сашей в первом классе. Саша с нею дружила. Всего-то и набралось пять первоклассников на этот год: трое из посёлка и двое мальчишек из ближайшей деревни.
- Жива ещё наша Пантелевна? - поинтересовался Андрей.
- Жива, - ответила старшая и посторонилась, указывая, - туда проходите, тётенька.
Пантелевна лежала навзничь на кровати с железным изголовьем и стонала.
- Спасительницу вам привёл, Пантелевна, дочку нашего Семёна, щас она вас мигом на ноги поставит.
Тамара улыбнулась сдержанно - почти два месяца прошло, как она приехала в посёлок, а так и осталась для всех Семёновой дочкой. Никто подробностей не расспрашивал, а сам Семён пропадал в лесу, изредка принося им то картошки, то куропаток ощипанных. Взамен Тамара потчевала его домашней выпечкой, особенно полюбил Семён "булочки сердечком", присыпанные сахарком. Вывалит Семён картошку перед Тамарой столько, сколько смог принести в руках, а сам на печь поглядывает - не печётся ли там чего интересного. Тамара улыбнётся ласково, возьмёт с окна миску, наполненную пирожками - любила она выпекать всякое, - и откинет с них полотенечко перед Семёном. Семён нагребёт себе по карманам скромную порцию, один пирожок в рот засунет. Жуёт и говорит, прижмурившись:
- С нашою-то картошкою?
- Ага.
- Вот что ни говори, дочка, а картошечку я люблю. Много в ней смысла.
- И какой же там смысл? Картошка и картошка, всё на этом.
- Эээ, не... Ничего ты, золотая моя, не понимаешь. Поставишь в печку котелок с ней, а она ароматом в ноздри как забьёт, пока готовится! Сразу жить веселее становится. В том-то и смысл её - картофельный.
Тамара поставила чемодан на пол около кровати, хотела стульчик найти.
- О-ох... - простонала бабулька. Тамара склонилась над ней. Первое, что бросилось в глаза - жёлтые склеры и в целом желтушность кожных покровов.
- В правом боку болит?
Пантелевна кивнула.
- Температура?
- Ровно тридцать восемь, - ответила старшая девочка. Они обе, взлохмаченные, испуганные, стояли, прижавшись к противоположной стене. Старшая обнимала младшую.
Тамара пальпировала область подреберья, измерила давление, послушала женщину стетоскопом.
- Сколько вам лет?
- Семьдесят... пять... - простонала бабулька.
Тамара обвинительно посмотрела на Андрея, тот глаза опустил, устыдившись. Накинул женщине сверху четверть века, а Тамара ещё удивилась, увидев её - вроде бы и не древняя, может от мороза здесь не стареют?
- В больницу вам надо. Желчный пузырь у вас воспалён, скорее всего застрял камень, - сказала Тамара, вынимая из ушей стетоскоп. - Боюсь не обойтись без операции.
- И что делать, матушка-доктор? - подкрался к ней сзади Андрей.
- Вызывать машину скорой помощи, что же ещё.
- А как? Сельсовет-то закрыт, телефон только там.
- Значит надо открывать. Можете попросить кого? Я ещё плохо знаю кто где живёт...
Так и пробегал бедный мужик полночи, спасая Пантелевну-соседку. Ждали машину два часа, Тамара не уходила, следила за состояниям больной. Разок подкинула в печку дров. Девочек она успокоила, уложила назад в постели. Те уже испугались, расплакалась младшая Нюрка - как без бабки-то...
- А папа наш только через два месяца. Как же одни мы?
Увезли Пантелевну. Тамара смотрит на спящую Нюрку, потом на старшую, которая лежит с глазами открытыми. Как оставить детей? И свои ведь дома одни... Душа разрывается. Андрей её успокоил, зевая во весь рот:
- А чего там? Дашка большая уже. Бабы деревенские будут приходить, помогать. Слышь, Дашка? За сестрой углядишь ведь?
- Угляжу. Я и так всегда с ней, - отозвалась девочка расстроенным голосом.
- Вот и всё. Утром жену попрошу, чтоб зашла к ним, проверила как в школу собрались. А вы, доктор, идите уже домой, поспите хоть.
Не приходилось скучать Тамаре. Пациентов не много, но разбросаны они на три населённых пункта. Четыре дня у себя в посёлке, и день уходит на те две деревеньки, что шли друг за другом бок о бок. А в те, другие, ещё дойти надо: четыре километра и в основном пешком, хорошо если колхозники подкинут. Старалась по дороге не думать, что волк может выйти из леса или медведь, но на всякий случай держала при себе нож, хоть какое-то успокоение. Близких морозов она не так боялась, как встречи со зверем.
Но какие же были благодарные и простые те пациенты! Редко кто с пустыми руками приходил: то рыбку принесут свежую, то варенья баночку, грибов солёных, огурцов, лука, ведро картошки. Кто что мог. У Тамары ведь погреб пустой был - приехали они сюда в августе, ничего не успела вырастить. Даже кур-несушек ей дарили, накопилось к октябрю целых пять. Для этого дела Семён обустроил для них курятник. Фельдшер на селе первый человек, его все уважают. Пригласят в гости - сажают во главе стола, предлагают лучшие разносолы.
Пантелевна после операции шла на поправку. Пару раз, Тамара точно знала, мотались к ней деревенские, чтобы проведать. Жили дружно, как одна семья. Дочки Тамары сдружились крепко с её внучками, приглашали после уроков к себе домой. Тамара жалела девочек. Были они какими-то неухоженными, вроде бы и одежонка хорошая, но грязноватая, да и сами не очень чисты стали: не было у Пантелевны сил затапливать баню.
Пригласил их как-то Емельян, тот самый, который помог в первый день сумки донести, к себе в баньку. Он всегда приглашал. Бывало, идёт Тамара вечером мимо его дома с вызова, а Емельян, носясь от бани до избы, орёт сынкам своим:
- Стопилась! Выстоялась! Давайте скорее шевелитесь, а то весь жар упустим!
Мальчишки рассказывали, что папка парился в шинели, быстро, как колобок, закатывался в парилку и там ругал их: "Упустили! Самый жар уже стих!". Мальчишки на полу через веники дышат, потому что жар на самом деле чудовищный, а Емельян сидит, кутаясь в шинель, на верхней полке и жалуется: "Холодно... Упустили..."
В этот-то упущенный жар и пошла Тамара париться с дочками, пригласив с собой внучек Пантелевны. Начала она девочек расчёсывать и выяснилось, что у обеих полные головы вшей... Второй этап мытья прошёл уже в доме, Тамара занялась уничтожением этих вшей. Вся изба провонялась керосином, одолженным у Емельяна. Вымыла она девочек, перестирала их одежду и развесила сушиться около печки. Оставила она их у себя ночевать, заслав свою старшую к Пантелевне, чтобы предупредить.
Мест было мало. Нюрку Тамара положила около себя. И вроде бы ничего такого Тамара не сделала, обращалась также, как со своими детьми... А Нюрка лежит тихонько, как мышка, а сама нет-нет, да придвинется к Тамаре.
- А можно я буду называть вас мамой? - вдруг спросила она.
Тамара опешила, но сразу сообразила, что девочка с четырёх лет о материнской ласке не ведала, никто за ней толком не ухаживал, не следил. Что могла та Пантелевна? У неё уже ни сил, ни желания особого нет, устала женщина. Растут сами по себе полусироты.
- Конечно называй, Анютка.
Зачастили к Тамаре девчонки, привязались к ней всей душой. Уже не столько к подругам приходят, сколько к ней. Сидят, в глаза заглядывают, во всём помочь готовы, лишь бы не прогоняли. Бедные дети. Так и стала Тамара мамой для четверых, старшая тоже повадилась её так называть.
Уж декабрь вовсю. Тамара идёт на работу, а мороз так и шпарит по щекам! А на ресницах иней! Нос изнутри слипается, слёзы наворачиваются на глаза... А Тамаре хорошо! А ей, как сумасшедшей, радостно! Посёлок укутался в белую шубу, из всех труб печных завивался в небо дымок... Удивительная, суровая в своей красоте природа окружала Тамару со всех сторон. Холод, конечно, собачий, но тепло было в душе оттого, что люди вокруг золотые, добрые, не знающие, что такое предательство, сплетни, ложь.
В один из таких морозных вечеров, когда снег так и скрипит под ногами, пришли к Тамаре девчонки Пантелевны, да не одни, а с отцом. Так и облепили его обе. Увидев Тамару, "перелепились" к ней.
- Здравствуйте, - улыбался мужчина, один в один он был на лицо с Нюркой (если сбрить покрытые инеем усы), - вот пришёл посмотреть что это за мама новая появилась у моих дочек.
- Какая есть! - ответила приятно удивлённая Тамара, поглаживая Нюркину голову, - Вы проходите, здесь недолго и навсегда к крыльцу приморозиться.
Мужчина был симпатичным, даже видным, только в глазах его сидела печаль, тающая, как льдинка.
- Владимир, - представился он, - можно просто Володя.
- Знаем уже, - отвечала Тамара, хлопоча, разрываясь между девочками и думами о том, чем же угостить гостя. - А я Тамара.
- Тоже знаем, - ответил со смехом Володя.
Вручил он Тамаре набор конфет, извинился, что без стоящего подарка.
- Не знал ведь, что теперь мама у нас... В следующий раз привезу нечто особенное.
- В следующий? - со стальной ноткой переспросила Тамара. - Значит, опять вскорости девочек бросите?
- Что поделать! - отвечал Володя, садясь за стол на табурет. - Работа!
- Работа, работа, иди на Федота... - проворчала Тамара, включая электрический самовар.
Девчонки сгрудились вместе в комнате. Сидят на кровати, перешёптываются и поглядывают на родителей. Нет, нет, да прыснут от заговорщицкого смеха. В умах они уже сосватали Тамару и Владимира.
- Сердитесь на меня, да? Что дома не бываю?
- Это ваша жизнь, - поджала губы Тамара.
Посидели весело, хорошо, но недолго. Стал Володя искать встречи с Тамарой, провожал её после работы домой. Все в посёлке как-то само собой решили, что они теперь пара. А эти и правда идут, смеются, ходят друг к другу в гости. Пантелевна, бывая в магазине, рассказывала, что наверно доживёт до ещё одного правнука. Дошёл слух и до Семёна. Как-то встретил он их на улице.
- Ну здравствуй, зятёк! А не хочешь со мной на охоту? Тетерев и глухарь ловятся. Мне одному за ними несподручно.
- Не охочусь, зверушек жалею, - отвечал Володя.
- Эх-ма, всех не ужалеешь. Я тут тебе, дочка, принёс кое-что, - протянул Тамаре берестяную котомку Семён. - Свежатинка, тушить можно, уже разделал.
Владимир незаметно для всех скривился.
- Вы зайдите в дом, папа Сёма, я специально для вас напекла сердечек! И дичь там заодно оставьте, мы погуляем ещё.
- Вот спасибо, дочка, балуешь старика.
Разминулись они.
- Так он отец тебе?
- Нет.
- Так вы же...
Тамара засмеялась и рассказала ему историю о том, как она стала для Семёна дочкой.
- А подробностей никто не спрашивал! Ты первый! А теперь ты скажи - почему охоту не любишь?
Владимир размял в рукавице рассыпчатый ком снега. Посуровел.
- Ходил я парнем ещё... на оленя. Гоним мы, значит, его, в западню, а он скрылся. Вместо него зажали мы между пригорков каменных олениху с детёнышем. Со всех сторон камни, никак ей не выбраться. Наставили ружья. Оленёнок между ног у ней прячется, а та стоит чуть жива, ноги до того сильно дрожат, вся трясётся... Пытается защитить собой оленёнка. И вдруг мы увидели, что она заплакала - натурально. Слёзы как брызнули из глаз. У меня чуть сердце не разорвалось от жалости. Никто не решился выстрелить, оставили мы их и ушли. С тех пор я не могу убивать. Даже кроликов возьми, они же верещат перед смертью, точно дети-младенцы, невозможно слышать...
Минут пять шли они молча. Наконец спросила Тамара:
- Раз ты добрый такой, почему бабушку свою не жалеешь и дочек? Скоро бросишь их...
- Море держит меня. В рейсах как-то забывается многое, о чём здесь начинаешь задумываться.
- Например?
- Что нет у них матери, не знают они женской ласки, только с тобой узнали... Спасибо тебе. И за ласку ко мне тоже спасибо. И вообще: выходи за меня замуж, Тамара.
- Что? - сильно удивилась его спутница.
- Выходи! Заживём одной семьёй, по-настоящему! Ради такой семьи я и море брошу! Устроюсь здесь. Полюбил я тебя.
- Я подумаю, - улыбнулась Тамара.
- А долго думать будешь?
- С минутку.
- Слишком долго!
Тамара засмеялась, кинула в него снегом, отбежала:
- Ладно, пойду, уговорил!
Изловил её Володя в свои объятия и больше никогда не отпускал. Так и зажили одной дружной семьёй, в доме Семёна.
- Эх как славно живут, - накручивал бороду на палец Семён во время семейного праздника, клюкнул он водки изрядно, - может и мы с тобой того... а, Пантелевна? Породнимся на полную.
- Ишь чё удумал, развратник сопливый! Я тебя лет на пятнадцать старше! - отвечала порозовевшая и посвежевшая Пантелевна. Тамара уговорила её подлечить старые болячки, ожила старушка.
- Да мы просто... вместе будем. Чтоб не скучно.
- Нет, Сёмушка. Я ещё одного внука дождусь и помру, хватит мне. Ищи себе помоложе, не смеши людей.
И дождалась внука Пантелевна - родился у Тамары и Володи общий сын. Да что там общий... Все дети стали у них общими, не делили на чужих и своих. А Пантелевна помирать не спешила... Жила, укутанная заботой невестки и внучек, ещё лет двадцать точно. Тёплая старость стала ей наградой за терпение и удары судьбы.
Художник Кугач Ю.П.
А что же бывший муж Тамары? Мать писала ей, что он тоже завербовался на Север. Только до Тамары он по официальной версии не дошёл. Да как-то вышел Семён на дорогу с ружьём на плече, на то самое место, где когда-то встретил Тамару, и встретил доброго молодца.
- Дед! Здесь фельдшер проживает по имени Тамара Овсянова?
- Овсяновой больше нет, есть Берёзкина. А тебе зачем? - склонил голову набок Семён.
- Жена она мне. Проводишь?
Семён медленно начал снимать ружьё, не сводя глаз с мужика, как с добычи. Знал он о страхах Тамары насчёт бывшего мужа - рассказывала она.
- Я тя щас провожу, голубчик... Я те щас так укажу дорогу...
И наставил на него ружьё.
- Ты чего, дед? - поднял вверх руки молодец.
- Чтоб духу твоего здесь больше не было! А я думаю - чем воняет? А это ты здесь... Явился. Другой у неё муж, у дочки моей, другая семья. А ты улепётывай, пока цел. Считаю до трёх... Раз, два...
Мужчина попятился. Семён сделал предупреждающий выстрел в небо. На том и исчез бывший муж Тамары - уже навсегда.
Анна Елизарова
Следующая публикация
Нет комментариев